М.А. Булгаков — Н.А. Булгакову. 10 августа 1929 г.

Дорогой Коля,

я надеюсь, что ты не откажешь мне в любезности зайти к моему корреспонденту Владимиру Львовичу Бинштоку (W. Bienstock 236, Boulevard Raspail Paris XIV) с письмом, которое при этом, и получить у него причитающиеся мне в счет гонорара по роману «Белая гвардия» одну тысячу сто франков.

Из них 400 франков я прошу тебя послать Ване, а остальные сохранить у себя впредь до моего письма по поводу их.

Очень прошу тебя немедленно подтвердить мне получение этого моего письма.

Я очень жалел, что ты известил меня о переезде в Париж не телеграммой, а письмом. Это было нужно мне, оттого я и просил.

Биншток мой доверенный по печатанию «Белой гвардии» в Париже¹.

Желаю тебе счастливо устроиться в Париже и жду твоих писем².

Письмо Бинштоку на следующей странице.

Твой Михаил.

Москва, Б. Пироговская, 35а, кв. 6.

Примечания

Впервые: Булгаков М. Письма. М., 1989. Печатается по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. И, л. 3).

1. Несомненный интерес представляет рецензия на вышедший в Париже второй том романа «Белая гвардия» известного писателя М. Осоргина. Мы печатаем ее с небольшими изъятиями.

«Только что вышел второй том романа Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Судьба этого романа довольно необычайна. Его первый том вышел в России и пробудил большой интерес. Роман был переделан в пьесу, которая шла в Художественном Театре. Успех пьесы был объяснен тем, что в ней выведены участники белого движения, и притом наделенные симпатичными чертами. Временно пьеса была снята с репертуара театра: судя по театральным объявлениям, сейчас она снова благополучно ставится и делает большие сборы. Но в силу поднявшейся вокруг нее шумихи вторая часть романа Михаила Булгакова так и не могла появиться в России (заметим ради справедливости, что вторая часть романа не вышла по другим причинам, о которых мы уже говорили. — В.Л.).

Вскоре в Риге роман Булгакова, без ведома и согласия автора, был издан «полностью», причем текст первого тома был искажен, а конец, как оказалось, сочинен каким-то «спецом» по заказу рижского издателя. Уже самый факт появления подделки свидетельствует о том, какой интерес пробудил роман в среде зарубежных читателей. Только сейчас появился подлинный текст второго тома романа в издании, разрешенном автором. В России второй том до сих пор не вышел.

Такая любопытная судьба может дать повод заподозрить роман в контрреволюционности, навлекшей на него цензурное запрещение.

Но никакой контрреволюционности в романе Булгакова, конечно, нет. Основной грех романа, очевидно, в том, что он совершенно лишен всякой тенденциозности, что он по-настоящему художественен. Его сюжет — бытовые картины Гражданской войны, ее киевский период, эпоха Скоропадского и Петлюры. На ту же тему написаны тома мемуаров, сотни фотографических набросков и неведомое число беллетристических агиток. Булгаков настолько не хотел быть фотографом, что даже не называет Киев по имени, везде оставляя слово Город. Нет в романе и ни одной исторической даты. И, что всего дороже, отрицательные и положительные черты героев романа не зависят от политической их веры. Большинство действующих лиц — участники белого движения; среди них есть благороднейшие души и есть разительные мерзавцы. Прекрасным и честным пером художника-психолога нарисованы фигуры братьев Турбиных и нескольких офицеров: в Николае Турбине, юнкере, много от Пети Ростова, — красивый и кристально-чистый образ юноши-патриота. Полковник Най-Турс, оставшийся один у пулемета, чтобы дать возможность уйти юнкерам и студентам сборного отряда, и спасший им жизнь ценою своей жизни, — изумительный образ героя без сусальной лепки. Но все это — дань художника высокому человеческому духу, а не политической идее.

Отличным художником выказал себя Булгаков и в массовых сценах. Трагический сумбур и бестолковщина киевских дней потребовали особого стиля и путаных красок: немного вспоминается Ремизов, несомненный учитель Булгакова, но не Ремизов, перенасыщенный и непонятный читателю, а Ремизов, усвоенный и примененный толковым учеником. Кое-что можно поставить и в упрек автору (например, излишек крепких слов, слишком фотографирующих офицерский жаргон, без художественной потребы). Иные сцены, быть может, слишком затянуты. Но эти недостатки искупаются художественной четкостью картин и пренебрежением к тому, как все эти сцены и характеры будут приняты и оценены блюстителями литературно-политической благонадежности. Булгаков предельно правдив, хотя никто не докажет его равнодушия. Идея романа лежит вне партий и программ, она — в плоскости человеческой правды и совести. Для наших дней это удивительно.

Было бы очень обидно, если бы к роману Булгакова отнеслись как к «запрещенной в России» книге и в этом увидали его главный интерес. Во-первых, это было бы неверно фактически, так как вторая часть романа ничем не «контрреволюционнее» первой. Во-вторых, именно то и интересно, что Булгакову удалось доказать силу настоящей художественной правдивости: его роман, хотя бы только первый том, и переделанная из романа пьеса все же терпятся в стране социального литературного заказа и обязательной марксистской тенденциозности; об него обломились копья официальной критики. Автора старались выставить идеологом белого движения; но роман его каждой строчкой доказал, что автор лишь идеолог человеческой чести: стрелы критики ударились в художественную броню, и ложь не пристала.

Роман, конечно, останется в литературе. Вероятно, он займет в ней скромное место — искусной и правдивой хроники. Сейчас, в момент исключительный и в условиях необычных, он кажется выше подлинного своего значения и представляется почти подвигом художника» (Последние новости. 1929. 25 апр.).

Можно представить себе, с каким интересом читал эту рецензию Николка Турбин, приехавший в Париж. Но он был лишен возможности сообщить о прочитанном своему старшему брату в Москву, совершившему, по словам М. Осоргина, «подвиг художника» (и не «почти», а по-настоящему).

2. В ответном письме от 17.08.29 Николай Афанасьевич извещал брата: «...письмо твое, посланное 10.VIII.1929 «нарочным» (очевидно, было передано через отъезжающих в Париж. — В.Л.), я получил и немедленно же исполнил твою просьбу. Владимир Львович принял меня весьма любезно... Пиши же чаще и больше; на письма ты не очень щедр.

Это письмо отправляю самым быстрым способом» (ОР РГБ, ф. 562, к. 20, ед. хр. 6, л. 8).