Дорогой друг Люси!
Одной из причин, почему я до сих пор не мог взяться за длинное письмо, являлся Дмитриев. Он обрушился на меня из Ленинграда с сообщением, что его посылают на жительство в Таджикистан. Сейчас он хлопочет через Москвина как депутата и МХТ о пересмотре этого решения, и есть надежда, что, так как за ним ничего не числится, а жительство ему назначено как мужу сосланной его жены, а также потому, что значение его как большого театрального художника несомненно, участь его будет изменена.
* * *
Теперь приступаю к театральной беседе, о чем уж давно мечтаю, мой друг. «Questa cantante cantava falso» означает: «Эта певица пела фальшиво». Mostro d'inferno — исчадие ада. (Monstrum латинск., monstre франц., monster англ., monstrum нем., monstruo исп. и mostro итальянск., — чудовище). Да, это она, как ты справедливо догадалась, и, как видишь, на каком языке ни возьми, она — монстр. Она же и пела фальшиво.
Причем, в данном случае, это вральное пение подается в форме дуэта, в котором второй собеседник подпевает глухим тенором, сделав мутные глаза.
Итак, стало быть, это он, бывший злокозненный директор, повинен в несчастье с «Мольером»? Он снял пьесу?
Интересно, что бы тебе ответили собеседники, если б ты сказала:
— Ах, как горько в таком случае, что на его месте не было вас! Вы, конечно, сумели бы своими ручонками удержать пьесу в репертуаре после статьи «Внешний блеск и фальшивое содержание»?1
Статья сняла пьесу! Эта статья. А роль МХТ выражалась в том, что они все, а не кто-то один, дружно и быстро отнесли поверженного «Мольера» в сарай. Причем впереди всех, шепча «скорее!», бежали... твои собеседники. Они ноги поддерживали.
Рыдало немного народу при этой процедуре. Рыдала незабвенная Лид[ия] Мих[айловна]2, которая теперь вынуждена посвятить свои досуги изображению графини-внучки.
Известно ли все это собеседникам? Наилучшим образом известно. Зачем же ложь? А вот зачем: вся их задача в отношении моей драматургии, на которую они смотрят трусливо и враждебно, заключается в том, чтобы похоронить ее как можно скорее и без шумных разговоров.
Поэтому, когда женщина, потрясенная гибелью всех сценических планов того, с кем она связана, поднимает шум у театрального склепа, ей шепчут на ухо:
— Это он снял... Он! Вон он... Вы за ним, madame, бегите... Вон он!
Выбирается первое попавшееся, но непременно одиозное имя и по следам его и посылают человека. Пойди-ка, проверь! Поверит, кинется в сторону, и шум прекратится, и прекратятся пренеприятнейшие разговоры...3 Немировича в деле того же «Мольера» и многих других делах, о работе Горчакова, а главное, о своей собственной работе!
Звезды мне понравились. Недурно было бы при свете их сказать собеседнику так:
— Ах, как хороши звезды! И как много тем! Например, на тему о «Беге», который вы так сильно хотели поставить. Не припомните ли вы, как звали то лицо, которое, стоя в бухгалтерии у загородки во время первой травли «Бега», говорило лично автору, что пьеса эта нехороша и не нужна?
Тут бы собеседование под звездами и кончилось!
* * *
Но, нет, нет, мой друг! Не нужно больше разговаривать. Не мучай себя и не утомляй их. Скоро сезон, им так много придется врать каждый день, что надо им дать теперь отдохнуть. Все это мелко. Я и сам поддался этому вдруг. Сказалась старая боль! Обещаешь не разговаривать?
* * *
Но вот что я считаю для себя обязательным упомянуть при свете тех же звезд — это что действительно хотел ставить «Бег» писатель Максим Горький. А не Театр!
* * *
Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана4. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание — я прав!
Обрываю письмо и вычеркиваю слова о Станиславском. Сейчас о нем не время говорить — он умер.
Твой М.
Примечания
1. См. комментарий к письму П.С. Попову от 11 февраля 1936 г., с. 565.
2. Имеется в виду Л.М. Коренева — актриса МХАТа, игравшая роль Мадлены.
3. Зачеркнуты слова «...о роли Станиславского в деле «Мольера» и «Бега»».
4. Речь идет о статье И.В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана», которая была опубликована в журнале «Литературная учеба» (1938. № 5). Этот выпуск журнала в архиве сохранился. Булгаков проявил к этой статье очень большой интерес. Вся она испещрена его подчеркиваниями и пометками. Очевидно, он нашел много родственного в принципах творчества с выдающимся немецким писателем. Привлекло его в статье прежде всего то обстоятельство, что Гофман не был понят и оценен отечественной критикой. Булгаков подчеркнул, например, следующие строки о Гофмане: «...цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В результате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания, вроде спирит, теософ, экстатик, визионер и, наконец, просто сумасшедший.
Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков...»
Из многих подчеркнутых Булгаковым строк и даже абзацев приведем некоторые из них.
«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический. Сочетание реального с фантастическим, вымышленного с действительным...»
«...Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием».
«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».
«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разрушительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гротеска».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |