Дорогая Люси!
Твои письма и открытки получены.
* * *
Купик дорогой! Первым долгом плюнь ты на эту колонку! Мне Настасья ничуть не поможет, если на мою голову приведет Горшкова! Привести я его и сам могу, а разговаривать с ним не могу (колонку надо ставить новую, по-видимому).
* * *
Вообще, не думай, друг мой, что письмами издалека можно что-нибудь наладить. Ничего из этого не выйдет, поэтому не ломай головы над пустяками, занимайся Жемчужниковым!
* * *
О нездоровье своем я написал лишь потому, чтобы объяснить тебе, что я, может быть, не в состоянии буду выехать в Лебедянь. Но ради всего святого, не придумывай ты мне провожатых! Пощади! То был Евгений! Теперь — Лоли! Ничего они мне не помогут, а только помешают этой поездке!
Сегодня вечером меня будет смотреть Марк Леопольдович1. Тогда все станет пояснее.
* * *
Стенограмма:
S. (тревожно). Ну! Ну! Ну! Ты что нудишься?
Я. Ничего... болит...
S. (грозно). Ну! Ну! Ну! Ты не вздумай Люсе об этом написать!
Я. А почему?.. Не вздумай!
S. Ну, да! Ты напишешь, Люся моментально прилетит в Москву, а мы что тогда будем делать в Лебедяни! Нет, уж ты, пожалуйста, потерпи!
* * *
У меня сделалась какая-то постоянная боль в груди внизу. Может быть, это несерьезное что-нибудь.
* * *
Ты недоумеваешь — когда S. говорит правду? Могу тебе помочь в этом вопросе: она никогда не говорит правды.
В частном данном случае вранье заключается в письмах. Причем это вранье вроде рассказа Бегемота о съеденном тигре, то есть вранье от первого до последнего слова.
Причина: зная твое отношение к роману, она отнюдь не намерена испортить себе вдрызг отдых под яблоней в саду. Я же ей безопасен, поэтому горькая истина сама собою встает в Москве.
Но зато уж и истина!! К сожалению, лишен возможности привести такие перлы, из которых каждый стоит денег (и, боюсь, очень больших денег!).
* * *
Но довольно об этом! Один лишь дам тебе дружеский совет: если тебя интересует произведение, о котором идет речь (я уж на него смотрю с тихой грустью), сведи разговоры о нем к нулю. Бог с ними! Пусть эти разговоры S. заменит семейно-фальшивым хохотом, восторгами по поводу природы и всякой театральной чушью собачьей. Серьезно советую.
* * *
Вообще я тут насмотрелся и наслушался.
* * *
Ку! Какая там авторская корректура в Лебедяни! Да и «Дон-Кихот»2 навряд ли. О машинке я и подумать не могу!
Если мне удастся приехать, то на короткий срок. Причем не только писать что-нибудь, но даже читать я ничего не способен. Мне нужен абсолютный покой (твое выражение, и оно мне понравилось). Да, вот именно абсолютный! Никакого Дон-Кихота я видеть сейчас не могу...3
Целую прекрасную, очаровательную Елену!
Твой М.
P.S. Вот роман! Сейчас стал рвать ненужную бумагу и, глядь, разорвал твое письмо!! Нежно склею. Целую.
Приписка М.А. Булгакова на левом поле последней страницы:
«В этом письме четыре страницы».
Примечания
1. М.Л. Шапиро — врач, лечивший семью Булгаковых.
2. Пьеса Булгакова «Дон-Кихот» менее всего изучена исследователями, хотя значение ее в творчестве великого писателя и драматурга огромно. К моменту написания пьесы Булгаков имел за своими плечами огромнейший творческий багаж, который он, конечно, щедро использовал. Кто был инициатором инсценировки «Дон-Кихота», пока установить не удалось, но то, что эта идея родилась в Вахтанговском театре, — нет никаких сомнений. В дневнике Е.С. Булгаковой имеется такая любопытная запись (22 февраля 1937 г.): «Кроме того, звонок Горюнова (актер Вахтанговского театра, в профессиональном воспитании которого огромную роль сыграли братья его матери — великие артисты И.М. Москвин и М.М. Тарханов. — В.Л.). А дальше... с предложением: не может ли М.А. написать пьесу к двадцатилетию (имеется в виду юбилей Октябрьской революции. — В.Л.) или не к двадцатилетию, да вот бы поговорить. <...>
М.А. сказал, что после случая с «Мольером» и «Пушкиным» для драматического театра больше писать не будет.
Горюнов очень возражал, предлагал настойчиво.
Откуда подул ветер?»
И после этого звонка в течение нескольких месяцев в дневнике Е.С. Булгаковой записей, касающихся предложений Вахтанговского театра, нет.
В июне того же года В.В. Куза начал вести переговоры с Булгаковым уже на инсценировку «Дон-Кихота» (возможно, разговоры по этому поводу велись между ними и раньше). В письме к драматургу (даты нет, но не позднее 24 июня) он писал: «...ознакомившись еще раз со всеми тремя романами, окончательно остановился на «Нана». Эту вещь мы обязательно будем осуществлять... Второе — это «Дон-Кихот». Эта идея волнует нас не меньше «Нана»... В беседе со мной Вы сказали, что это очень трудно... Подумайте об этом вплотную. Мы могли бы с Вами немедленно заключить договор и дать срок для переделки «Дон-Кихота» в пьесу года 1,5—2...»
Предложение Кузы несколько удивило Булгаковых, но материальные трудности заставляли искать компромиссные решения. Запись Е.С. Булгаковой 24 июня: «Письмо от Кузы. Предлагает делать Мише «Дон-Кихота», но пишет, что и «Нана» они будут делать. Что они, взбесились? Пишет, что они готовы немедленно заключить договор на «Дон-Кихота», что разговор об этом будет с Ванеевой (директор Вахтанговского театра. — В.Л.), которой он просил позвонить... Вильямс советует согласиться на «Дон-Кихота», подписать договор и ехать в Синоп в августе вместе с ними». Запись следующего дня: «М.А. звонил Ванеевой по поводу письма Кузы, сказал, что согласен делать «Дон-Кихота». Ванеева сказала, что будет говорить об этом в Комитете искусств.
Размышляли, куда бы поехать, если заключат договор...»
То, что казалось творческим работникам делом легким (заключение договора), на административном уровне вылилось в проволочку, для Булгакова, правда, привычную. «За ужином Миша рассказал Вильямсу о звонке Ванеевой, — записала Е.С. Булгакова 29 июня. — Сегодня утром она звонила и сказала, что говорила в Комитете по поводу «Дон-Кихота», что там были очень поражены темой, что она не может сейчас без коллектива подписать самостоятельно договор, что она просит Мишу подождать до осени, что Миша не должен думать, что это против него — в Комитете...»
И вновь на несколько месяцев вопрос был отложен. После отпуска Булгаков был поглощен текущей работой в Большом театре, ночью же стал править «роман о дьяволе». Между тем о «Дон-Кихоте» не забывал, о чем свидетельствует короткая запись в дневнике 26 сентября: «Приехал Дмитриев, привез М.А. испанский экземпляр «Дон-Кихота»». Напоминали периодически и вахтанговцы («11 октября. Горюнов — позвонил, пришел. Предлагал Мише делать инсценировку «Дон-Кихота» или пьесу о Суворове»), но до договора дело не доходило. И только в начале декабря наконец договор был заключен. В дневнике Е.С. Булгаковой это событие, естественно, было отражено, причем в нескольких записях. 1 декабря: «Звонок Кузы — о «Дон-Кихоте». Разговор с М.А. — браться ли? Денег нет». 2 декабря: «Звонок Кузы — предлагает заключать договор на «Дон-Кихота». Надо разговаривать с Ванеевой». 3 декабря: «М.А. был у Ванеевой. Отвратительное впечатление! Мучительно подписывать договор! Торговалась плаксиво. Деньги должны дать по частям...» 7 декабря: «В Театре, пока М.А. пошел в кассу, разговаривала с Канторовичем, который Сергея (сын Е.С. Булгаковой. — В.Л.) лечил. Спрашивает радостно: «Как чудесно, что М.А. опять работает для вахтанговцев. Что он пишет?» — «Дон-Кихота».
Наступила пауза. Чудовищная, такая, что я, решив ее заполнить хоть чем-нибудь, прибавила — Сервантеса... Получили деньги, вздохнули легче. А то просто не знали, как жить дальше... Долги».
Таким образом, финансовые затруднения сыграли не последнюю роль в заключении договора на инсценировку «Дон-Кихота», но сам факт согласия Булгакова работать по данной теме означал, что она ему по душе. Уже в декабре Булгаков делает первые наброски «Дон-Кихота», из которых уже просматриваются и первые идеи. Очевидно, писатель предполагал продолжить важнейшую для его творчества тему «Художник и Власть», которая так выпукло была представлена в пьесах «Мольер» и «Пушкин». Во всяком случае, первые записи в тетради указывают именно на это направление (сопоставление дат жизни Сервантеса и испанских королей): «Мигель де Сервантес Сааведра, родился в 1547 г., умер 23 апр. 1616 г., Карл V (1516—1556). Филипп II (1556—1598). Филипп III (1598—1621)». Были сделаны черновые наброски ряда картин.
После интенсивной, но непродолжительной работы над пьесой Булгаков вновь был вынужден вернуться к делам текущим. Сначала много волнений вызвал «Минин и Пожарский», над которым с перерывами Булгаков работал более двух лет. Затем — каждодневная работа в качестве консультанта в Большом театре. Но более всего его, конечно, тянуло к роману. 1 марта 1938 г. появилась весьма красноречивая запись Е.С. Булгаковой: «Миша днем у Ангарского, сговаривается почитать начало романа. Теперь, кажется, установилось у Миши название «Мастер и Маргарита». Печатание его, конечно, безнадежно. Теперь Миша по ночам правит его и гонит вперед, в марте хочет кончить. Работает по ночам». И дальше, многократно, в течение марта и апреля в дневнике Е.С. Булгаковой появляются короткие записи: «Роман», «Сидит над романом», «Роман. Грипп», «Грипп. Роман», «Дома один. Роман. Слава Богу!», «Днем. Роман» и т. д. И заканчиваются эти записи весьма любопытным событием — читкой начала романа известнейшему издателю Н.С. Ангарскому-Клестову. 2 мая, сразу после праздников: «Ангарский пришел... и с места заявил — а не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки, денег тьма, валюта, хотите, сейчас чек дам — аванс?
Миша отказался, сказал — это не могу.
После уговоров Ангарский попросил М.А. читать его роман («Мастер и Маргарита»). М.А. прочитал три первых главы.
Ангарский сразу сказал: «А это напечатать нельзя».
— Почему?
— Нельзя».
И за все это время лишь один раз в дневнике был упомянут «Дон-Кихот». 19 марта: «Звонок Горюнова — они хотят встретиться с М.А. — поговорить о «Дон-Кихоте», спрашивал — как идет работа...»
Но оторвать Булгакова от романа уже было невозможно.
3. Далее несколько строк зачеркнуто.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |