Дорогой Борис Владимирович,
диктую, потому что так мне легче работать. Вот уж месяц, как я страдаю полным нервным переутомлением1. Только этим объясняется задержка ответа на Ваше последнее письмо. Со дня на день я откладывал это письмо и другие. Не было сил подойти к столу. А телеграмму давать бессмысленно, в ней нечего телеграфировать. Вы хорошо понимаете, что такое замученность, и, конечно, перестанете сердиться на меня.
На горизонте возник новый фактор, это — «Иван Сусанин», о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда «Минин» не пойдет. «Минин» сейчас в Реперткоме. Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто2.
Вчера ему послали из Большого экземпляр.
Не знаю, как быть с городом Горьким. Какое у них может быть разрешение на постановку от Управления московского, когда председатель комитета еще не знает окончательного варианта, когда опера еще в Реперткоме?
Дорогой Борис Владимирович! Вам необходимо приехать в Москву. Настойчиво еще и еще раз повторяю это. Вам нужно говорить с Керженцевым и Самосудом, тогда только разрешатся эти загадки-головоломки с «Мининым», тогда будет понятнее, что делать с г. Горьким.
Приезжайте для разговора с Керженцевым и Самосудом (о том, что Мутных уже не директор Большого Театра и арестован, Вы, конечно, уже знаете)3.
Приезжайте. Дружески приветствую Вас!
Ваш М. Булгаков.
Примечания
Впервые: Музыка России. Вып. 3. М., 1980. Печатается по подлиннику (РО ИРЛИ, ф. 369, № 306).
1. О душевном и физическом состоянии Булгакова в тот период лучше всего рассказывают страницы дневника Е.С. Булгаковой. Мы приведем лишь наиболее важные и яркие записи тех дней. 7 апреля: «Звонок из ЦК: зовут Мишу к Ангарову. Поехал. Разговор, по его словам, был долгий, тяжкий по полной безрезультатности. Миша говорил о том, что проделали с «Пушкиным», а Ангаров отвечал в том плане, из которого было видно, что он хочет указать Мише правильную стезю. Между прочим, о «Минине» сказал: Почему вы не любите русский народ? — и все время говорил, что поляки очень красивые в либретто.
Самого главного не было сказано (разговор прерывался из-за следующих посетителей) — что Мише нужно сказать и, вероятно, придется писать в ЦК или что-нибудь предпринимать. Но Миша смотрит на свое положение безнадежно. Его задавили, его хотят заставить писать так, как он не будет писать». 11 апреля: «Мише рассказывали на днях, что Вишневский выступал (а где — черт его знает!) и говорил, что «мы зря потеряли такого драматурга, как Булгаков». А Киршон говорил (тоже, видимо, на этом собрании), что время показало, что «Турбины» — хорошая пьеса.
Оба — чудовищные фигуры! Это были одни из главных травителей Миши. У них нет ни совести, ни собственного мнения». 14 апреля: «Тяжелое известие: умер Ильф. У него был сильный туберкулез». 15 апреля: «Позвонили из Дома советского писателя — в караул к гробу... [Затем] пошли в Камерный — генеральная «Дети солнца», и видели один акт, больше сидеть не было сил. Миша сказал, что у него чешется все тело, сидеть невозможно! Вот постарался Таиров исправиться! Но как ни плоха игра актеров — пьеса еще гаже». 19 апреля: «К М.А. заходила жена поэта Мандельштама. Он — выслан и уже, кажется, третий год в Воронеже. Она в очень тяжелом положении, без работы». 20 апреля: «Слух о том, что приехал в СССР Куприн. М.А. этому слуху не верит». 21 апреля: «Слух о том, что с Киршоном... что-то неладное. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла Немезида и для Киршона?» 22 апреля: «Марков рассказывал, что в ложе... был разговор о поездке в Париж, что будто бы Сталин был за то, чтобы везти «Турбиных» в Париж, а Молотов возражал». 25 апреля: «Были в Большом Театре. Когда шли домой, в Охотном ряду встретили Катаева (Вал.). Конечно, разговор о Киршоне. Есть слух, что арестован Крючков, бывший секретарь Горького. Что натворил Крючков — не знаю, но сегодня он называется в «Веч[ерней Москве]» грязным дельцом». 27 апреля: «Шли по Газетному, Олеша догоняет. Уговаривал Мишу идти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал М.А. выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А. Это вообще правда, но, конечно, М.А. и не думает выступать с этим заявлением.
Киршон ухитрился вызвать всеобщую ненависть к себе, и, главным образом, своей неслыханной наглостью». 28 апреля: «Миша несколько дней в тяжком настроении духа, что меня убивает. Я, впрочем, сама сознаю, что будущее наше беспросветно». 30 апреля: «Возвращаясь, встретили Тренева. Он рассказывал, что на собрании драматургов вытащили к ответу Литовского. «Зачем протаскивал всячески пьесы Киршона и Афиногенова?!» Этот негодяй Литовский вертелся, как на огне, и даже кричал что-то вроде — не я один!» 1 мая: «Утомительный, тяжелый день... При встрече с... Леонтьевым рассказала ему о том невыносимо тяжелом состоянии духа, в котором находится М.А. последнее время из-за сознания полной безнадежности своего положения». 2 мая: «Сегодня Миша твердо принял решение писать письмо — о своей писательской судьбе. По-моему, это совершенно правильно. Дальше так жить нельзя». 3 мая: «М.А. весь день пролежал в постели, чувствует себя плохо, ночь не спал. Я тоже разбита совершенно. И этот вечер вчерашний дурацкий! Действительно, сходили в гости! Один пристает с вопросами, почему М.А. не ходит на собрания писателей, другая — почему М.А. пишет не то, что нужно, третья — откуда достал экземпляр своей же книги!!...» 4 мая: «Утром звонок. Ольга: ...Так вот официально от имени Владимира Ивановича (Немировича-Данченко. — В.Л.) спрашивала, согласен ли Мака работать? Я сказала, что Миша болен... После обеда я позвонила Ольге и сказала: «Миша просит передать, что после разгрома его пьес — «Бега», «Мольера», «Пушкина», — он больше для драматургического театра писать не будет...» Они настолько тупы... что не понимают, что всеми такими разговорами наносят боль М.А.». 6 мая: «Эти дни М.А. работает над письмом правительству». 7 мая: «Сегодня в «Правде» статья П. Маркова о МХАТ. Ни одним словом не упоминает о «Турбиных»...» 10 мая: «Федя (Михальский) обещал билеты. Между прочим, он мне рассказал то же, что и Марков, сказав: «Сталин горячо говорил в пользу того, что «Турбиных» надо повезти, а Молотов возражал». И прибавил Федя еще, что против «Турбиных» Немирович, который хочет везти только свои пьесы и поэтому настаивает на «Врагах»». 12 мая: «Вечером — дома. М.А. сидит над письмом к Сталину».
2. И этот эпизод в деталях отражен в дневнике Е.С. Булгаковой. 8 мая: «М.А. пошел на «Дубровского» в филиал. Я осталась дома. Звонок по телефону в половине двенадцатого ночи — от Керженцева. Разыскивают М.А. Потом — два раза Як[ов] Л[еонтьевич] с тем же из кабинета Керж[енцева]. Сказал, что если Пл[атона] М[ихайловича] уже не будет в кабинете, когда вернется Миша, то пусть Миша позвонит завтра утром Плат[ону] Ми[хайловичу]. Что Як[ов] Леонт[ьевич] сказал Керж[енцеву] о крайне тяжелом настроении М.А. Прибавил: «разговор будет хороший»». 9 мая: «Ну, что ж, разговор хороший, а толку никакого. Весь разговор свелся к тому, что Керженцев самым задушевным образом расспрашивал: «Как Вы живете, как здоровье, над чем работаете» и все в таком роде. А Миша говорил, что после всего разрушения, произведенного над его пьесами, вообще работать сейчас не может и чувствует себя подавленно и скверно. Что мучительно думает над вопросом о своем будущем, хочет выяснить свое положение. На что К[ерженцев] очень ласково опять же уверял, что все это ничего, что вот те пьесы не подошли, а вот теперь надо написать новую пьесу, и все будет хорошо.
Про «Минина» сказал, что он его не читал еще, что пусть Большой Театр даст ему. А ведь либретто написано чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана!
Словом, совершенно ненужный пустой разговор, без всякого результата... Вечером у нас Вильямсы и Шебалин. М.А. читал первые главы (не полностью) своего романа о Христе и дьяволе (у него еще нет названия, но я его так называю для себя). Понравилось им бесконечно. За ужином разговор все время возвращался к роману, и они пригласили прийти к ним послезавтра, 11-го, чтобы слушать дальше.
Петя сказал, что М.А. предложат писать либретто на музыку Глинки («Жизнь за царя»). Это после того, что М.А. написал «Минина»!!» 10 мая: «...М.А. продиктовал мне письмо Асафьеву, — очень настойчиво советует ему приехать в Москву, только таким образом можно будет разрешить вопрос с «Мининым»».
3. «В Большом оглушительное сообщение, — отметила Е.С. Булгакова 20 апреля, — арестован Мутных».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |