6. Фотографический детектив

1. Вспоминай, вспоминай...

В начале было удивление: на экране телевизора — незнакомый портрет Михаила Булгакова. А я-то самонадеянно полагал, что знаю их все до единого. Правда, портрет этот был «не в фокусе» — он висел на стене за спиной главного режиссера Московского ТЮЗа Генриетты Яновской, рассказывавшей о спектакле «Собачье сердце». Но в портрете было что-то страшно знакомое — к концу интервью я, кажется, понял, в чем дело — портрет писателя, конечно же, известный, только тут он оказался «перевернутым». Сделал его в 1926 году Роман Кармен, тогда фотокорреспондент «Огонька». Лет тридцать спустя он приносил мне, в ту пору огоньковскому фотолаборанту, в печать фотографии для своих книг — и с «нормальных» негативов и со срезок кинопленки, может быть, и этот портрет я печатал, впрочем, за давностью лет ручаться не могу. Чтобы удостовериться на сто процентов, что на экране был портрет, о котором идет речь, отправился в театр. Рассказал Яновской, что меня к ней привело, и спросил — почему портрет перевернут? Она, оказывается, этого даже и не заметила: — Действительно, папироска смотрит не в ту сторону! — и в свою очередь поинтересовалась, видел ли я другой портрет, тот, что висит у них в фойе: — на нем автограф писателя: «Вспоминай, вспоминай...» — посвящение Сергею Ермолинскому.

— Почему вы решили, что именно ему?

— Так обе же фотографии мы репродуцировали из книги Анатолия Смелянского «Михаил Булгаков в Художественном театре», там это прямо сказано...

Придя домой, раскрыл указанную книгу и прочитал: «М.А. Булгаков. 1935 г. (Дарственная надпись С.А. Ермолинскому)».

Уточнение — «Дарственная надпись С.А. Ермолинскому» сделано, надо полагать, самим Анатолием Смелянским, невнимательно прочитавшим соответствующее место в книге Сергея Ермолинского «Драматургические сочинения» (М., 1982 г.). Увы, сам Сергей Александрович (ныне, к сожалению, покойный) ничего такого вроде бы не утверждает, у него не сказано, что фотографию эту М. Булгаков подарил именно ему. Давайте разберемся. На фотографии написано:

«Вспоминай, вспоминай меня, дорогой Сережа! Твой любящий искренне М. Булгаков. Москва 29.X.1935 г.» А теперь посмотрим, что говорит об этой фотографии (№ 3) в своей книге Сергей Ермолинский:

Передо мной его фотография. На ней написано: «Вспоминай, вспоминай меня, дорогой Сережа». Фотография подарена 29 октября 1935 года. Я не обратил тогда внимания на эту, вобщем-то, непонятную для того времени надпись, схожую с заклинанием: «вспоминай, вспоминай». Понял позже — сидя у его постели.

Отметим, что после слова «подарена» отсутствует местоимение «мне». Пропуск весьма существенный, особенно если учесть, что местоимением этим Ермолинский в своих воспоминаниях пользуется очень часто. Вот несколько примеров: «Копию этой маски мне подарила Лена...», «Он рассказывал мне...», «Он спешил ко мне», «Он говорил мне обидчиво...», «Он приходил ко мне...», «У него появилось ко мне то особое внутреннее доверие»... — примеры можно было бы множить и множить. И вдруг в таком наиважнейшем случае «притяжательность» исчезает... Может быть, эта деталь и не привлекла бы моего внимания, но, читая его воспоминания, я, естественно, с особым интересом отнесся к фотографиям. И не удивительно, что сразу «заострился» на некоторых «фотографических» моментах.

В своей книге он кадрирует снимки не с целью укрупнить чье-то лицо, а устранить его. Вот, например, в снимке, ставшем уже каноническим — даже подпись к нему словно приросла — «Три драматурга МХАТа — В. Катаев, Ю. Олеша, М. Булгаков» — оказался отрезанным Катаев. Сделано это без видимой необходимости — места в книге предостаточно. Беседуя осенью 1983 года с Сергеем Александровичем, я понял, что единственная причина данной кадрировки — его неприязнь к Валентину Катаеву.

Подобная операция была проделана и с другим снимком — одним из тех, что были сделаны за месяц до смерти писателя. В один из дней по просьбе Елены Сергеевны к Булгаковым пришел фотограф и снял Михаила Афанасьевича с родными и близкими.

Ощущение, что фотография претерпела «вивисекцию», возникло после того, как я установил автора этих снимков — им оказался кинооператор «Мосфильма» Константин Михайлович Венц (Венценосцев). Очевидно, сработала интуиция — все кадры у него, как у истинного «киношника», были горизонтальными, да еще и с соблюдением традиционной композиции, а один какой-то «уквадраченный» — как раз тот, что помещен в книге — на нем мы видим Булгакова с автором воспоминаний. Я просто кожей чувствовал — слева кого-то нехватает... А вскоре нашлась и разгадка — в 1986 году, будучи на Булгаковских чтениях в Ленинграде, я увидел на стенде самодеятельной фотовыставки эту фотографию в первозданном виде — то, чего «нехватало слева», оказалось Сережей Шиловским, сыном Елены Сергеевны, пасынком Михаила Афанасьевича. Какими мотивами руководствовался автор книги в этом случае, ведь к мальчику он никаких враждебных чувств не питал? Почему он был ему здесь не нужен? Третий лишний?.. Или просто захотелось укрупнить свою дружбу с великим человеком? А может, чтобы еще один Сережа не вызывал сомнений насчет адресата дарственной надписи? Теперь об этом спросить некого, разве только поискать ответ косвенный — установив истинного адресата дарственной надписи? Так я и поступил.

В дневнике Елены Сергеевны 29 октября 1935 года сделана запись: «Вечером Ермолинские и Лямин». Ермолинские — это Сергей Александрович и его жена Марика (Мария Артемьевна). Николай Николаевич Лямин в ту пору — лучший друг Булгакова. Беседую с его вдовой Наталией Абрамовной Ушаковой, художницей. Она считает, что дарственная надпись сделана Сереже Шиловскому. Доводов несколько: «— Прежде всего, Ермолинский тогда близким другом Булгакова не был, уровень их отношений был таков, что для столь интимной записи оснований не имелось. Сблизились позже, после I937 года, когда Булгаков лишился самых близких друзей — Лямина, Николая Эрдмана — их арестовали и сослали. Предположить, что Ермолинскому дарилась фотография, а Лямину, находившемуся здесь же, нет, нелепо, такой бестактности Булгаков попросту не мог допустить... Да и характер надписи таков, что мог быть посвящен только ребенку. С какой бы стати Ермолинскому, взрослому и немолодому уже человеку, завещалось «вспоминать, вспоминать» — Булгаков тогда умирать не собирался. Впрочем, — добавила Наталия Абрамовна, — поговорите с Марикой. Вот ее телефон...»

Разговор с Марией Артемьевной заслуживает того, чтобы его передать поподробней.

— Начну с того, что если бы Ермолинский тогда получил, да еще при мне, такой «царский подарок», я бы об этом не знать не могла. Но у него не было этой фотографии, ни тогда, ни позже. В 1940 году, при его аресте у нас был обыск — изъяли все бумаги, документы, письма, фотографии, принадлежавшие Ермолинскому, была составлена опись, под которой я расписалась — фотографии с надписью Булгакова там не значилось, не было ее и среди оставшегося. Ничего из изъятого уже никогда не вернули. Дарилась она, конечно же, Сереже Шиловскому — это же видно из самой надписи. Вам, наверное, известно, что Михаил Афанасьевич был подчеркнуто корректен, посмотрите его посвящения: «Жене моей Елене Сергеевне Булгаковой», «Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину», «Дорогому Александру Шамилиевичу Мелик-Пашаеву...». А тут вдруг не столь уж и близкому человеку — «Дорогой Сережа!». Фотография эта, как я полагаю, находилась в домашнем архиве Елены Сергеевны, который впоследствии был передан в Отдел рукописей ГБЛ. На каком этапе она могла попасть к Ермолинскому, установить, очевидно, невозможно. Елена Сергеевна вряд ли выпустила бы из рук хоть один булгаковский автограф — она и архив-то передавала по собственноручно составленной скрупулезной описи, а после ее смерти, последовавшей в 1970 году, все, что она не успела сама передать, сдал ее сын Сергей, сделал ли он при этом опись — мне не известно...

М. Булгаков, С. Шиловский и С. Ермолинский

Попробую прокомментировать сказанное Наталией Абрамовной и Марией Артемьевной.

• Об описях — никаких описей ни Елены Сергеевны, ни Сережи в Отделе рукописей ГБЛ не сохранилось, и куда они девались — бог весть... Там вообще много чего пропало.

• Если бы Булгаков подарил такую фотографию Ермолинскому, то в дневнике Елены Сергеевны это было бы обязательно зафиксировано.

• За шесть дней до 29 октября был день рождения Сережи Шиловского, и не исключено, что эта фотография явилась слегка запоздавшим подарком Булгакова своему пасынку. Об этом может свидетельствовать тот факт, что она сделана на паспарту, то есть имеет подарочный вид, больше такая фотография на паспарту нигде не обнаруживается. Значит, она специально заказывалась, и задержка с вручением могла быть вызвана несоблюдением срока фотографом-исполнителем...

По поводу последнего соображения — процитирую отрывок из письма Лидии Яновской:

Главное, что поразило меня в этом посвящении — интонация. «Вспоминай, вспоминай...» Я вдруг услышала в этой фразе диалог. Точнее, вторую фразу диалога-двучлена. Некто просит карточку с автографом. Зачем? Чтобы вспоминать, — объясняет Некто. Ну, вспоминай, вспоминай, — отвечает Булгаков.

Если Некто — Ермолинский, никак не могу себе представить, что же он сказал. «Подарите мне карточку, и я буду вас вспоминать»? Где вспоминать? Когда вспоминать? Он же не уезжает на Дальний север... А если это 9-летний Сережа, то вполне. До него дошло, что фотографии дарят «на память». Легко услышать: «Ты, Потап, подари мне свою фотокарточку». — «Зачем тебе моя карточка?» — «А когда ты умрешь, я буду тебя вспоминать». Или более тактично: «Когда я вырасту, я буду тебя вспоминать».

Снимок № 1

Вот эту его интонацию я вдруг услышала, когда какие-то черти понесли меня взглянуть на снимок с автографом в книге Ермолинского. И, просматривая текст Ермолинского, тоже вдруг увидела, что он не пишет: снимок подарен «мне». Т.е, вероятно, Вы мне об этом говорили и я у Вас читала, потом забыла, а сейчас, перечитывая, воткнулась — и увидела!

Теперь попробуем решить задачку математическим методом — способом подстановки. Обратимся к другим публикациям этой фотографии...

В 1984 году американская издательница и литературовед Эллендеа Проффер выпустила две книги — «Булгаков. Жизнь и творчество» и «Булгаков. Фотобиография». В обеих книгах интересующая нас фотография (№ 2) печаталась, и в подписях значилось, что подарена она сыну Елены Сергеевны, пасынку Булгакова...

Я написал ей в Анн Арбор, штат Мичиган (США), и спросил, откуда у нее эта фотография и оригинал ли это? Вот что она мне ответила: «— Нет, у нас не оригинал этого фото Булгакова, просто хорошая копия...». Однако, откуда она получила эту фотографию, не рассказала, но это было связано с особенностями того времени. Недавно я ей задал тот же вопрос по интернету: «...О фото, которое присвоил Ермолинский — «Вспоминай, вспоминай...». Не могли бы Вы припомнить, от кого и когда Вы его получили? Встречались ли Вы когда-нибудь лично с Ермолинским? В каком году были у Елены Сергеевны?»

Вот ее ответ: «Я получила это фото от Елены Сергеевны, когда была у нее в 1969 году. Видела ее и в 1970 году. Ермолинского не знала...».

К Ермолинскому снимок попал, наверняка, уже после смерти Елены Сергеевны, иначе трудно объяснить тот факт, что свою статью в журнале «Театр» (№ 9, 1966 г.) он проиллюстрировал таким же портретом (№ 1), однако не имевшим ни паспарту, ни дарственной или вообще какой-либо надписи. Следовательно, у него этого портрета еще не было.

Снимок № 2

Думаю, тут полезно привести фрагмент из книги Лидии Яновской «Записки о Михаила Булгакове».

Во вступительной статье к книге «Дневник Елены Булгаковой» (с. 9) я не случайно привела запись Е.С. Булгаковой о мемуарах Ермолинского. Может быть, коллеги отнесутся к этой записи внимательней, если я приведу ее более полно:

17 ноября 1967 года. «Вечером Сергей (сын Е.С. — Л.Я.) читал некоторые статьи из сборника. В ужасе и отвращении от языка Ермолинского. А я — еще и от вранья его, вся статья фальсификация. Его право было придумывать, но нельзя выдавать за реальность.

Сейчас принимаю сильнейшее снотворное — иначе от возбуждения не засну».

19 ноября. «В третьем часу — Ермолинский... Мы пообедали и сели сначала за правку его статьи — чего он никак не ожидал, но соглашался на все, хотя был явно обижен. Закончив, я сказала:

— Если ты хочешь, чтобы я приняла твою статью целиком, переведи прямую речь Миши в косвенную. Ты не передаешь его интонации, его манеры, его слова. Я слышу, как говорит Ермолинский, но не Булгаков. И, говоря откровенно, мне определенно не нравятся две сцены, одна — это разговор якобы ты журналист, а вторая — игра в палешан. Причем я не могу себе представить, где же я была в это время, что я не помню этой игры!

Снимок № 3

Он стал уверять, но я стояла на своем. Этого не было. Не знаю, каковы будут результаты». (ОР РГБ, фонд 562, 30,1.)

Результатов, как известно, не было. Статья, которую разбирает Е.С., к этому времени уже была опубликована («Театр», 1966, № 9), встречена с восторгом, и вдохновленный успехом Ермолинский после смерти Е.С. «припомнил» и другие подробности...

Есть еще одна странность, связанная с публикацией Ермолинским фотографий в его книге, (а их было несколько) — художник Борис Жутовский, оформлявший его книгу, уверял меня, что все клише для этого издания делались с оригинальных фотографий. Однако, мне удалось установить, что это неправда — оригиналы всех этих фотографий, кроме «Вспоминай...», хранятся в архиве наследников Булгакова, и никому никогда не выдавались, за исключением одного случая — мне было разрешено сделать с них репродукции. В книге же использованы фотокопии...

Установив все эти несоответствия, я опубликовал в журнале «Советское фото» (№ 4, 1988 г.) статью «Осторожно: История!», где рассказал, то, что изложено здесь. Я не сомневался, что Ермолинский присвоил фотографию, подаренную Булгаковым Сереже Шиловскому, но по определенным причинам решил объявить об этом не впрямую, а через якобы допущенную Анатолием Смелянским ошибку — в журнале это выглядело так: «Итак, утверждение А. Смелянского — «Дарственная надпись С.А. Ермолинскому» является ошибочным». Главным для меня было восстановить истину — назвать настоящего адресата дарственной надписи. Позже, на Булгаковских чтениях в Ленинграде Анатолий Смелянский сказал мне, что эту ошибку он при переиздании своей книги исправил, как и некоторые другие, на которые я указал в своей статье...

За несколько лет до выхода книги Ермолинского умер и Сережа Шиловский, так что, публикуя эту фотографию, Сергей Александрович мог быть уверен, что принадлежность ее оспорить будет некому, тем более, что и имя совпадает, и по датам тоже получается. Только вот всего не предусмотришь. Вскоре после журнальной публикации, где я рассказал то же, что и здесь, в редакцию пришло письмо от сотрудницы музея МХАТа Галины Георгиевны Панфиловой, в котором, в частности, говорилось: «...Меня заитересовала история с фотографией, которую опубликовал С.А. Ермолинский. Дело в том, что я была знакома с Сергеем Евгеньевичем Шиловским и такую фотографию я видела у него дома на Суворовском бульваре в начале 70-х годов... Работаю в Музее с 1970 г. — еще была жива Елена Сергеевна».

Разумеется, я тут же пошел в Музей и познакомился с автором письма. Галина Георгиевна оказалась театроведом высочайшего класса и очень помогла мне в разыскании материалов, связанных с периодом работы Михаила Булгакова в МХАТе. Большую помощь она оказала и в подготовке моей книги «Фотолетопись...», а также в создании иконографического архива писателя. Но это уже другая тема...

1988—2003 гг.

P.S. В 1937 году на подаренном снимке Михаил Афанасьевич написал: — «Дорогому Сереже Ермолинскому — другу...». Фамилия, согласно принципу Булгакова, наличествует. Не ребенку же! Можно представить, как бы нелепо выглядела надпись, о которой здесь шла речь: — «Вспоминай, вспоминай меня дорогой Сережа Шиловский...».

2. Откуда дровишки?

В этой детективной истории нет погонь, захватов, стрельбы и прочих присущих данному жанру действий, а вот расследование с отработкой версий, разглядыванием в лупу «вещдоков», изучением документов и анализом личностей налицо. Можно было бы сказать, что «следствие ведут знатоки», если бы я не действовал в одиночку. Но, как и в небезызвестном сериале, знатоков было три — фотограф, филолог и журналист, правда, совмещенные в одном лице. Только профессиональные знания и опыт в этих трех сферах человеческой деятельности обеспечили успех операции, длившейся около двух лет.

Но — по порядку. Вот уже два десятилетия я изучаю — «без отрыва от производства» — жизнь и творчество Михаила Булгакова и, в частности, собираю его фотографии — переснял практически все, что есть и в государственных архивах, и в личных — «семейных» — коллекциях. Поэтому нетрудно представить, что я почувствовал, увидев сразу два неизвестных мне портрета: они помещались в маленькой рамке под стеклом, и вся-то рамка размером меньше почтового конверта, а уж снимки были совсем «невелички», чуть больше «удостоверок».

Я даже не сразу их заметил на стене у Бориса Жутовского, и попросил дать мне эти снимки на пересъемку. Никаких вопросов я задавать не стал, так как на обороте паспарту было написано, что фотографии подарены ему Еленой Сергеевной Булгаковой в 1967 году, когда он, работая в одном издании, готовил к первой публикации роман «Мастер и Маргарита». Это показалось мне странным уже потому, что в январе того года закончилась публикация романа в журнале «Москва»... Но ничего не стал уточнять — главное, что фотографии попали мне в руки...

Первое, что я обнаружил при внимательном рассмотрении, была явная несуразность — не на месте монокль! Михаил Булгаков никогда не «оснащал» им левый глаз. Вообще-то он моноклем не пользовался и вставлял его изредка, чтобы подурачить друзей и знакомых — один из его бесчисленных розыгрышей. И на известных мне фотографиях, а также на нескольких рисунках-шаржах монокль всегда в правом глазу. Словом, снимок оказался перевернутым — напечатанным «зеркально». Но ведь печать явно авторская и к тому же контактная, а не проекционная (не через увеличитель). Однако снимок резкий, значит, негатив был пленочный, а не стеклянный — в последнем случае неминуема небольшая нерезкость за счет толщины стекла. Казалось бы, деталь несущественная, но это могло сыграть роль, хотя и не главную, при определении даты съемки.

М. Булгаков. Фото Бориса Шапошникова

Тут я предпринял обходный маневр — стал просматривать все изобразительные материалы, связанные с Булгаковым, и вот первая удача: в одной из книг обнаружился фотомонтаж (что-то вроде стенгазеты), посвященный сотому спектаклю «Зойкиной квартиры» в театре Вахтангова, а это 1927 год, что и обозначено в монтаже, в левом верхнем углу которого наклеена эта же самая фотография, немного увеличенная, но опять-таки перевернутая. А больше этот портрет никогда и нигде не появлялся... Значит, не позднее 1927 года, но и не раньше, в двадцать шестом у Булгакова была другая прическа.

Итак, год известен. Обзвонив старых мастеров и знатоков истории фотографии, уточнил, что в двадцать седьмом пленка у нас уже была и могла применяться в фотоаппарате, которым пользовался автор этих двух портретов (сделанных явно один за другим), аппарат же этот имел размер кадра 4,5×6 см, о чем свидетельствует контактный отпечаток.

Припоминаю, что мне уже попадался другой перевернутый портрет, правда, в моем архиве он теперь хранится приведенным в нормальный вид. Еду в «ленинку» (ныне Российскую государственную библиотеку), где в фонде Михаила Булгакова, хранящемся в Отделе рукописей, я его когда-то переснял. Убеждаюсь: да, он тоже перевернут при печати — платочек в кармашке не с той стороны. Самое поразительное — и размеры их совпадают, и печать тоже контактная, только вот фон другой — не ровный, а пятнистый. И фон этот мне знаком — на таком фоне снимал своих персонажей Борис Валентинович Шапошников. Так, может быть, и эти портреты его работы?

Отправляюсь к его внучке, Наталии Вадимовне Шапошниковой, у которой хранится маленький, но такой ценный для истории отечественной культуры альбом деда. Есть в нем и несколько булгаковских портретов — я этот альбом знаю почти наизусть. Там под фотографиями аккуратно проставлены даты.

М. Булгаков. 1927 г. Фото Бориса Шапошникова

Передо мною в альбоме два снимка, датированные 1927 годом. Они точно такого же размера. Правда, это не Булгаков, а сам Шапошников — его автопортреты. Вот еще одно совпадение: они тоже тонированы, как и наши «исходные» снимки. Хорошо, что я пришел не с репродукциями, а с оригиналами. Сепия (коричневый тон) в то время была очень распространена, но тут плотность тона оказалась один к одному! Просматриваю альбом и отмечаю, что в 1925 году он снимки не тонировал вообще, в 1928—1929-м — редко, а в 1926—1927-м сепией пользовался широко и именно такой насыщенности. Все сходится — по всем профессиональным признакам авторство устанавливается бесспорно — это Борис Шапошников. Спрашиваю Наталию Вадимовну: почему у большинства портретов такой пятнистый фон?

— Да просто в его кабинете-студии, где он обычно всех снимал, были такие обои. Кстати, в конце альбома есть снимок этого кабинета, можете переснять. Но когда фон нужен был ровный, дедушка сажал человека перед дверью, которая была темной. Причем он всех снимал на одном и том же стуле — вот он, на переднем плане. Так что стул этот тоже как бы исторический. Дедушка почему-то не любил увеличений и почти все печатал контактом. Вы же видели, что в семейных альбомах Булгаковых почти все сделанные им фотографии — контакты. К сожалению, и те, что сняты на «леечную» узкую пленку, отпечатаны таким же способом и практически не поддаются реставрации — негативы не сохранились. Бориса Валентиновича, как и других «пречистенцев», также репрессировали после того, как был закрыт, по существу, разогнан, ГАХН — этой аббревиатурой обозначалась Государственная Академия Художественных Наук, где и находился этот самый дедушкин кабинет-студия...

Наталию Шапошникову можно считать биографом ГАХНа, как, впрочем, и «топографом» адресов Михаила Булгакова — ее великолепные публикации открывают многие неизвестные страницы отечественной культуры двадцатых — тридцатых годов, знакомят со многими ее деятелями.

Представленный здесь портрет Михаила Булгакова — с папиросой и моноклем — впервые был опубликован мной к столетнему юбилею писателя в журнале «Советское фото» № 5—1991 г. с подписью: «Автор неизвестен». На установление даты и авторства потребовалось немногим более двух лет. И в 1994 году в майском номере журнала «Журналист» я рассказал о своих разысканиях и напечатал оба эти портрета.

Остается последняя загадка: как попали они к Жутовскому. Когда я задал ему этот вопрос, он как бы даже удивился:

— Там же написано на обороте!

М. Булгаков. 1927 г. Фото Бориса Шапошникова

На мое возражение, что в 1967 году роман «Мастер и Маргарита» был уже опубликован, он, замявшись, ответил, что, очевидно, просто перепутал год. Как я уже говорил, его надпись сделана на обороте паспарту, на самих же фотографиях никаких надписей нет. Со стороны подложки они девственно чисты.

Но вот в чем закавыка — подарить их ему Елена Сергеевна Булгакова никак не могла, это абсолютно исключено! Я хорошо знаю булгаковский архив, в том числе дневники и переписку. Так вот, Елена Сергеевна свято сберегла все, что было связано с жизнью и творчеством писателя, и никому не отдавала никаких оригиналов. Когда Николай Афанасьевич Булгаков, живший в Париже, получил от нее снимки брата, то написал в ответ, что сожалеет об ущербе, нанесенном булгаковскому архиву. Что написала ему Елена Сергеевна? «Не бойтесь обескровить мой архив или иконографию Миши — я всегда отдаю только копии...». Этому правилу она следовала неукоснительно и даже, передавая в государственные архивы материалы, оригиналы лучших — «главных» — ее любимых портретов не отдала, оставила у себя и хранила до конца своих дней, они и сейчас сберегаются ее наследниками в семейном архиве. А тут вдруг ни с того ни с сего взяла и подарила малознакомому человеку единственные экземпляры фотографий, не сделав даже копий!

Ну что ж, поработаем еще, ведь, кроме рукописей, не горят и дневники, и письма, и всякие другие документы. Архивы — великая вещь, может, тайна и откроется?

Прежде чем вернуть эти фотографии владельцу, я вручил ему журнал «Советское фото», где был опубликован увеличенный — на целую полосу — портрет с папироской и моноклем. Он почему-то так растрогался, что решил подарить мне оба эти оригинальных портретика. Стоит ли говорить о том, что я был на седьмом небе. Однако, вскоре он позвонил мне и попросил на некоторое время их обратно, сказав, что ему надо с них сделать слайды для каких-то своих надобностей, да так уже и не отдал...

Но вот какое удивительное совпадение — он был близким другом (или приятелем?) писателя Сергея Ермолинского, у которого тоже неизвестно каким образом оказался портрет Булгакова, подаренный Михаилом Афанасьевичем Сереже Шиловскому... Не вместе ли они добывали эти фотографии?

1994—2005 гг.