У М.А. Булгакова — крупнейшего писателя XX века — своя исключительная судьба, своё неповторимое лицо — сатирика, новеллиста, драматурга, романиста. Более четверти века читатель не знал его романа «Мастер и Маргарита», который в последние десятилетия уходящего века получит всемирную известность; не знал он, что в сокровищницах русской литературы имеются такие произведения, как «Собачье сердце» и «Адам и Ева».
Смех над Швондерами и шариковыми возник и заглох в 1927 году, когда повесть «Собачье сердце» была арестована ОГПУ. Даже роман «Белая гвардия» полностью был напечатан в Советском Союзе только в 1966 году. Долгое время М.А. Булгаков был известен лишь как автор пьесы «Дни Турбиных» и инсценировки поэмы Гоголя «Мёртвые души». И чем дальше от нас уходят по времени даты создания произведений Булгакова, тем сильнее возрастает интерес читателя и зрителя к ним.
Литература о творчестве М.А. Булгакова выглядит парадоксально. При жизни писатель не пользовался особым вниманием критиков, а если отзывы на его произведения были, то преимущественно уничижительного характера. Правда, его смерть в 1940 году вызвала ряд уважительных некрологов в разных московских изданиях (газеты «Вечерняя Москва», «Известия», «Литературная газета», «Советский артист», «Вахтанговец», «Советское искусство», «Горьковец»). Во всяком случае, до своей физической смерти Булгаков в критике всё-таки жил.
А вот потом наступила настоящая смерть. Отдельные упоминания его имени в прессе были связаны, как правило, с исполнителями ролей в его пьесах, с историей театра. Некоторое оживление произошло с наступлением «оттепели». Тогда Е. Колмановский, в частности, написал статью с красноречивым названием: «Возвращение Михаила Булгакова» (Нева. 1959, № 6). Возвращение действительно началось, но медленное. Если и печатают Булгакова, то опять-таки не главные его произведения: «Жизнь господина де Мольера» в серии «Жизнь замечательных людей» (М., 1962), «Записки юного врача» (М., 1963) в библиотеке «Огонёк». Соответственно и отзывы на его творчество кратки, сдержанны и лаконичны (в воспоминаниях К. Паустовского, В. Каверина, К. Федина, А. Эрлиха, краткие оценки в работах Л.Ф. Ершова, В.Я. Лакшина, А.З. Вулиса).
Подлинное возрождение писателя в читательском восприятии и внимании критики произошло после появления в журнале «Москва» романа «Мастер и Маргарита» (1966, № 11; 1967, № 1). С этого времени неудержимо растёт как издание его произведений, так и поток критических статей и исследований, посвящённых не только его роману, но и другим творениям мастера. Появилась даже документальная повесть о нём (Гиреев Д.А. Михаил Булгаков на берегах Терека. Орджоникидзе, 1980).
Можно выделить и третий этап «возрождения» — с периода «перестройки», когда в журнале «Знамя» (1987, № 6) была напечатана повесть М. Булгакова «Собачье сердце». А столетний юбилей прозаика и драматурга вызвал буквально шквал публикаций, как в центральных, так и в периферийных изданиях [например, коллективные сборники статей в Куйбышеве (1990), Черновцах (1991), Самаре (1991), Киеве (1992)].
Но и по сию пору концептуальные исследования творчества М.А. Булгакова оказались связанными в основном или с романом «Мастер и Маргарита», или с булгаковской драматургией.
Первая монография о Булгакове (Яновская Л.М. Творческий путь Булгакова. М.: Совет. писатель, 1983) представляла собой обозрение творческого пути писателя с ценными наблюдениями и обобщениями — но не больше. Вслед за этой книгой вновь возобладала «театральная тема». Появляются труды А.М. Смелянского «М. Булгаков в художественном театре» (М., 1986); сборник «Проблемы театрального наследия М.А. Булгакова» (Л., 1987); В.В. Гудковой «Время и театр М. Булгакова» (М., 1988); «Михаил Булгаков — драматург и художественная культура его времени» (М., 1988). В 1983 году в Московском государственном педагогическом институте им. В.И. Ленина состоялась защита кандидатской диссертации В.Б. Петрова «Комическое и трагическое в драматургии М.А. Булгакова (20-е годы). Задачами этого исследования явилось изучение жанровых и стилевых особенностей драматургии М.А. Булгакова в их обусловленности соотношением комического и трагического и установление места булгаковской драматургии 20-х годов в литературном процессе. Выявление функций комического и трагического в качестве жанрообразующего и стилевого фактора позволило исследователю найти путь к пониманию художественной специфики драматургии Булгакова.
Большую значимость для познания наследия писателя представили работы М.О. Чудаковой, в том числе книга «Жизнеописание М. Булгакова» (М., 1988), основанные на изучении булгаковского архива, но её концепция вызвала возражения других булгаковедов. То же относится и к описательной монографии В. Петелина «Михаил Булгаков: Жизнь. Личность. Творчество» (М., 1989), вряд ли претендующей на какую-либо концепцию. Свою книгу «Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» (М., 1991) А.З. Вулис не случайно издал в серии «Массовая историко-литературная библиотека»: она скорее вызывает к размышлениям, чем разрешает их. Как литературоведческий курьёз воспринимается книга М. Золотоносова с красноречивым названием «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА)» (СПб., 1994). Наконец, итогом субъективного булгаковедения явилась «Булгаковская энциклопедия» Б. Соколова (М., 1996), основанная на личных мнениях автора.
Немало ценных и обобщающих толкований можно обнаружить в отдельных статьях и разделах книг конца 80—90-х годов, преимущественно относящихся к «Мастеру и Маргарите» (работы И.Ф. Бэлзы, Н.П. Утехина, В.М. Акимова, И.Л. Галинской и др.).
С 1971 появляются диссертации, посвящённые творчеству М.А. Булгакова, не только по филологическим наукам, но и по искусствоведению. На рубеже XX—XXI веков интерес к творчеству писателя не утихает, наоборот, мы отмечаем новую волну всплеска интереса к «загадочному писателю» (в 2005 году в свет выходит экранизация романа «Мастер и Маргарита» В. Бортко).
В 1997 году интерес вызвала диссертационная работа, выполненная в Санкт-Петербургском государственном университете зарубежным исследователем Ким Су Чан, «Комическое и фантастическое в прозе М. Булгакова (от «Дьяволиады» к «Мастеру и Маргарите»). В 2003 году в Тбилисском государственном университете им. И. Джавахишвили защитила кандидатскую диссертацию «Ирония прозы М.А. Булгакова» Этерия Нино.
В начале 2000-х годов многие учёные заговорили о карнавализации булгаковского творчества. В 2002 году в Воронежском государственном университете по теме «Театрально-карнавальный компонент в прозе М.А. Булгакова 1920-х годов» состоялась защита диссертации Е.Г. Серебряковой. В том же году в Дальневосточном государственном университете была защищена диссертация А.В. Хохловой «Карнавализация как жанрообразующий принцип в пьесах М.А. Булгакова «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич».
В последние годы вышли в свет две крупные монографии уральских булгаковедов: «Аксиология М. Булгакова» В.Б. Петрова (Магнитогорск, 2000) и «В мире Михаила Булгакова» В.В. Химич (Екатеринбург, 2003).
Установлено, что в булгаковском творчестве присутствуют тенденции творческой манеры письма других писателей. С этим закономерно связано появление работ, основанных на сопоставлениях: Булгаков и Гоголь (Б. Вахтин), Булгаков и Маяковский (М. Петровский, Ю. Неводов), Булгаков и Демьян Бедный (Н. Кузякина), Булгаков и Юрий Слёзкин (А. Арьев), Булгаков и Александр Грин (М. Чудакова), Булгаков и Марк Твен (Я. Лурье) и другие. В последние годы появилось много работ и зарубежных исследователей: Ким Су Чан, Вэнь Юйся, Р. Джулиани и др.
Немало нового опубликовано в академических изданиях Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН1. Одним словом, исследователями проделана большая работа по изучению и обобщению биографии и творческого наследия писателя. Издан «Дневник Елены Булгаковой», охватывающий последний период жизни и творчества писателя (с 1 сентября 1933 года по 10 марта 1940 года). Накоплен большой фактический материал. Настала пора оценивать творчество Булгакова и его место в литературном процессе с позиций литературной науки XXI века.
Не следует при этом полностью извлекать Булгакова из той эпохи, к которой он принадлежал, оставлять без внимания сложную эволюцию его творчества, его противоречия, вызванные трагическими обстоятельствами, в которых он жил. Абстрактные суждения порою эффектны, но они стирают «особенное» и подгоняют творчество писателя под общие мерки. А писатель велик не тем, что он стоит в стороне от особенностей и событий эпохи, а тем, как он их осмысливает, в каком свете изображает и каких результатов (в плане художественных обобщений) достигает.
При изучении творчества М.А. Булгакова наибольший интерес вызывает специфика организации художественного мира писателя. Его своеобразие определяется особенностью художественного метода, сочетающего в себе романтические и реалистические традиции, «странностью» построения художественных образов и сюжетных ситуаций. Но очевидно и то, что «художественный мир Булгакова во многом сложился как смеховой со всеми особенностями, присущими подобного рода явлению»2.
Смех Булгакова окружил себя ореолом таинственности. С первого взгляда, кажется, что всё предельно ясно, и не имеет смысла говорить о смехе. С другой стороны, желание исследователей объяснить всё то, что они знают о нём, оказалось трудно достижимым — так в науке появлялись сомнения, знаем ли мы хоть что-нибудь о смехе писателя. Таким образом, тема оставалась открытой для исследователей. Многие из них, занимавшиеся этим вопросом, соглашались с тем, что тема смеха Булгакова оказывается «заветной», то есть одновременно желанной и трудно достижимой. И желание размышлять или писать на эту тему воспринималось как «риск», потому что смех сам по себе — это нечто смешанное, нечто сложенное из разных по своей природе элементов и стихий — от писателя «многоликость» смеха ждёт чего-то подобного, а «многоликость» в творчестве есть не у каждого.
Ещё Аристотель заметил, что именно смех — одна из основных характерных черт души человека.
Ф.М. Достоевский в романе «Подросток» указал на смех как на основной критерий в оценке человека: «...если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, как он смеётся. Хорошо смеётся человек — значит, хороший человек <...> смех есть самая верная проба души»3.
Гёте, творчество которого, бесспорно, оказало большое влияние на мироощущение М.А. Булгакова, однажды сказал, что поэт — это «тот, кто сумеет овладеть миром и найти для него выражение»4. Таким «выражением» поэтического освоения мира, на наш взгляд, для Булгакова стал смех. Актуальность этого тезиса для нашего исследования важна ещё и потому, что мы будем говорить о смеховом начале, которое было ограничено серьёзными идеологическими рамками советской системы. М. Булгакову, с одной стороны, пришлось находиться «внутри» официального государственного мифа, доминантой которого была установка на абсолютную серьёзность. С другой, — писатель обладал трезвой насмешливостью, способностью видеть мир через призму смешного, а значит, испытывал потребность в выражении своего художнического мировидения через смех. «Смеховое в таких условиях было продолжением диалогического способа искания истины»5. Эти факты определили центральный аспект нашего исследования — мифология смеха М. Булгакова.
Обратим внимание на черты личности Булгакова, которые крайне редко попадают в поле зрения биографов. Речь идёт об умении смеяться в разных жизненных ситуациях.
Как-то однажды, уже в пору своей предсмертной болезни, видя, как она измучила жену, и, желая немного отвлечь Елену Сергеевну, Булгаков попросил её присесть на краешек постели и сказал: «Люся. Хочешь, я расскажу тебе, что будет? Когда я умру (и он сделал жест, отклонявший её попытку возразить ему), так вот, когда я умру, меня скоро начнут печатать, театры будут выхватывать друг у друга мои пьесы. И тебя всюду станут приглашать выступить с воспоминаниями обо мне. Ты выйдешь на сцену в чёрном бархатном платье с красивым вырезом на груди, заломишь руки и скажешь низким трагическим голосом: «Отлетел мой ангел...» «И оба мы, — рассказывала Елена Сергеевна, — стали неудержимо смеяться»6.
Да, весёлость входила очень важной составляющей и в характер самого Булгакова, и в его мироощущение. Глубоко справедливо в этом смысле указание В.Я. Проппа: «Неспособность к смеху может быть признаком не только тупости, но и порочности»7.
Чтобы по-настоящему смеяться, необходимо наличие в духовном составе личности положительных серьёзных ценностей. «Смехом иной человек себя совсем выдаёт, и вы вдруг узнаёте всю его подноготную, — рассуждает герой «Подростка» Достоевского. — Даже бесспорно умный смех бывает иногда отвратителен. Смех требует, прежде всего, искренности, а где в людях искренность? Искренний и беззлобный смех — это весёлость, а где в людях в наш век весёлость, и умеют ли люди веселиться?.. Только с самым высшим и с самым счастливым развитием человек умеет веселиться сообщительно, то есть неотразимо и добродушно...»8.
Актуальность темы исследования определяется открытием новых возможностей для понимания художественного мира М. Булгакова; сегодня возникает необходимость углубления изучения смеховой культуры писателей XX века, при учёте новых публикаций по вопросу мифологии смеха.
Изучение мифологии смеха Булгакова не рассматривалось ни в одной диссертационной или монографической работе.
На рубеже XX—XXI в.в. мы наблюдаем возрастающий интерес нации к русской духовной культуре. В современной России вульгарная «смеховая» культура приобрела рамки массовой, что обезличивает духовную деятельность общества. В таких условиях изучение смеховых традиций, обозначенных в творчестве художников России, актуально и перспективно.
Научная новизна обусловлена разработкой и использованием особого подхода к изучению смеховой природы художественного мира — исследованием «смеховых мифологем» в прозе Булгакова 1920-х годов.
Объектом изучения в диссертации является карнавализованная проза М.А. Булгакова 1920-х годов, так как именно в этот период происходит становление специфичной поэтики писателя. Изучение прозы этого периода в смеховом аспекте делает естественной характеристику идейно-эмоциональной атмосферы, существующей в мире булгаковских произведений, и в эпохе, к которой принадлежал художник.
Это, в свою очередь, побуждает нас заняться рассмотрением роли, которая принадлежит здесь смеху в разных его проявлениях: в связи с чем, и как смеются герои, говорят ли они о смехе — всё это очень важно для понимания любого писателя. Тем более, когда речь идёт о М.А. Булгакове.
Предметом исследования в диссертации является мифология смеха в прозе М.А. Булгакова. Многоаспектность этого «предмета» представляет возможность объяснить феномен булгаковского творчества с опорой на мифологическую сущность смеха.
Мифология смеха, помогая осмыслить художественную картину мира писателя, позволяет понять нам не только булгаковских героев, самого писателя, но также понять прошлое и настоящее культуры России. Мы исходим из того, что смех, проникающий во все сферы человеческой жизни, представляет собой междисциплинарный объединяющий феномен и обладает универсальным мировоззренческим характером. Это приводит к тому, что анализ смеха становится одним из способов проникновения в художественный мир писателя.
Природа мифа, знака и символа будет раскрыта в рамках карнавализованного художнического мира, в котором смех является одним из главных компонентов. О карнавализации булгаковской прозы исследователи заговорили давно, что позволяет сегодня предметно исследовать мифологию смеха в карнавализованной прозе писателя 1920-х годов.
В мифологии смеха важными становятся те символические цепочки, которые сопровождают проявление смехового начала. Природа смеха уходит своими корнями в глубокую древность, где его рождение было ознаменовано особыми знаками и символами. Почему смеются герои Булгакова? К чему приводит этот смех? Ответы на эти вопросы помогут нам сегодня по-новому «прочитать» писателя.
Хотя вопрос о смехе и средствах его воплощения у Булгакова ставится в науке не впервые, считать его достаточно разработанным нельзя. Имеющиеся на этот счёт высказывания являются поистине каплей в безбрежном море литературы о загадочном писателе. Вот первая трудность, с которой мы сталкиваемся. Вторая заключается в том, что отсутствуют работы монографического характера, которые были бы посвящены статусу и функционированию смеха в произведениях М. Булгакова. Нам встретились две статьи, посвящённые творчеству писателя, в названии которых фигурировало слово «смех»: статья Мирона Петровского «Смех под знаком апокалипсиса (М. Булгаков и «Сатирикон»)9 и статья М.А. Лазаревой «Смех Михаила Булгакова (Критерии художественности «Мастера и Маргариты»)10. В монографии «В мире Михаила Булгакова» вопрос о «человеке смеющемся» рассматривает В.В. Химич.
Проблема смеха в творчестве М. Булгакова до сих пор остаётся одной из наименее исследованных. Парадоксальность в том, что изучение булгаковского смеха предстаёт одним их наиболее плодотворных путей проникновения в содержание и структуру художественного мира писателя.
В теоретической мысли понятие «смех», прежде всего, соотносится с понятием «комическое». Так, например, Гегель в своей «Эстетике», различая «субъективный смех», «объективное комическое» и сатиру, считал, что смех как «плод <...> серьёзного отношения <...> гения «к окружающему миру не может быть «чем-то ничтожным», так как является художественно негативной реакцией на объективно ничтожное состояние существующей реальности. Смех, с его точки зрения, как «абсолютно серьёзное» отношение писателя к «мёртвой» официальности внешнего мира не должен исходить из «самого себя», так как художественная сущность смеха зависит не от эмоциональности творческого «Я», а от «субстанциального» интереса»11. В силу чего Гегель скептически относился к немецким романтикам, чьё крайне субъективное творческое сознание, развившееся из иронии, так и не смогло, как ему казалось, художественно возвыситься до отрицательной значимости комического содержания литературы. Таким образом, по Гегелю, смех — это художественный пафос произведения, определяющий его комическую направленность.
Но, как мы знаем, изображённая во многих произведениях М.А. Булгакова жизненная ситуация объективно не была комической. Атеистическая кампания как продолжение революционного эксперимента, требовавшая новых человеческих жертв, была не менее трагической, чем братоубийственная гражданская война, которая ещё в «Белой гвардии» предстала в виде исторического «недоразумения», противного естественным законам человечества.
«Идея смеха», по мнению советской идеологии, не вписывалась в художественное миропонимание Булгакова, который пришёл к крамольной для своего времени мысли: смерть человека как необходимая жертва «новой власти» отнюдь не благое дело, а, напротив, насильственное преступление. В то же время, критическое отношение писателя к национально-историческому парадоксу русской действительности XX века предстало в его прозе 1920-х годов не только как трагическое неприятие случившегося («Белая гвардия»), но и как его комическое осмеяние, оформившееся позже в «Мастере и Маргарите» в необычном (по замечанию М.А. Лазаревой) для русской литературы жанре комической мистерии.
Но «комическое и смешное — не всегда одно и то же»12, и это подтвердил М. Булгаков. «Смешное» у него — это изобразительно-оригинальный способ художественного воспроизведения модели жизни»13, который открыл писателю идейно-эмоциональную возможность глубокого правдивого постижения современной реальности, а также совмещения в своих произведениях разных культурных пластов, ключом к постижению которых в нашей работе явилось архаическое мифологическое мышление, аккумулируемое художником.
Целью диссертации является определение функциональной и эстетической значимости смеха в карнавализованном художественном мире М.А. Булгакова 1920-х годов.
Достижению поставленной цели способствует решение следующих задач:
1) рассмотреть бытующие в науке авторитетные фифилософско-эстетические воззрения на проблему мифологии смеха;
2) выявить в контексте русской литературы 1920-х годов её карнавальные и смеховые традиции;
3) определить стилеобразующую доминанту смеха в формировании театрально-карнавальной атмосферы булгаковской прозы 1920-х годов;
4) выявить основные функции смеха и «смеховых мифологем» в исследуемой прозе;
5) выработать классификацию «смеховых мифологем», способствующих становлению целостного карнавализованного мира в прозе Булгакова.
Поставленные задачи определяют структуру нашего исследования, которое состоит из введения, трёх глав, заключения и списка литературы, включающего 313 наименований.
В первой главе обосновывается необходимость рассмотрения понятий «миф» и «смех», как тесно связанных в поле разрабатываемой нами темы.
Во второй главе выбранные для исследования художественные произведения рассматриваются как целостный карнавализованный мир. Прослеживается эволюция смеха, и определяются его функции в формировании особой театрально-карнавальной атмосферы в этом мире.
В третьей главе обозначается система «смеховых мифологем» и определяется их художественная значимость в произведениях М. Булгакова. Л.В. Карасёв (концепция которого определит методологию диссертационного исследования) в работе «Философия смеха», рассматривая понятие «мифология смеха», приводит множество антропологических номинаций, с которыми смех образует «символические звенья» («смех и рот», «смех и волосы», «смех и красное» и др.). Опираясь на этот фундаментальный «символический набор», который приводит учёный, мы для анализа смеха Булгакова будем использовать термин «смеховая мифологема», не претендуя на право введения этого термина в научный обиход. В диссертации такая терминология представляется для нас наиболее удобной, так как термин «смеховая мифологема» заключает в себе основную идею методологии анализа булгаковского смеха — миф, говоря о символах, сопровождающих смех героев карнавализованного мира, раскрывает природу этого смеха. Текстовой интерпретации «смеховой мифологемы» у Булгакова предшествуют описания проявлений смехового начала с точки зрения архаического мифа. Выявление символов, смыслов, ситуаций, сопутствующих проявлению смеха в рассматриваемой прозе, установление связей между ними составляет задачу нашего исследования в данной главе.
Работа отражает трёхступенчатое исследование мифологии смеха писателя в прозе 1920-х годов:
1) определение функций смеха в карнавализованной прозе писателя;
2) объяснение смеховой символики посредством мифологических архетипов;
3) установления «смеховых мифологем» в текстовом пространстве булгаковской прозы.
Методологической основой диссертационного труда явился герменевтический путь исследования — интерпретация булгаковской прозы 1920-х годов.
В современной научной парадигме герменевтика рассматривается как методологическая основа гуманитарного знания, в том числе и литературоведения. В теории литературы предметом литературной герменевтики является интерпретация. По мнению крупного представителя зарубежной литературной герменевтики Э.Д. Хирша, — цель интерпретации всегда определяется системой ценностей интерпретатора, его этическим выбором. Интерпретация — целенаправленная когнитивная деятельность, которая сопряжена с переводом высказывания на другой язык. Благодаря интерпретации художественного слова преодолевается неполнота его первоначального понимания. Наша задача как толкователя текста будет состоять в том, чтобы «понять речь автора сначала так же хорошо, а затем глубже, чем её инициатор»14, то есть осознать то, что для автора «оставалось неосознанным»; обнаружить скрытый смысл в смысле очевидном позволит нам теория мифологии смеха. Тип прочтения, характер интерпретации, вся суть рецепции обусловлены типом текста. Поэтому возникла необходимость учитывать карнавальный характер булгаковской прозы, насквозь пронизанной мифами и символами.
Один из важных герменевтических и рецепционно-эстетических вопросов современной булгаковской критики: является ли авторская интерпретация собственных произведений 1920-х годов единственно правильной и не приходится ли исследователю, в случае наличия такого авторского толкования, свести весь смысловой анализ смеха в произведениях к выявлению предложенного автором смысла, не учитывая связь мифологии смеха и символов? Наука утверждает, что произведение вступает в диалог с читателем и исследователем: хотя авторская интерпретация собственного произведения важна и существенна, она не может считаться общеобязательной и единственно правильной.
Наша трактовка подкреплена рядом объективных факторов: той социальной действительностью, что обусловила создание произведений, и той, что обусловила их прочтение. Первое относится к полю авторского творчества 1920-х годов, к биографии автора и т. д. Последнее — к культурно-историческим, мифологическим и собственно художественным традициям и контекстам. Объективные факторы интерпретации не исчерпываются внешними связями произведения с действительностью и культурой.
Столь же существенное значение имеют внутренние связи произведения (структура и принципы организации текста, его знаково-семиотическая система, его стиль и т. д.), а также социальное функционирование текста (его читательские и критические интерпретации, предшествующие нашей трактовке, поле общественного мнения и т. д.). Все эти факторы, имеющие своё объективное фиксированное выражение, обусловливают определённость смысла художественных текстов писателя 1920-х годов, несмотря на множественность и вариативность их прочтений, и определяют методологию нашего исследования булгаковской прозы.
Будет применён и структурно-семиотический подход. Ю.М. Лотман рассматривал текст как своеобразную знаковую систему. В качестве определённых знаков в работе выступили «смеховые мифологемы», которые формируют целостный карнавализованный мир булгаковской прозы 1920-х годов. Мифологический подход позволит нам рассмотреть миф не только как первоисточник литературного материала, но и как некий общечеловеческий архетип. В процессе реконструкции «смеховых мифологем» в художественном мире писателя мы будем опираться на работы С.С. Аверинцева, Аристотеля, А.С. Ахиезера, М.М. Бахтина, А. Бергсона, Л.В. Карасёва, Д.С. Лихачёва, А.Ф. Лосева, Е.М. Мелетинского, В.Я. Проппа, А. Шопенгауэра, О. Шпенглера и др.
Творчество — это процесс воплощения замысла в знаковую систему и вырастающую на её основе систему образов, процесс объективации художественной мысли в художественном тексте, процесс отчуждения замысла от писателя и передачи его через произведение исследователю и читателю.
Многим может показаться, что в вопросе о мифологии смеха нужно опираться только на интуицию. Однако это не вполне оправдано. Исследование этого вопроса, на наш взгляд, призвано всесторонне и целостно охватить мир булгаковской прозы 1920-х годов, должно включать в себя — не в эклектическом, а в системном виде — всё богатство методологических подходов и использовать в сочетании как рассудочно-аналитический, так и интуитивные способы постижения художественного смысла, ключом к которым является мифология.
Будет применён и сопоставительный метод — аналитическое прочтение прозы 1920-х годов и выявление в ней общей тенденции; нахождение общего и различного в литературе и жизни того времени.
Практическая ценность исследования. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских курсах по истории русской литературы XX века, по теории литературы, для проведения спецсеминаров по булгаковедению. Полученные результаты могут быть востребованы в других гуманитарных науках (философии, социологии, культурологии).
Примечания
1. Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография: В 3 т. — Л., 1991—1995.
2. Химич, В.В. В мире Михаила Булгакова. — Екатеринбург, 2003. — С. 309.
3. Достоевский, Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. — Л., 1988—1996. — Т. 13. — С. 285—286.
4. Эккерман, И.Б. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. — Калининград, 1999. — С. 290.
5. Химич, В.В. В мире Михаила Булгакова. — Екатеринбург, 2003. — С. 314.
6. Лакшин, В. Булгакиада. — Киев, 1991. — С. 16.
7. Пропп, В.Я. Проблемы комизма и смеха. — М., 2002. — С. 34.
8. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. — Т. 13. — Л., 1958. — С. 233.
9. Петровский, М. Смех под знаком апокалипсиса: М. Булгаков и «Сатирикон» (К 100-летию М.А. Булгакова) // Вопросы литературы. — 1991. — № 5. — С. 3—34.
10. Лазарева, М.А. «Смех» Михаила Булгакова: Критерии художественности «Мастера и Маргариты» // Филол. науки. — 1999. — № 2. — С. 26—35.
11. Гегель, Г.В.Ф. Эстетика: В 4 т. М. — 1998. — Т. 1. — С. 71—75.
12. Белинский, В.Г. Полн собр. соч.: В 15 т. — М., 1996. — Т. 3. — С. 448.
13. Лазарева, М.А. «Смех» Михаила Булгакова: Критерии художественности «Мастера и Маргариты» // Филол. науки. — 1999. — № 2. — С. 26—35.
14. Шлейермахер, Ф.Д.Е. Герменевтика // Общественная мысль. IV. — М., 1993. — С. 233.
| К оглавлению | Следующая страница |