Заключение

В творчестве М.А. Булгакова Москва является пространством мистическим, вне зависимости от того, идет ли речь о тех московских повестях, где прямого указания на вторжение в московскую жизнь сверхъестественных сил нет, или о повести «Дьяволиада» или романе «Мастер и Маргарита». Художественное пространство организуется в обоих случаях по одним и тем же принципам, с помощью одних и тех же приемов. Вследствие этого за материальной действительностью московских повестей, обычным обликом персонажей явственно проступает иное измерение и более глубокая суть. В Москве, образ которой создаётся в повестях, так же сталкиваются и взаимодействуют силы рая и ада, как и в Москве, изображенной в романе «Мастер и Маргарита».

Многие из встречающихся у М.А. Булгакова приемов мы находим корни и источник в произведениях Н.В. Гоголя. В московских повестях содержится множество перекличек с мистическими повестями Н.В. Гоголя из циклов «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Петербургские повести», а также повести «Вий». В то же время многочисленные приемы, инструменты создания образов, построения пространства и времени, использованные М.А. Булгаковым в московских повестях найдут свое продолжение в главном московском романе русской литературы «Мастер и Маргарита».

Москва в произведениях Булгакова одновременно располагается в двух плоскостях. С одной стороны, она принадлежит общему так называемому московскому тексту русской литературы, опирающемуся, в первую очередь, на роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и роман Л.Н. Толстого «Война и мир». С другой, что может быть еще более существенно, входит составной частью в мистическое пространство русской литературы. На этой же территории располагается село Диканька и пышная столица Петербург Н.В. Гоголя, а также Петербург «Медного всадника» А.С. Пушкина и так далее. Отметим, что художественное пространство повести «Дьяволиада» оформлено как мистическое, но недооформлено как московское. Диканька является частью этого мира как его чистый первоисточник, как фольклорная основа. Мистичность Петербурга определяется его неестественным происхождением, которое определяет противостояние города природным стихиям, его открытость дьявольским силам, проницаемость его пространства для вторжения сверхъестественного. Москва оказывается частью этого мистического контента после того, как она становится столицей большевистского государства, ломающего естественный порядок вещей. Москва, как и Петербург, становится открытой для проникновения дьявольщины и разного рода нечисти. Здесь стоит сделать существенное уточнение. В Петербурге противоестественна сама его сущность, поэтому город находится в конфликте с окружающим его природным миром, поэтому он открыт для сводящей с ума фантасмагории и чертовщины. Сущность Москвы изначально здорова и органична. Это определяет наличие у города огромной жизненной силы, жизненного потенциала и непобедимого стремления к выздоровлению. Здоровый стержень едва не ломается под давлением враждебных внешних воздействий. Когда в Москве ломается нормальный уклад жизни, в ее пространство врывается губительный абсурд, как это происходит в повести «Дьяволиада», и Москва встает в один ряд с литературным Петербургом Гоголя. Петербург изначально — своего рода «заколдованное место». Москва становится таковым на время, но впоследствии, ценой напряженной борьбы, сбрасывает «злые чары» и выздоравливает.

Вмешательство человека в установленный природой или, возможно, иной высшей силой порядок неизменно оказывается губительным. В первую очередь, для самих же людей. Абсурд советского жизнеустройства становится фатальным для героя повести «Дьяволиада», искажая и уродуя до неузнаваемости его жизненное пространство. В повести «Роковые яйца» человеческий замысел по «преобразованию» существующей действительности, замешанный на фатальной ошибке, едва не оборачивается всеобщим апокалипсисом. Причем в человеческих силах устроить катастрофу, а вот справиться с ней человек уже оказывается не в силах. Для того чтобы ее остановить, требуется вмешательство Deus ex machine в качестве которого выступает природный саморегулятор. И, наконец, в повести «Собачье сердце» в результате изнурительной позиционной войны виновник катастрофы находит способ обернуть ее вспять.

Москва булгаковских повестей соседствует с Петербургом «Медного всадника» Пушкина, с Диканькой и Петербургом Гоголя, пространством повести «Вий», с одной стороны, и Москвой же романа «Мастер и Маргарита», с другой.

В повести «Дьяволиада» происходит наиболее тесное сближение московского мифа с петербургским. Подобно тому, как это происходит в повестях Гоголя «Вий» и «Нос», здесь обыденное и повседневное приходят в столкновение с фантастическим и мистическим. Герой «Дьяволиады», подобно Хоме Бруту, переживает возвышающее его преображение. Также как в повестях Гоголя, а также в его поэме «Мертвые души», переходу сатиры в абсурд способствуют имена собственные. Здесь мы впервые у Булгакова сталкиваемся с нечистой силой в лице главаря и его свиты, встречаемся с эпизодом «вызова дьявола», которые перейдут впоследствии в главный роман писателя. Принцип создания портретных черт также вырабатывается Булгаковым при написании повести «Дьяволиада» и будет использоваться в более поздних произведениях. Огромную роль в повести «Дьяволиада» играет мотив сумасшествия, наваждения, искажающего пространство. Этот мотив связывает повесть Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего» и роман «Мастер и Маргарита». А повесть «Дьяволиада» выступает в качестве своего рода моста, связывающего петербургский миф с московским и вводящего Москву в мистическое пространство русской литературы. Причем в данном случае «мистическое» перевешивает собственно «московское».

Отчетливые очертания столица приобретает в повести «Роковые яйца». Город проживает на страницах повести два полных и законченных жизненных цикла, а также переживает две катастрофы, одна из которых подана в снижено-комическом ключе, зато вторая — в масштабно-трагическом. Здесь наиболее отчетливо акцентирована здоровая и органическая природа города, которая в конечном счете практически материализуется в действии спасительного природного механизма, избавляющего Москву от нашествия искусственно выведенных монстров.

Злая, явно дьявольская воля действует здесь через случай, однако активизирует эту волю покушение человека на роль Творца. В повести «Роковые яйца» впервые возникает пара: ученый — его помощник (ученик). Ученый становится невольным и сам того не осознающим соучастником гибельного эксперимента. Художественное пространство повести заполнено зловещими красками, звуками, всполохами света, напряженными паузами, которые свидетельствуют о присутствии и вмешательстве в ход действия инфернальных сил, которые устремляются «на помощь» человеческой воле, осознавшей себя верховной.

В повести «Собачье сердце» идея «благими намерениями вымощена дорога в ад» выражена через зримую трансформацию положительных героев в преступников или одержимых в момент, когда они замышляют и осуществляют насилие. Насилие над природой, вмешательство в Промысел и Божий замысел трактуется Булгаковым как преступление против основ жизни, влекущее непредсказуемые, но исключительно губительные последствия. В повести «Роковые яйца» масштаб катастрофы огромен, Москва предстает осажденной врагом крепостью. В повести «Собачье сердце» мы подробно наблюдаем позиционную войну на одном отдельно взятом участке. Суть войны одна и та же: человеческое высокомерие вызывает к жизни или активизирует ожидающие своего часа адские силы, которые, высвободившись, мгновенно выходят из-под человеческого контроля. Москва в повестях Булгакова становится ареной борьбы с вырвавшейся из ада нечистью.