Когда Сталин со своей свитой — Молотовым и Кагановичем, а также маршалом Ворошиловым вернулись в Кремль на черных автомобилях, в гостином зале их ждал ужин из разных деликатесов и лучшие водка и вина. За столом говорили обо всем, даже о женщинах, и порой рассказывали непристойные анекдоты. Каждый старался угодить вождю. Каганович был шутником, мог развеселить кого угодно, а Молотов был в словах сдержан, зато начитан и мог дать хорошие советы. Он мог работать сутками, сидя за столом, и не зря Ленин назвал его «каменной жопой».
Спустя два часа товарищи разъехались по домам, а Сталин вернулся в свой кабинет. Как обычно, он ложился поздно и просыпался ближе к полудню. Вождь уселся за массивный черный стол, раскрыл папку и стал читать различные документы и донесения. Одна из бумаг очень заинтересовала его. Она поступила от Ягоды — начальника НКВД. «Дорогой Иосиф Виссарионович, мои сотрудники (чекисты) получили сведения от надежных агентов, что писатель Булгаков уже два года как пишет роман о дьяволе. Есть подозрения, что это политический роман, так как в образе дьявола скрыт образ не то Ленина, не то Сталина. Мы установили за ним наблюдение. О том, что писатель плохо относится к рабоче-крестьянской власти, он этого не скрывает в беседе со своими друзьями». Прочитав это, Сталин написал снизу: «Пока его не трогать, продолжать наблюдение. Меня интересует его роман о дьяволе. Сталин». Это донесение взволновало генсека: когда известный писатель пишет о тебе роман и представляет тебя в образе дьявола — это слишком опасно. Ему было известно, что художественное произведение оказывает на людей сильное воздействие, и таким тебя запомнят в истории. Сталин закурил трубку. Затем стал ходить по комнате, говоря себе: «Неужели этот подлец смеет поднять руку на меня? Может, расстрелять его, объявив врагом народа?» Он ходил по комнате в слегка скрипучих сапогах, выпуская клубы дыма. Вдруг остановился у картины на стене, где были изображены лес и голубая река. «Нет, пока трогать нельзя, иначе интеллигенция сделает его своим символом, как мученика Христоса. Тем более его имя сейчас гремит. Да и пока нет достоверных сведений, обо мне ли роман. Надо это проверить».
Сталин вышел в приемную, и секретарю средних лет сказал:
— Привезите ко мне Луначарского.
— Есть, товарищ Сталин! — и секретарь поднял трубку, чтобы кому-то позвонить.
Время было за полночь, когда в просторной квартире министра культуры раздался телефонный звонок. Трубку со стены сняла его взрослая дочь, которая в это время еще читала книгу в кресле. «Да, папа дома, — ответила она спокойно, — я ему передам». Длинный коридор заканчивался спальней родителей. Да и отец уже сам вышел в халате.
— Сейчас машина приедет за тобой, от самого Сталина. Надеюсь, там тебя не арестуют, как других?
— Будем надеяться, что это не так, — и тяжело вздохнул. От страха он почувствовал в ногах слабость.
Спустя пять минут министр уже ехал в черном автомобиле по слабоосвещенным улицам. Он думал лишь об одном: зачем среди ночи стал нужен хозяину? Тревога была не напрасной, ведь за последний год ряд старых коммунистов был арестован. И для этого достаточно доноса.
А через десять минут Луначарский уже шел по коридору, вошел в приемную и оттуда — к Сталину, который сидел в кожаном кресле за обычным столом из зеленого сукна. Хозяин указал тому на стул напротив себя. Старый интеллигент с волнением опустился на край кресла, словно явился на допрос. «Из Сталина получился бы хороший министр НКВД, — подумал в тот миг старый коммунист, — он хитер, смышлен, но никак не генсек страны».
— Как дела, Иван Петрович, всё хорошо, как жена, дети, внуки? Надеюсь, всё хорошо?
— Спасибо, Иосиф Виссарионович, за внимание.
— Ну, зачем так официально, мы с тобой — старейшие члены партии, скрывались от жандармов. Скажи мне, как получилось, что в Большом театре дают спектакль «Дни Турбиных»? Сегодня я с товарищами был в театре. От нее попахивает царской властью, белогвардейщиной.
У Луначарского еще сильнее застучало сердце, и он с трудом заговорил:
— В самом начале я был против, когда ко мне обратился Станиславский с письмом. Я ему ответил, что я не могу решать единолично, так как здесь белогвардейцы. И тогда его письмо я отправил Рыкову и Бухарину — членам правительства. И они дали добро. Заверяю Вас, что я лично был против.
— Значит, ты решил свалить вину на своих товарищей. Нет, я не против пьесы. Сегодня в театре я наблюдал за народом и понял, о чем думают образованные люди в стране, — генсек с минуту помолчал и спросил: — Да, а как поживает твой брат, Алексей, говорят, он сидит в тюрьме за связь с Троцким — моим врагом? В свое время вы все восхищались Троцким — великий соратник Ленина, который совершил революцию, выиграл гражданскую войну — а где он сейчас? В Казахстане, в ссылке. Народ скоро забудет его. Но ты оказался хитер, не то что твой брат-дурак, ты выжидал, пока в этой борьбе один из нас не победил.
— Я всегда был с Вами.
— Ладно, скажи мне, этот писатель Булгаков в самом деле талантлив? Только говори правду.
— На литературном небосклоне он появился недавно. О нем мало что известно. На днях Булгаков принес в одну из редакций новый роман. Тоже о белогвардейцах, которые бежали на Запад. Читается очень интересно, концовка такая же: белые смирились, так как поняли, что против коммунистов — а значит, против народа — нельзя идти, и их тянет домой. Цензура отказала ему. Я тоже считаю, такое нельзя публиковать, хотя роман написан интересно — у него есть талант.
— Может, он напишет роман о большевиках, о нашей армии?
— Ему это уже предлагали, сулили приличные гонорары, но отказался. Говорит, такая тема для него не интересна, у него другие убеждения.
— Понятно, как и вся интеллигенция, он мечтает вернуться в прошлое. И надо сказать, что его пьеса «Дни Турбиных» именно об этом, она тянет людей в царское время. Я вот думаю, а не сослать ли его в Сибирь, на лесоповал, лет на десять, другим человеком вернется. Что скажешь?
— Говорят, он не из трусливых людей. Я один раз беседовал с ним, и у меня тоже создалось такое впечатление о нем, — соврал министр культуры, желая спасти талантливого писателя. — Да и сейчас, при его популярности, это нанесет большой вред Вашему авторитету. Интеллигенция совсем отвернется от Вас, даже часть рабочих. Посадив его, мы сделает его мучеником.
— Ты прав, я не могу допустить, чтоб у нас появился новый пророк, при всем том, что мы еще до конца не избавились от Иисуса и его церкви. Они мешают нам.
— Будет лучше, если Вы сделаете Булгакова и интеллигенцию, которая любит его пьесу, своими людьми.
— Такая мысль очень хорошая, но как это сделать?
— Чаще ходите на «Дни Турбиных», и люди поймут, что эта пьеса тоже нравится Вам, а значит, товарищ Сталин — на стороне интеллигенции.
— А ты умен! Очень хитрый ход, ты мне нравишься.
На лице министра возникла улыбка, на душе стало легко. И тогда Сталин отпустил его:
— Ладно, Иван Николаевич, иди спать, уже поздно, а я еще поработаю.
Луначарский направился к двери, и тут Сталин остановил его:
— Иван Николаевич, а почему ты не хлопочешь предо мной о своем брате? Разве он тебе не дорог?
— Смею ли я просить, ведь его признали Вашим врагом. Его с толку сбил Троцкий.
— Говорят, ему дали десять лет, я подумаю о том, чтоб ему скосили лет пять.
— Большое спасибо, Иосиф Виссарионович, век буду помнить Вашу доброту.
Министр не помнил, как очутился в коридоре, надел шляпу и готов был заплакать, ведь его брат Алексей перед законом был чист.
Когда вождь остался один, он стал расхаживать по кабинету, о чем-то думая. Затем взял трубку и закурил, выпуская изо рта густой дым. И вдруг его лицо засияло: ему в голову пришла удачная мысль. Он вышел в приемную и сказал секретарю:
— Ну, срочно ко мне пригласи нашего главного цензора. Сейчас, ночью, отправь к нему домой мою машину. А по телефону скажи ему, пусть не пугается, это не арест. Все они трусливые.
Спустя полчаса Фринов — главный цензор лет пятидесяти, лысый, в кителе, с волнением вошел в кабинет. Хозяин сидел в кресле с трубкой и указал на такое же кресло напротив.
— Благодарю, товарищ Сталин.
— К чему эти буржуазные словечки — «благодарю», надо проще, ведь мы простому народу служим.
— Спасибо, товарищ Сталин, Вы верно сказали, — присел тот на край кресла с ровной спиной.
— Как у тебя дела, как дома в семье, нужна ли моя помощь? Не стесняйся, говори. Мы, коммунисты, — простые люди.
С натянутой улыбкой благодарности Фринов заверил, что у него всё хорошо.
— В таком случае, у меня есть к тебе разговор. Итак, ты знаешь такого писателя — Булгакова?
— Да, товарищ Сталин, это автор «Дней Турбиных».
— Так вот, скажи своим главным редакторам, чтобы всячески ругали его в своих газетах. А я со своей стороны буду хвалить Булгакова.
Фринов сделал удивленное лицо и спросил:
— Я Вас не совсем понял, товарищ Сталин.
— И не надо понимать, делай свое дело — и все. И вот что, — сказал напоследок хозяин Кремля, — об этом разговоре — никому. Если завтра по Москве пойдут слухи, что я дал тебе указание ругать Булгакова, то окажешься в тюрьме. Да, вот еще что, пусть ругательные статьи пишет старая интеллигенция. Если кто откажется, то пусть им чекисты займутся.
— Всё ясно, будет исполнено, товарищ Сталин.
— А теперь иди домой, наверно, женушка заждалась тебя в постели, — и тихо засмеялся.
В тот год, пока шла пьеса «Дни Турбиных», Сталин одиннадцать раз посетил театр. И по Москве уже ползли слухи, что генсек поддерживает интеллигенцию, несмотря на то, что в газетах чиновники от культуры продолжают травить Булгакова, называя его «белогвардейцем», «скрытым врагом пролетария» и так далее. И создавалось мнение, что Сталин — единственный защитник культуры, а враги — это госчиновники из числа старой интеллигенции, которые тайно вредят народу. И тогда Сталин начал их сажать в тюрьму, в Сибирь и даже расстреливать, тем самым подняв свой авторитет в глазах народа.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |