Булгаков своим эпиграфом требует рассматривать свой роман в перспективе гетевского «Фауста». А «Фауст» своим прологом, откровенно цитирующим Книгу Иова, требует рассматривать себя в перспективе этой библейской книги. Значит, с Книги Иова начнем и мы.
Начинается Книга Иова «прологом на небесах». Радость Сатаны о том, что на земле все люди уже забыли Бога, осаживается репликой Творца: «А как же раб Мой Иов?» Сатана не спорит по факту: да, Иов благочестив, он почитает Тебя. Но «разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него?»
Вот самый страшный вопрос для любой религии, для религии как таковой: даром ли богобоязнен Иов? Может ли человек любить Бога ради Бога, а не ради взяток (в виде лучшей жизни здесь или блаженства там). Может ли человек видеть в Боге — Бога, а не генератор гуманитарной помощи? Если «любовь не ищет своего» (1 Кор. 13, 5), не использует, то может ли человек любить то, что не видит глазами, что ему не подконтрольно и непослушно?
В «темном средневековье» была одна юродивая, которая ходила по городу с зажженным факелом и с ведром воды. Когда ее спрашивали, зачем ей факел днем, она отвечала: «Этим факелом я хотела бы поджечь рай, а водой я хотела бы залить адский огонь. Я хочу, чтобы вы любили Бога ради Бога, а не ради надежды на райские радости или ради страха перед адской мукой». Но Сатана не умеет любить. В его понимании религиозные отношения носят типично рыночный характер: «ты — мне, я — тебе».
Вот Сатана и требует эксперимента: «Простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?»
«И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей» (Иов 1, 12). «Боевики» из соседних племен и ураганы убивают всех детей Иова и уничтожают все его имущество. «Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»
Сатана требует продолжения эксперимента: дай мне самого Иова! простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, — благословит ли он Тебя? «И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги».
Прикосновение библейского воланда к Иову оборачивается проказой. Иов заживо гниет. Из-за вони он не может жить даже в своем доме. Религиозные же представления Древнего Востока считают проказу проклятьем богов, и потому Иова выгоняют и из его города. Жена приходит к Иову и говорит: «Похули Бога и умри!»1
С этой минуты Сатана больше уже не появляется на страницах книги Иова: его работу искусителя взяли на себя люди (сначала жена Иова, потом его друзья)2. И оттого Книга Иова оставляет ощущение какой-то недоговоренности. Дважды Сатана приближается к Иову. И ждешь третьего раза — а его нет. Причем даже вполне понятно, каким должно быть это третье искушение. В первый раз Сатана прикоснулся к социальному телу Иова (имуществу), потом к его физическому телу. Осталось прикоснуться к его душе... Но именно это Бог Сатане запретил.
Эту литературную незавершенность Книги Иова почувствовал Гете. Его Мефистофель начинает там, где остановился библейский Сатана. Ему Бог дает гораздо больше, чем в библейском сюжете: «Тебе позволено. Ступай и завладей его душою. И если можешь, поведи путем разврата за собою»3.
Только если помнить этот зачин «Фауста» и его связь с Книгой Иова, будет понятен финал. В конце поэмы Фауст, ставший уже преизряднейшим мерзавцем, умирает. Мефистофель приходит получить свою законную добычу — его душу. И тут происходит совсем неожиданное: являются ангелы и отбирают у Мефистофеля душу Фауста. Однако это неожиданность лишь для тех, кто забыл начало поэмы. Бог изначально считает Фауста Своим слугой. Но по просьбе Мефистофеля Бог снял Свою благодатную защиту с души Фауста. Человек остался один на один с тем, кого Достоевский называл «дух сверхчеловечески умный и злобный». При таких условиях человек всегда проиграет. Поэтому Бог и не винит Фауста. Библейская формула «Бог дал — Бог взял» в «Фаусте» обретает свой смысл: Бог дал Фауста Мефистофелю, Бог же и забрал Фауста из лап Сатаны.
«Спасен высокий дух от зла Произволеньем Божьим: "Чья жизнь в стремлениях прошла, того спасти мы можем". А за кого Любви самой ходатайство не стынет, тот будет ангелов семьей радушно в Небе принят».
И вновь возвращаемся к этой триаде: Книга Иова — «Фауст» — «Мастер и Маргарита». В первой книге душа Иова под защитой Бога. Во второй Бог снимает защиту с души искушаемого человека. В третьей люди сами сдернули небесный покров со своих душ. Город, в котором из каждого окна выглядывает по атеисту, стал игрушкой в руках Сатаны.
Булгаков подчеркивает, что еще до приезда Воланда дух атеизма и кощунства пропитал Москву4.
Москва живет под фокстрот «Аллилуйа». Он звучит в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора — специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у Сатаны5. Этот фокстрот написан американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение6. Кощунство — это перемена верха и низа местами7.
Может, москвичи не знали о кощунственности этого фокстрота? Знали. Московские писатели сами избирали себе богоборческие и кощунственные псевдонимы. Под этот фокстрот отплясывает, например, «писатель Иоганн из Кронштадта». Наверно, это казалось остроумно — леваку-богоборцу взять псевдоним с намеком на самого «черносотенного» православного подвижника — отца Иоанна Кронштадтского. Вместе с ним пляшет и писатель с псевдонимом «Богохульский» (Булгаков же эту пляску называет коротко: «словом, ад»)...8
Если бы все сатирические сцены из жизни «интеллигентской» Москвы написал бы кто другой, а не Булгаков — они были бы просто смешны. Но в устах Булгакова они звучат как крик отчаянной боли и как приговор. Ведь Булгаков знал и воспел совсем другую интеллигенцию — «белую гвардию». Его «Дни Турбиных», «Бег», «Белая гвардия» — это «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы Гражданской войны в лагерь белой гвардии. Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией» (Письмо М. Булгакова «Правительству СССР» от 28 марта 1930 года).
А теперь шариковы, воспитанные на журнале «Безбожник», рядятся под интеллигенцию. И вот в такой Москве перед очарованием и властью Сатаны устоять не может никто9.
...Когда-то иерусалимская толпа, занятая подготовкой к пасхе, не заметила Распятия Христова10. В Москве другая толпа не заметила даже Пасхи, будучи занята поиском увеселений в варьете...
Примечания
1. Похулить Бога и умереть — это как раз то, что пробует сделать Левий Матвей на Голгофе.
2. Так же и в романе Мастера: «работу адову» делают люди, поэтому присутствие Воланда в романе неочевидно. Разве что однажды «усталому прокуратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле... Допустив малодушие — пошевелив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону» (гл. 26). Ср.: «Дело в том... — тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, — что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата...» (гл. 3).
3. Для более точного понимания «Фауста» лучше работать не с пастернаковским переводом, а с переводом А. Мейера, при этом учитывая его замечательные размышления о гетевской поэме (Мейер А.А. Размышления при чтении «Фауста» // Мейер А.А. Философские размышления. Paris, 1982).
4. Не будем забывать, что в годы работы над романом Булгаков писал еще и пьесу «Батум», героем которой был семинарист, отрекшийся от Бога. Это была пьеса о Сталине. Легкая тень чернокнижия была допущена Булгаковым в его рассказе о юности советского бога: оказывается, в день своего исключения из семинарии Сталин обратился к цыганке: «Очень хорошо гадала. Все, оказывается, исполнится. Как я и думал. Решительно сбудется все. Путешествовать, говорит, будешь много. А в конце даже комплимент сказала — большой ты будешь человек!» (Булгаков М.А. Батум // Собрание сочинений в 8 томах. Т. 7. Блаженство: пьесы и инсценировки 20—30-х годов. СПб., 2002. С. 309).
5. Бал у Воланда — не просто «общественно-культурное мероприятие». Это ритуал. В опере Гуно «Фауст» аналогичный бал в Вальпургиеву ночь совершается с моленьями к «древним богам» (так в оригинале; в русском переводе — «всем богам»).
6. См.: Лосев В.И. Комментарии // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000. С. 507.
7. Булгаков этого не застал, но именно по этой формуле складывалась последующая судьба Храма Христа Спасителя: вместо «куба воздуха» — яма с теплой водичкой («бассейн "Москва"»), любимое место московских педерастов... Как говорило московское церковное присловье: «Сначала был Храм, потом — хлам и, наконец, — срам». «В том нет уже даже безбожья — Ленивый развал бытия» (Наум Коржавин).
8. Музыка, пародирующая богослужение, была и в «Фаусте» Берлиоза. Там лейпцигские пьянчужки распевают реквием по погибшему мышонку. Реквием очень понравился Мефистофелю...
9. Проблеск оптимизма есть в описании сеанса черной магии в варьете. Когда конферансье отрезали голову, произошло неожиданное — люди вспомнили о Боге. «Ради Бога, не мучьте его! — вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо. — Так что же, граждане, простить его, что ли? — спросил Фагот, обращаясь к залу. — Простить! Простить! — раздались вначале отдельные и преимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими. — Как прикажете, мессир? — спросил Фагот у замаскированного. — Ну что же, — задумчиво отозвался тот, — они — люди как люди. Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их... — и громко приказал: — Наденьте голову». Как не нравится нечисти любое упоминание о Боге, видно из следующего диалога: «Молю: скажите только одно, он жив? Не мучьте. — Ну, жив, жив, — неохотно отозвался Азазелло. — Боже! — Пожалуйста, без волнений и вскрикиваний, — нахмурясь, сказал Азазелло. — Простите, простите, — бормотала покорная теперь Маргарита» (гл. 19). В редакции 1934—36 годов крик в варьете звучал еще яснее — «Ради Христа, не мучьте его!.. Что же, все в порядке, — тихо, сквозь зубы, проговорил замаскированный» (Главы, дописанные и переписанные в 1934—1936 гг. // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000. С. 232).
10. «Никто не сделал попытки отбивать осужденных ни в самом Ершалаиме, наводненном войсками, ни здесь, на оцепленном холме, и толпа вернулась в город, ибо, действительно, ровно ничего интересного не было в этой казни, а там в городе уже шли приготовления к наступающему вечером великому празднику пасхи».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |