Глава 2. Понтий Пилат

«Светало. Ранним утром
четырнадцатого числа
весеннего месяца Нисана...» —
так начался сюжет романа...

В плаще кровавого подбоя,
походкой бравой, как солдат,
шёл прокуратор Иудеи:
великий римлянин — Пилат!

И терпкий запах кипарисов
дразнил его тончайший нюх.
Лишь голова болела лихо,
как будто с выпитых сивух!

Пол мозаичный у фонтана,
где кресло Понтия Пилата —
здесь от решения сатрапа
зависит жизнь глупца, пирата.

Клочок папируса о действах —
на узника из Галилеи:
ему вменяются злодейства...
И казнь распятьем — за идеи!

Перед Пилатом, в кровь избитый,
в одеждах-рубище, сандалиях,
стоял тот пленник неумытый...
Ему лет тридцать во реалиях.

За обращенье к игемону
с любовью: «Добрый человек!» —
побитый Максом Крысобоем,
чтобы общался, верно, век!

Пилат: «Скажи, за что тебя схватили?
Взывал обрушить Храм Основ?!
Ведь про тебя мне говорили:
ты — проповедник меж врагов».

Иешуа: «Но, игемон, все слухи праздны!
А записи? Возможно, лгут...
Я веру в мир нёс не напрасно:
храм Истины воздвигну тут!»

Пилат: «Зачем, бродяга, ты смущаешь
народ базарный своим словом?
Откуда Истину ты знаешь
в сим одеянии холщовом?»

Но с каждым словом у Пилата
раскалывалась голова —
от боли разум жаждал яда,
а не признаний чудака.

Иешуа: «Вот истина на самом деле:
боль, беспокоит голова!
И мысли в твоём бренном теле
желают смерти естества...»

...Над гипподромом солнца луч
уже пробрался в колоннаду,
продолжил он в пространстве путь,
вмиг осветивший анфиладу.

Внезапно боли испарились,
и прокуратор стал вещать:
«О лекарь, это божья милость?
Как это надо понимать?»

Иешуа: «Поверь на слово — я не лекарь!
А боль ушла сама собой...
Тебе б легко помог аптекарь.
Прошло — и славно! Бог с тобой...»

Игемон: «Ну хорошо. Ответь, будь смелым:
ты ль подбивал тут местный люд
к поджогу храма? Было дело?
Или, возможно, ты лишь плут?!

Так поклянись: всё то — неправда,
своею жизнью, Иешуа!
Отброшу сразу все лукавства:
на волоске твоя судьба!»

Иешуа: «Поверь, что я не слабоумен.
А мои речи — суть просты.
Не ты мою подвесил душу —
так не тебе сжигать мосты!»

Игемон: «Теперь я понял,
в нём загадка и как ты управлял толпой...
Ведь ты умён... А речи — сладки.
К тебе тянулись — мытарь, гой».

Внезапно, шмыгнув в анфиладу,
спустилась ласточка с небес —
вмиг улетев за колоннаду,
Крылом коснувшись занавес.

Затем, вспорхнув над головою
у прокуратора крылом —
взлетела где-то за стеною,
исчезнув в небе голубом.

Увы, философ сей — безумец!
Его, быть может, отпустить?
И выслать из Ершалаима:
Что суждено — тому и быть!

Вот секретарь подал Пилату
другой папирус, для суда,
лицо префекта воспылало,
и онемели враз уста!

И мысль мгновенно пролетела
о чести кесаря — в испуг!
Донос Иуды — вот в чём дело...
Ах, проповедник: ближний круг!

Тогда Пилат, миг поразмыслив,
построже узника спросил:
«Что говорил ты в афоризмах
про кесаря, к чему манил?»

Иешуа: «Я размышлял о новом мире,
без власти кесаря и впредь
про царство Истины в эфире:
ко всем придёт благая весть!

Потом ввалились чьи-то люди
и начали меня вязать...
Возможно, это часть прелюдий?
В тюрьму пришли меня сажать!»

Тут Иешуа вдруг осенило:
«К Иуде близится беда!»
Пилата фраза возмутила
о добрых людях, как всегда...

Пилат: «Неужто веришь ты, несчастный,
про то, что Истина придёт —
и мир изменится, прекрасный:
власть, кесарь, раб, Искариот?!»

Иешуа: «Поверь мне, игемон: то правда!
И царство Истины — в миру!
Да, Бог един. И то прекрасно!
А скоро я к Нему приду...»

Пилат: «О боги, ненавистный город!
Зачем мне выпал этот суд?
Тут во дворце — Великий Ирод...
Искать всю правду меж Иуд?!»

Не принимая в счёт приметы —
полёты ласточки как знак, —
Пилат не внял добра советы:
«Казнить в присутствии зевак!»

По приглашению Пилата —
первосвященник во дворце:
для обсуждения доклада —
где состраданья во жреце?!

Ершалаим бурлит для зрелищ!
Помиловать кого-то в срок
толпа на Пасху возжелает:
кому — фортуну?.. Кому — рок?!

Пилат: «Хотел знать мнение Каифы:
синедриона в чём вердикт?
Так Вар-Равван или Га-Ноцри —
кого помилуют в сей миг?»

Каифа: «Синедрион наш милосерден:
гуманность выражает суть!
Помилован им не Га-Ноцри,
а Вар-Равван, не обессудь...»

«Ответ Каифы предсказуем!» —
подумал про себя Пилат.
Префект в сей миг неописуем:
он удивлён решеньем: как?!

Пилат терялся в аргументах:
«Га-Ноцри — явно не в себе!
Нелеп в речах, в иных моментах.
А Вар-Равван — убил! В беде...»

И трижды действо повторилось:
первосвященник при своём!
Так ходатайство не сложилось —
на казнь Га-Ноцри поведём...

Пилат от злости в возбуждении
первосвященнику в лицо:
«Побереги себя во бдении,
судьбу народа своего!

Каифа, ты не жди покоя:
ведь понимаешь, кто Он есть?!»
Кивнул Каифа, в грусти стоя,
да съёжился от мыслей весь.

Толпа гудела, словно улей, —
Ершалаим желает знать:
кого отпустят накануне,
кому же смерть не избежать?

Когорты держат люд базарный
в преддверии жестоких драм —
чтоб огласить вердикт коварный,
префект взошёл на стену сам.

Вдохнувши раскалённый воздух,
свой голос разогнав на крик,
чтоб волю Рима здесь исполнить —
Пилат всем объявил вердикт.

Толпа притихла, будто в храме,
дыханье затаив на миг:
из четырёх, судимых в драме,
отпущен Вар-Равван под крик!

Веревки срезаны с запястий
(пускай убийцы и врага!) —
но не спасут его причастия,
накажет Божия рука!

Гремят щиты из оцеплений:
на гору Лысую отряд
ведёт виновных — без сомнений
вершить мучительный обряд...