Глава 1

Всё проходит, как тень, но время
Остается, как прежде, мстящим,
И былое, темное бремя
Продолжает жить в настоящем.
Сатана в нестерпимом блеске...

Н. Гумилев, «Пиза» (1912)

В первом «Философическом письме» Чаадаев заметил: «Человеку свойственно теряться, когда он не находит способа привести себя в связь с тем, что ему предшествует, и с тем, что за ним следует. Он лишается тогда всякой твердости, всякой уверенности. Не руководимый чувством непрерывности, он видит себя заблудившимся в мире»¹.

В годы величайшей потерянности и культурной разорванности, посреди жизни, «не принимающей в расчет ничего, кроме мимолетного существования особи, оторванной от рода, жизни»², видя впереди себя и вокруг одну бездну, провал, Булгаков ищет «культурную твердь», ищет способ соединить разорванные времена, складывая мозаику из осколков культуры.

«Мастер и Маргарита» — роман мозаичный. Он не менее биографичен, чем «Белая гвардия». Но только здесь запечатлена не внешняя, социальная история, а книжные знания — и не одного Булгакова, а целого поколения людей, родившихся в конце восьмидесятых — девяностые годы XIX века. Булгаков законсервировал в романе едва ли не все заметные темы дореволюционной культуры, все повторяющиеся и типические мотивы. В этом плане «Мастера и Маргариту» можно сравнить с произведениями Х.Л. Борхеса и Х. Кортасара, для которых установка на аккумуляцию культурных образов и создание новых связей между ними была одной из важнейших. Впрочем, не исключено, что бриколаж³, на котором основывался писательский метод Булгакова, был призван создать образ абсурдного, все старое перемешавшего, ценностное упразднившего и все пересоздавшего мира, образ обессмысленной культуры. Распознать исходный культурный «материал», подвергшийся двойной трансформации, — под воздействием времени и под воздействием булгаковского бриколажа — непросто. В романном целом все «расплавлено» и завуалировано.

Писательский метод Булгакова может быть охарактеризован и с другой стороны — по принципу отбора «осколков», по характеристике тех литературных жанров (и, разумеется, паралитературных), из которых осколки изымались. Всю жизнь сознательно стремившийся к славе, к успеху, Булгаков писал роман, на успех как бы обреченный. Это выразилось не только в особого рода упрощении основных линий романа, заставляющих вспомнить о технологии изготовления экспонатов «масскульта», не только в упрощении центральных образов, лишенных психологической глубины и рефлексии, но и в использовании готовых — специальных, бульварных — жанров в качестве материала для бриколажа⁴.

Булгаков отбирал лишь то, что уже доказало свою способность поражать и увлекать читателя. Несомненно, имел значение и собственный дореволюционный читательский опыт, ограничивать который Пушкиным, Гоголем и Салтыковым-Щедриным нет ни малейших оснований.

Желая роману надежного успеха, Булгаков закономерно обратился к бульварной мистике, к оккультизму, замешанному на антисемитизме, к роману тайн, к интригам, в которых призом является бессмертие. Расчет, думаем, был прост: читатель 1930-х и последующих годов вряд ли догадается о корнях этих сюжетов и мотивов, но наверняка — так же, как и читатель 1900—1910-х годов, — сильно увлечется всем этим материалом, покоренный простотой и занимательностью.

Кстати, великолепным свидетельством культурного забвения протожанров стала статья А.З. Вулиса, приложенная к первой журнальной публикации романа в 1960 году. Рассуждения о менипповой сатире, заимствованные из книги модного тогда М.М. Бахтина, свидетельствовали о полном незнании жанровых истоков романа «Мастер и Маргарита». Впрочем, перед А.З. Вулисом стояла задача «возвысить» роман, дав ему почтенных родителей, любой ценой «оправдать» появление публикации⁵. Именно с этой целью и был затеян разговор о мениппее, с которой у «Мастера» сходство чисто внешнее. Не говоря уже о том, что четырнадцать признаков мениппеи, сформулированные Бахтиным, столь тотальны, что позволяют отнести к этому жанру едва ли не любое сочинение даже с самым примитивным фантастическим элементом и скачками во времени.

Однако у «Мастера» иной генезис, его главный сюжетообразующий источник — романы совсем другого рода, в первую очередь, оккультные, но в специальной транскрипции: в виде смеси мистико-охранительной традиции⁶, оккультизма и антисемитизма, то есть увлекательных историй о зловещих «еврейских тайнах».

Примечания

1. Чаадаев П.Я. Статьи и письме. М., 1989. С. 45.

2. Там же. С. 46.

3. Термин К. Леви-Стросса применительно к Булгакову, кажется, впервые использовал Ю. Смирнов на IV Булгаковских чтениях (май 1990 г., Ленинград). Имеются в виду прихотливые конфигурации из культурных осколков, которые складывал Булгаков. См.: Смирнов Ю. Реминисценции мифа в «Мастере и Маргарите»: источники, память жанра и пределы интерпретации // Булгаковский сборник. II: Материалы по истории русской литературы XX века. Таллинн, 1994. С. 5—6.

4. Возможно, следствием бриколажа являлась к технология создания булгаковской прозы: «текст ее не столько создавался в момент писания, сколько записывался»; «роман со всеми героями и сюжетным их соположением уже сложился, прежде чем стал заноситься на бумагу»; «в рукописях Булгакова отсутствуют те признаки, по которым можно заметить остановки в работе, затруднения в порождении текста» (Чудакова М.О. Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М.А. Булгакова // Художественное творчество: Вопросы комплексного изучения. Л., 1982. С. 136—137).

5. См. об этом: Вулис А.З. «Свобода!..»: К 100-летию со дня рождения М.А. Булгакова // Известия. 1991. 15 мая.

6. См.: Вайскопф М. Булгаков и Загоскин: О мистико-охранительной традиции в «Мастере и Маргарите» // Обитаемый остров: Вестник Иерусалимского литературного клуба. 1991, № 2. С. 10—11.