Тот самый Г. Файман, да сохранится его имя в анналах булгаковедения, который разыскал первую публикацию М. Булгакова, преподнес читающей общественности в 1990 году еще более сенсационную находку — уничтоженный Булгаковым Дневник.
«Рукописи не горят»?..
А не сгорела эта рукопись потому, что хранилась, как и было предсказано, в архивах известного ведомства, которое отличается всезнанием, всесилием, но отнюдь не милосердием.
Точнее, машинопись — копия, сделанная с конфискованного, а впоследствии возвращенного автору и уничтоженного им оригинала.
Названный по-джеклондонски (ТМБ-3, с. 63) «Под пятой», дневник передает подлинное самоощущение Булгакова в 1923—1925 годы, когда происходило его вхождение в большую литературу.
Читать личные дневники, конечно, недостойно. Но, во-первых, сожженный дневник перестает быть личным. А во-вторых, не сжигать же его вторично...
И потом, мы ведь не из любопытства читаем эти записи, но чтобы прояснить главную линию его жизни.
Время и деньги
(Нужно ли комментировать?..)
«...Говорят, что «Яр» открылся. Сильный мороз. Отопление действует, но слабо, и ночью холодно» (1922).
«Стоит отвратительное, холодное и дождливое лето.
Хлеб белый — 14 миллионов фунт. Червонцы (банкноты) ползут в гору и сегодня 832 миллиона» (11.VII.1923).
«Лето 1923 г. в Москве исключительно[е]. Дня не проходит без того, чтобы не лил дождь и иногда по нескольку раз. В июне было два знаменитых ливня, когда на Неглинном провалилась мостовая и заливало мостовые. Сегодня было нечто подобное — ливень с крупным градом»...
«Банкнот (червонец) сегодня стал 975 милл., а золот[ой] рубль — 100 (курс Госбанка). Здорово?» (25.VII.1923).
«Сегодня банкноты, с Божьей помощью, 2050 руб. (2 миллиарда 50 милл.), и я сижу в долгу, как в шелку. Денег много, будущее темновато» (2.IX.1923).
«После ужасного лета установилась чудная погода. Несколько дней уже яркое солнце, тепло» (3.IX.1923).
«Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период. Вчера я, обозлившись на вечные прижимки Калменса, отказался взять у него предложенные мне 500 рублей и из-за этого сел в калошу. Пришлось занять миллиард у Толстого (предложила его жена)» (9.IX.1923).
«Червонец — 6200—6350.
Слякоть. Туманно слегка» (22.X.1923).
«Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца» (15.IV.1924)...
«Лютый мороз. Сегодня утром водопроводчик отогрел замерзшую воду. Зато ночью, лишь только я вернулся, всюду потухло электричество» (26—27.XII.1924).
«Какая-то совершенно невероятная погода в Москве — оттепель, все распустилось и такое же точно, как погода, настроение у москвичей. Погода напоминает февраль и в душах февраль» (5.I.1925).
Жизнь
(Нужно ли, можно ли вообще комментировать чью-либо жизнь, возможно ли? Может, прочитанная непосредственно, с неясностями, темнотами; недомолвками, она не превратится целиком в текст, не перестанет казаться жизнью?..)
«Жизнь идет по-прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки» (25.VII.1923).
«Жизнь складывается так, что денег мало, живу я, как и всегда, выше моих скромных средств. Пьешь и ешь много и хорошо, но на покупки вещей не хватает. Без проклятого пойла — пива не обходится ни один день» (3.IX.1923).
«Денег мало»;
«Пока у меня нет квартиры — я не человек, а лишь полчеловека» (18.IX.1923).
«По-прежнему, и даже больше, чем раньше, нет возможности ничего купить из одежды.
Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один — отсутствие квартиры» (30.IX.1923).
«В общем, хватает на еду и мелочи, а одеться не на что. Да, если бы не болезнь, я бы не страшился за будущее» (19.X.1923).
«Но мужества во мне теперь больше. О, гораздо больше, чем в 21-м году. И если б не нездоровье, я бы тверже смотрел в свое туманное черное будущее» (26.X.1923).
«Живу я в какой-то совершенно неестественной хибарке, но, как это ни странно, сейчас я чувствую себя несколько более «определенно» (20—21.XII.1924).
«— Чем все это кончится? — спросил меня сегодня один приятель. Вопросы эти задаются машинально и тупо, и безнадежно, и безразлично, и как угодно. В его квартире, как раз в этот момент, в комнате через коридор, пьянствуют коммунисты. В коридоре пахнет какой-то острой гадостью, и один из партийцев, по сообщению моего приятеля, спит пьяный, как свинья. Его пригласили, и он не мог отказаться. С вежливой и заискивающей улыбкой ходит к ним в комнату. Они его постоянно вызывают. Он от них ходит ко мне и шепотом их ругает. Да, чем-нибудь все это да кончится. Верую» (5.I.1925).
Здоровье
(Кто мы такие, чтобы читать его историю болезни? Или мы надеемся, что это поможет нам понять его книги? Может, и поможет, если мы понимаем, что такое здоровье и на что указывает его отсутствие. Ну, а если не понимаем — то вот его книги, они и об этом тоже...)
«Сегодня нездоров» (18.IX.1923).
«Болен я, кроме всего прочего...» (30.IX.1923).
«Сегодня был у доктора посоветоваться насчет боли в ноге. Он меня очень опечалил, найдя меня в полном беспорядке. Придется серьезно лечиться» (18.X.1923).
«Род моей болезни таков, что, по-видимому, на будущей неделе мне придется слечь. Я озабочен вопросом, как устроить так, чтобы в «Г[удке]» меня не сдвинули за время болезни с места» (19.X.1923).
«Я нездоров, и нездоровье мое неприятное, потому что оно может вынудить меня лечь. А это в данный момент может повредить мне в «Г[удке]». Поэтому и расположение духа у меня довольно угнетенное» (26.X.1923).
«У меня в связи с болезнью тяжелое нервное расстройство...» (29.X.1923).
«У меня за ухом дурацкая опухоль [...], уже 2 раза опер[ирован]ная. Боюсь, что [...] слепая болезнь прервет мою работу» (6.XI.1923).
«Был на приеме у проф. Мартынова по поводу моей гнусной опухоли за ухом. Он говорит, что в злокачественность ее не верит и назначил рентген» (26.VIII.1924).
«Сейчас я работаю совершенно здоровым и это чудесное состояние, которое для других нормально, — увы — для меня сделалось роскошью, это потому, что я развинтился несколько. Но, в основном, главном, я выздоравливаю, и силы, хотя и медленно, возвращаются ко мне. С нового года займусь гимнастикой, как в 16-ом и 17-ом году, массажем, и к марту буду в форме.
Есть неуместная раздражительность. Все из-за проклятого живота [и] нервов. Записи о своем здоровье веду с единственной целью: впоследствии перечитать и выяснить, выполнил ли задуманное» (23—24.XII.1924).
Киев
(Нет, в Киев он не намерен возвращаться. Разве только на время: исцелиться. А еще — сравнить: что оставил и что обретает...)
«...21 апреля я уехал из Москвы в Киев и пробыл в нем до 10-го мая. В Киеве делал себе операцию (опухоль за левым ухом)»... «Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом» (24.V.1923).
Впечатления о поездке выразились в очерке «Киев-город» (1923):
КАКАЯ РЕЗКАЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ КИЕВЛЯНАМИ И МОСКВИЧАМИ! МОСКВИЧИ — ЗУБАСТЫЕ, НАПОРИСТЫЕ, ЛЕТАЮЩИЕ, СПЕШАЩИЕ, АМЕРИКАНИЗИРОВАННЫЕ. КИЕВЛЯНЕ — ТИХИЕ, МЕДЛЕННЫЕ И БЕЗ ВСЯКОЙ АМЕРИКАНИЗАЦИИ. НО АМЕРИКАНСКОЙ СКЛАДКИ ЛЮДЕЙ ЛЮБЯТ. И КОГДА НЕКТО В УРОДЛИВОМ ПИДЖАКЕ С ДАМСКОЙ ГРУДЬЮ И НАГЛЫХ ШТАНАХ, ПОДТЯНУТЫХ ПОЧТИ ДО КОЛЕН, ПРЯМО С ПОЕЗДА ВРЫВАЕТСЯ В ИХ ПЕРЕДНЮЮ, ОНИ СПЕШАТ ПРЕДЛОЖИТЬ ЕМУ ЧАЙ, И В ГЛАЗАХ У НИХ ЖИВЕЙШИЙ ИНТЕРЕС. КИЕВЛЯНЕ ОБОЖАЮТ РАССКАЗЫ О МОСКВЕ, НО НИ ОДНОМУ МОСКВИЧУ Я НЕ СОВЕТУЮ ИМ ЧТО-НИБУДЬ РАССКАЗЫВАТЬ. ПОТОМУ ЧТО, КАК ТОЛЬКО ВЫ ВЫЙДЕТЕ ЗА ПОРОГ, ОНИ ХОРОМ ПРИЗНАЮТ ВАС ЛГУНОМ. ЗА ВАШУ ЧИСТУЮ ПРАВДУ («Киев-город»).
Москва
(Да, он уже почти любит ее, приемный сын. Не так чтобы очень пламенно — всего-то несколько пожаров в его художественных признаниях, но зато нежно...)
«Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом. Преимущественный признак — море пива выпивают в Москве» (24.V.1923).
«Москва оживлена чрезвычайно. Движения все больше» (25.VII.1923).
«Москва по-прежнему чудный какой-то ключ. Бешеная дороговизна и уже не на эти дензнаки, а на золото» (30.IX.1923).
«В Москве несколько дней назад произошел взрыв пороха в охотничьем магазине на Неглинном, катастрофа грандиозна, с разрушением дома и обильными жертвами»...
«Москва шумна» (18.X.1923).
«В Москве многочисленные аресты лиц с «хорошими» фамилиями. Вновь высылки» (15.IV.1924).
«Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязками через плечо «Долой стыд». Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась» (12.IX.1924).
«Москва в грязи, все больше в огнях — и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена. В центре Москвы, начиная с Лубянки, «Водоканал» сверлил почву для испытания метрополитена. Это жизнь. Но метрополитен не будет построен, потому что для него нет никаких денег. Это гангрена.
Разрабатывают план уличного движения. Это жизнь. Но уличного движения нет, потому что не хватает трамваев, смехотворно — 8 автобусов на всю Москву.
Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза — все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина — это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы.
Магазины открыты. Это жизнь. Но они прогорают, и это гангрена.
Во всем так» (20—21.XII.1924).
«Для меня всегда наслаждение видеть Кремль. Утешил меня Кремль. Он мутноватый. Сейчас зимний день. Он всегда мне мил» (23—24.XII.1924).
«Великий город — Москва. Моей нежной и единственной любви, Кремля, я сегодня не видал» (27—28.XII.1924).
«Забавный случай: у меня не было денег на трамвай, а потому я решил из «Гудка» пойти пешком. Пошел по набережной Москвы-реки. Полулуние в тумане. Почему-то середина Москвы-реки не замерзла, а на прибрежном снеге и льду сидят вороны. В Замоскворечье огни. Проходя мимо Кремля, поравнявшись с угловой башней, я глянул вверх, приостановился, стал смотреть на Кремль и только что подумал «доколе, Господи», — как серая фигура с портфелем вынырнула сзади меня и оглядела. Потом прицепилась. Пропустил ее вперед и около четверти часа мы шли, сцепившись. Он плевал с парапета, и я. Удалось уйти у постамента Александру» (2—3.I.1925).
...МОСКВА, ГОРОД ГРОМАДНЫЙ, ГОРОД ЕДИНСТВЕННЫЙ, ГОСУДАРСТВО, В НЕМ ТОЛЬКО И МОЖНО ЖИТЬ («Бенефис лорда Керзона»).
Политика
(Кое-кто удивится: Мастер — интересуется политикой?
Но отчего ж ему не интересоваться ею если у него, как определяла Л.Ф., была к ней склонность (100%)? Так что, наверное, не так уж неправы исследователи, которые находят в его произведениях политический подтекст.
А вот читателю, не знаю, интересны ли эти давно уже перевернутые страницы истории. Но что поделаешь, мы ведь не историю сейчас читаем, а булгаковские пометы на ее полях...)
«И вот тут начались большие события: — советского представителя Вацлава Вацлавовича Воровского убил Конради в [Лозанне], 12-го в Москве была грандиозно инсценированная демонстрация. Убийство Воровского совпало с ультиматумом Керзона России: взять обратно дерзкие ноты Вайнштейна, отправленные через английского торгового представителя в Москве, заплатить за задержанные английские рыбачьи суда в Белом море, отказаться от пропаганды на Востоке и т. д. и т. д.
В воздухе запахло разрывом и даже войной. Общее мнение, правда, что ее не будет. Да оно и понятно, как нам с Англией воевать? Но вот, блокада очень может быть. Скверно то, что зашевелились и Польша и Румыния (Фош сделал в Польшу визит). Вообще мы накануне событий» (24.V.1923).
В репортаже «Бенефис лорда Керзона» (12.V.1923) Булгаков расскажет об этой инсценировке так:
В ДВА ЧАСА ДНЯ ТВЕРСКУЮ УЖЕ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ПЕРЕСЕЧЬ. НЕПРЕРЫВНЫМ ПОТОКОМ, СКОЛЬКО ХВАТАЛ ГЛАЗ, КАТИЛАСЬ МЕДЛЕННО ЛЮДСКАЯ ЛЕНТА, А НАД НЕЙ ШЕЛ ЛЕС ПЛАКАТОВ И ЗНАМЕН. МАССА СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ — ОКТЯБРЬСКИХ И МАЙСКИХ, НО СРЕДИ НИХ МЕЛЬКОМ НОВЫЕ, С ИЗУМИТЕЛЬНОЙ БЫСТРОТОЙ ИЗГОТОВЛЕННЫЕ, С НАДПИСЯМИ ВЕСЬМА МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ. ПРОПЛЫЛ ЧЕРНЫЙ ТРАУРНЫЙ ПЛАКАТ «УБИЙСТВО ВОРОВСКОГО — СМЕРТНЫЙ ЧАС ЕВРОПЕЙСКОЙ БУРЖУАЗИИ». ПОТОМ КРАСНЫЙ: «НЕ ШУТИТЕ С ОГНЕМ, ГОСПОДИН КЕРЗОН». «ПОРОХ ДЕРЖИМ СУХИМ».
Только вернувшийся из Киева, он наблюдал происходящее в Москве и видел как бы двойное или даже тройное видение: не так ли тысячу лет назад по склону, который теперь называется Андреевским спуском, волокли к Днепру свергнутого идола? Неужто с тех пор ничего, в сущности, не изменилось?
НАД ТОЛПОЙ ПОПЛЫЛ ГРУЗОВИК-КОЛЕСНИЦА. ЛОРД КЕРЗОН, В ЦИЛИНДРЕ, С РАСКРАШЕННЫМ БАГРОВЫМ ЛИЦОМ, В ПОМЯТОМ ФРАКЕ, ЕХАЛ СТОЯ. В РУКАХ ОН ДЕРЖАЛ ВЕРЕВОЧНЫЕ ЦЕПИ, НАКИНУТЫЕ НА ШЕЮ ВОСТОЧНЫМ ЛЮДЯМ В ПЕСТРЫХ ХАЛАТАХ, И ПОГОНЯЛ ИХ БИЧОМ.
<...>
...КЕРЗОНА НЕСЛИ НА ШТЫКАХ, СЗАДИ БЕЖАЛ РАБОЧИЙ И БИЛ ЕГО ЛОПАТОЙ ПО ГОЛОВЕ. ГОЛОВА В СКОМКАННОМ ЦИЛИНДРЕ МОТАЛАСЬ БЕСПОМОЩНО В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ.
<...>
...КЕРЗОН МОТАЛСЯ С ВЕРЕВКОЙ НА ШЕСТЕ. ЕГО БИЛИ ГОЛОВОЙ О МОСТОВУЮ.
«Нашумевший конфликт с Англией кончился тихо, мирно и позорно. Правительство пошло на самые унизительные уступки, вплоть до уплаты денежной компенсации за расстрел двух английских подданных, которых сов[етские] агенты упорно называют шпионами.
Недавно же произошло еще более замечательное событие: патриарх Тихон вдруг написал заявление, в котором отрекается от своего заблуждения по отношению к Соввласти, объявляет, что он больше не враг ей и т. д. Его выпустили из заключения. В Москве бесчисленны[е] толки, а в белых газетах за границей — бунт. Не верили... комментировали и т. д.
На заборах и стенах позавчера появилось воззвание патриарха, начинающееся словами: «Мы, Божьей милостью, патриарх московский и всея Руси...» Смысл: Советской власти он друг, белогвардейцев осуждает, но «живую церковь» также осуждает. Никаких реформ в церкви за исключением новой орфографий и стиля. Невероятная склока теперь в церкви. «Живая церковь» беснуется. Они хотели п[атриарха] Тихона совершенно устранить, а теперь он выступает, служит etc.» (11.VII.1923).
«...Италия напала на Грецию. Что происходит в мире» (3.IX.1923).
«...германская марка катастрофически падает. Сегодня, например, сообщение в советских газетах, что доллар стоит 125 миллионов марок? Во главе правительства стоит некий Штре[земан], которого советские газеты называют германским Керенским. Компартия из кожи вон лезет, чтобы поднять в Германии революцию и вызвать кашу. Радек на больших партийных собраниях категорически заявляет, что революция в Германии уже началась.
Действительно, в Берлине уже нечего ждать, в различных городах происходят столкновения. Возможное: победа коммунистов, и тогда наша война с Польшей и Францией, или победа фашистов (император в Германии etc), и тогда ухудшение Советской России. Во всяком случае, мы накануне больших событий» (18.IX.1923).
«Вчера узнал, что в Москве раскрыт заговор. Взяты: в числе прочих Богданов предс[едатель] ВСНХ и Краснощеков пред[седатель] «Промбанка». И коммунисты. Заговором руководил некий Мясников, исключенный из партии и сидящий в Гамбурге. В заговоре были некоторые фабзавкомы (металлистов). Чего хочет вся эта братия — неизвестно, но, как мне сообщила одна [оммунистка], заговор «левый» — против нэпа.
В «Правде» и других органах начинается бряцание оружием по поводу Германии (хотя там и нет, по-видимому, надежд на революцию, т. к. штреземановское правительство сговаривается с французским). Кажется, в связи с такими статьями червонец на черной бирже пошел уже ниже курса Госбанка.
Qui vivra — verra» (25.IX.1923).
«Во-первых, о политике; все о той же гнусной и неестественной политике. В Германии идет все еще кутерьма. Марка, однако, начала повышаться в связи с тем, что немцы прекратили пассивное сопротивление в Руре, но зато в Болгарии идет междоусобица. Идут бои с коммунистами. Врангелевцы участвуют, защищая правительство. Для меня нет никаких сомнений в том, что эти второстепенные славянские государства, столь же дикие, как и Россия, представляют великолепную почву для коммунизма. Наши газеты всячески раздувают события, хотя, кто знает, может быть, действительно мир раскалывается на две части — коммунизм и фашизм.
Что будет — никому неизвестно» (30.IX.1923).
«Что только происходит в мире» (5.X.1923).
«Теперь нет уже никаких сомнений в том, что мы стоим накануне грандиозных и, по всей вероятности, тяжких событий. В воздухе висит слово «война»; «Возможно, что мир действительно накануне генеральной схватки между коммунизмом и фашизмом» (18.X.1923).
«Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет!» (8.I.1924).
«Спор славян»
«...Зиновьев ли, Троцкий ли, Иванов ли, Рабинович. Это «спор славян между собой» (20—21.XII.1924).
«Но вы поймите. Старый, убежденный погромщик, антисемит [Бобрищев-Пушкин] пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его «защитником свободы печати». Немеет человеческий ум» (23—24.XII.1924).
«Самым чудовищным из всех рассказов В[асилевского] был рассказ о том, как Френкель, ныне московский издатель, в прошлом раввин (вероятно, и сейчас, только тайный), ехал в спальном международном вагоне из С.-Петербурга в Москву. У него плохонькое, но машинно налаженное дело в самом центре Москвы, и оно вечно гудит, как улей. Во двор Кузнецкого переулка вбегают, из него убегают, собираются. Это рак в груди. Неизвестно, где кончаются деньги одного и где начинаются деньги другого. Он очень часто ездит в Петербург, и характерно, что его провожают почтительной толпой, очевидно, он служит и до сих пор дает советы о козе. Он мудр» (23—24.XII.1924).
«— Как в синагоге, — сказал М., выходя со мной.
Меня очень заинтересовало, на сколько процентов все это было сказано для меня специально» (5.I.1925).
— На все 100%, — отвечает Л.Ф.
Спрашиваю, насколько основательны обвинения Булгакова в антисемитизме.
— У него вообще никакой агрессин ни к какой нации не было, — говорит Л.Ф. — Ни к украинской, ни к еврейской. К отдельным людям могла быть неприязнь, но не к нации.
«Хотел поцеловать его в его еврейский нос» (5.I.1925).
Вожди
(У всех нормальных народов короли или президенты, и только у нас да еще у индейцев — вожди. Что-то в таком роде сказал как-то Михаил Афанасьевич.
Какие были вожди у краснокожих — известно из вестернов, например, читаемого Булгаковым Фенимора Купера. Почему бы и ему, Мастеру, не написать какой-нибудь «истерн» — о войне белых и красных туземцев?..).
Ленин
«Сейчас только что (пять с половиной часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение» (22.I.1924).
«Было всеобщее смятение. Была Москва в оцепенении, в растерянности: умер Ленин. Мороз был больше 30 градусов. На перекрестках костры. К Дому Союзов в молчании непрерывной лентой тянутся многотысячные очереди...» (Л.Е. Белозерская, МВ, с. 88).
— ГОЛУБЧИКИ, НИКОГО НЕ ПУЩАЙТЕ БЕЗ ОЧЕРЕДИ! — ПОРЯДОЧЕК, ГРАЖДАНЕ.
— ВСЕ ПОМРЕМ...
— ДУМАЙ МОЗГОМ, ЧТО ГОВОРИШЬ. ТЫ ПОМЕР, СКАЖЕМ, К ПРИМЕРУ, КАКАЯ РАЗНИЦА. КАКАЯ РАЗНИЦА, ОТВЕТЬ МНЕ, ГРАЖДАНИН?
— НЕ ОБИЖАЙТЕ!
— НЕ ОБИЖАЮ, А ВНУШИТЬ ХОЧУ. ПОМЕР ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК, ПОЭТОМУ ПОМОЛЧИ. ПОМОЛЧИ МИНУТКУ, СООБРАЗИ В ГОЛОВЕ ПРОИСШЕДШЕЕ.
— КУДЫ?! ЭГЕЙ-Й!! ЭЙ! ЭЙ!
— РОТА, СТОЙ!!
БЛИЖЕ, БЛИЖЕ, БЛИЖЕ... ХРУСТ, ХРУСТ. СТОП. ХРУСТ... ХРУСТ... СТОП... ДВЕРИ. ГОЛУБЧИКИ РОДНЫЕ, РЕКА ТЕЧЕТ! («Часы жизни и смерти»).
Об отношении Булгакова к вождю мирового пролетариата говорят разное — в зависимости от того, в ком из его героев распознают ленинские черты. И оказывается, что загримированный Ленин скрывается в самых фантастических местах:
в «Роковых яйцах» — это профессор Персиков (БЧ-4, 16.V.1990; Неделя, 1990, № 34, с. 10—11);
в «Собачьем сердце» — профессор Преображенский (НЖ, 1987, кн. 168—169);
в «Мастере и Маргарите» — Берлиоз (ВЛ, 1991, № 5, с. 47); Воланд (Неделя, 1990, № 34, с. 10—11; АП, с. 266—270)...
А один исследователь (из ГПУ), превзойдя всех в проницательности, обнаружил Ильича в жабе:
«Там [в повести «Роковые яйца»] есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. Ленина, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице» (РГ, 1995, 20.V, с. 12).
Не присовокупить ли к этому перечню и результаты эзотерического исследования?
Результаты такие: Ленин к Булгакову — 0%, Булгаков к Ленину — 0%.
— Это по человеческим качествам, — поясняет Л.Ф.
А по сверхчеловеческим?
— Как к исторической личности — 90%.
Читатель, который никогда не жил в советской стране, может удивиться: зачем заглядывать под текст, когда есть текст, где все сказано прямо и ясно:
ЛЕЖИТ В ГРОБУ НА КРАСНОМ ПОСТАМЕНТЕ ЧЕЛОВЕК. ОН ЖЕЛТ ВОСКОВОЙ ЖЕЛТИЗНОЙ, А БУГРЫ ЛБА ЕГО ЛЫСОЙ ГОЛОВЫ КРУТЫ. ОН МОЛЧИТ, НО ЛИЦО ЕГО МУДРО, ВАЖНО И СПОКОЙНО. ОН МЕРТВЫЙ. СЕРЫЙ ПИДЖАК НА НЕМ, НА СЕРОМ КРАСНОЕ ПЯТНО — ОРДЕН ЗНАМЕНИ. ЗНАМЕНА НА СТЕНАХ БЕЛОГО ЗАЛА В ШАШКУ — ЧЕРНЫЕ, КРАСНЫЕ, ЧЕРНЫЕ, КРАСНЫЕ. ГИГАНТСКИЙ ОРДЕН — СИЯЮЩАЯ РОЗЕТКА В КУСТАХ ОГНЯ, А В СЕРЕДИНЕ ЕЕ ЛЕЖИТ НА ПОСТАМЕНТЕ ОБРЕЧЕННЫЙ СМЕРТЬЮ НА ВЕЧНОЕ МОЛЧАНИЕ ЧЕЛОВЕК.
КАК СЛОВОМ СВОИМ НА СЛОВА И ДЕЛА ПОДВИНУЛ БЕССМЕРТНЫЕ ШЛЕМЫ КАРАУЛОВ, ТАК ТЕПЕРЬ УБИЛ СВОИМ МОЛЧАНИЕМ КАРАУЛЫ И РЕКУ ИДУЩИХ НА ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ ЛЮДЕЙ.
МОЛЧИТ КАРАУЛ, ПРИСТАВИВ ВИНТОВКИ К НОГЕ, И МОЛЧА ТЕЧЕТ РЕКА.
ВСЕ ЯСНО. К ЭТОМУ ГРОБУ БУДУТ ХОДИТЬ ЧЕТЫРЕ ДНЯ ПО ЛЮТОМУ МОРОЗУ В МОСКВЕ, А ПОТОМ В ТЕЧЕНИЕ ВЕКОВ ПО ДАЛЬНИМ КАРАВАННЫМ ДОРОГАМ ЖЕЛТЫХ ПУСТЫНЬ ЗЕМНОГО ШАРА, ТАМ, ГДЕ НЕКОГДА, ЕЩЕ ПРИ РОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, НАД ЕГО КОЛЫБЕЛЬЮ ХОДИЛА БЕССМЕННАЯ ЗВЕЗДА («Часы жизни и смерти»).
Не знаю, сам ли Булгаков слагал эти почти поэтические строки или ему помогал редактор, но то ли пафос показался ему чрезмерным, то ли акценты смещенными, а может, просто для заработка — вскоре он публикует в газете «Бакинский рабочий» (1924, 1.II) другой репортаж: о том же, но в иной тональности.
Ф. Балонов, разыскавший эту публикацию, комментирует: «На сей раз репортаж был назван «В часы смерти». Примечательно: исчезло слово «жизнь», имевшееся в московской публикации. Отметим и то, что в отличие от гудковской публикации здесь ни разу по отношению к умершему не применен эпитет «великий» (Аничков Мост, 1992, № 8, с. 5).
Л.Ф. подтверждает: репортаж в «Гудке» отредактирован; репортаж в «Бакинском рабочем» более соответствует действительному отношению Булгакова к Ленину (90%).
7 часов вечера. 22 января.
ВЕЧЕРОМ НА УЛИЦАХ СТАИ ГАЗЕТЧИКОВ С КРИКАМИ:
— СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА!..
9 часов вечера. 22 января.
МНЕ ГОВОРЯТ:
— УТРОМ ОН ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ ХОРОШО, САМ ОДЕЛСЯ, А ДНЕМ СИДЕЛ В КРЕСЛЕ И СЛУШАЛ, КАК ЖЕНА ЕГО, НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА, ЧИТАЕТ ЕМУ ВСЛУХ...
Не знаю, кто говорил с Булгаковым, но знаю, что булгаковские тексты, даже если это репортаж, надо читать медленно. Булгаков — это всегда и диагностика, и символика, и эзотерика...
...ГАЗЕТУ. ОНА ОБРАТИЛА ВНИМАНИЕ НА ТО, ЧТО ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ВСЕ ВРЕМЯ ОТМАХИВАЕТСЯ РУКОЙ, КАК БУДТО ПЕРЕД ГЛАЗАМИ У НЕГО ЧТО-ТО, ЧТО МЕШАЕТ ЕМУ СМОТРЕТЬ. ОЧЕВИДНО, УЖЕ В ЭТО ВРЕМЯ В НЕГО НАЧИНАЛО ТЕМНЕТЬ В ГЛАЗАХ И ЕМУ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ЧТО-ТО ЗАСЛОНЯЕТ ЕМУ СВЕТ. ПОТОМ ОН СКАЗАЛ: — МНЕ ПЛОХО...
11 часов утра. 23 января.
УТРО 23 ЯНВАРЯ. СИЛЬНЫЙ МОРОЗ. ПО УЛИЦАМ ИДУТ В ПОЛНОМ МОЛЧАНИИ, В НАГЛУХО ЗАСТЕГНУТЫХ ШЛЕМАХ, БЕЗ ОРУЖИЯ, ОТДЕЛЬНЫЕ ЧАСТИ КРАСНОЙ АРМИИ, НАПРАВЛЯЯСЬ В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ, НА ПАВЕЛЕЦКИЙ ВОКЗАЛ, ВСТРЕЧАТЬ ТЕЛО ЛЕНИНА.
5½ часов дня. 23 января.
МОСКВА ДЫМИТСЯ МОРОЗОМ. НА ТЕАТРАЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ ГРОМАДНОЕ ДВИЖЕНИЕ ТРАМВАЕВ И АВТОМОБИЛЕЙ С ОГНЯМИ. ТОЛПЫ НАРОДА ИДУТ ВО ВСЕХ НАПРАВЛЕНИЯХ. НАД ДОМОМ СОЮЗОВ, НА УГЛУ БОЛЬШОЙ ДМИТРОВКИ И ОХОТНОГО РЯДА (ДОМ БЫВШЕГО БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ), НА ФЛАГШТОКЕ ВЗДЕРНУТ ГРОМАДНЫЙ ТРАУРНЫЙ ФЛАГ. ДЛИННЫЕ ЧЕРНЫЕ ПОЛОТНИЩА ВИСЯТ НА БЕЛЫХ СТЕНАХ. ВИСЯТ КРАСНЫЕ ПЛАКАТЫ. В ЦЕНТРЕ ОДИН И НА НЕМ ЗАПОМИНАЮТСЯ ПЕРВЫЕ СЛОВА:
— ВОЖДЬ УМЕР...
Ф. Балонов дочитывает плакат до конца: «...но дело его переживет столетия». И прочитывает в булгаковском умолчании: знал, знал писатель, все уже знал... (с. 5).
6 часов вечера. 23 января.
ЛЕСТНИЦЫ ДОМА, КРЫТЫЕ КРАСНЫМ КОВРОМ, БЕЛЫЕ СТЕНЫ ЗАЛИТЫ МОРЕМ СВЕТА. ГОРЯТ ВСЕ ЛЮСТРЫ, ВСЕ ЛАМПЫ. ПО КОВРАМ ВСЕ ВЫШЕ И ВЫШЕ, НЕ ПРЕРЫВАЯСЬ НИ НА СЕКУНДУ, МЕДЛЕННО И В ПОЛНОМ МОЛЧАНИИ ПО ТРИ В РЯД ИДУТ ГРАЖДАНЕ МОСКВЫ. ЧАСОВЫЕ, КРАСНОАРМЕЙЦЫ В ГИМНАСТЕРКАХ, С КРАСНЫМИ ШЕВРОНАМИ, В ШЛЕМАХ, С ВИНТОВКАМИ К НОГЕ, НЕПОДВИЖНЫЕ, КАК ИЗВАЯНИЯ, СТОЯТ У ВСЕХ ДВЕРЕЙ. КОЛОННЫЙ ЗАЛ. ГОРЯТ ВСЕ ОГНИ. В ЦЕНТРЕ ЗАЛА, ПОД ОГРОМНЫМИ ПАЛЬМАМИ, НА КРАСНОМ ПОСТАМЕНТЕ, НАКЛОННЫЙ, ОТКРЫТЫЙ КРАСНЫЙ ГРОБ.
В НЕМ СО СЛОЖЕННЫМИ НА ГРУДИ РУКАМИ, В СЕРОМ ПИДЖАКЕ, НА КОТОРОМ ВИДНЫ ОРДЕНА КРАСНОГО ЗНАМЕНИ, ЛЕЖИТ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ЛЕНИН.
ЕГО ЛИЦО ЖЕЛТО-ВОСКОВОЙ ЖЕЛТИЗНЫ, НОС ЗАОСТРЕН И ВЫДАЮТСЯ И ВИДНЫ БОЛЬШИЕ БУГРЫ ЕГО ЛБА. ЧЕТВЕРО ЧАСОВЫХ С ВИНТОВКАМИ СТОЯТ ПО УГЛАМ ПОСТАМЕНТА.
Троцкий
«— Лев Давидович, как ваше здоровье?
— Не знаю, я еще не читал сегодняшних газет. (Намек на бюллетень о его здоровье, составленный в совершенно смехотворных тонах.)» (20—21.XIII.1924).
«Троцкий теперь пишется «Троий» — ЦК выпало» (2—3.I.1925). «...когда Троцкий уезжал, ему сказали: «Дальше едешь, тише будешь» (5.I.1925).
И другие
«Водку называют «рыковка» и «полурыковка». «Полурыковка» потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°» (29.XII.1924).
«Если бы к «рыковке» добавить «семашковки», то получилась бы хорошая «совнаркомовка».
«Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости» (2—3.I.1925).
«Мельком слышал, что умерла жена Буд[енного]. Потом слух, что самоубийство, а потом, оказывается, он ее убил. Он влюбился, она ему мешала. Остается совершенно безнаказанным. По рассказу — она угрожала ему, что выступит с разоблачением его жестокостей с солдатами в царское время, когда он был вахмистром» (13.XII.1925).
Вера и надежда
«Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально — Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Этому преступлению нет цены» (5.I.1925).
— ТЫ, ИВАН, — ГОВОРИЛ БЕРЛИОЗ, — ОЧЕНЬ ХОРОШО И САТИРИЧЕСКИ ИЗОБРАЗИЛ, НАПРИМЕР, РОЖДЕНИЕ ИИСУСА, СЫНА БОЖИЯ, НО СОЛЬ-ТО В ТОМ, ЧТО ЕЩЕ ДО ИИСУСА РОДИЛСЯ ЦЕЛЫЙ РЯД СЫНОВ БОЖИИХ... (ММ, 1).
«Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ» (19.X.1923).
«Но не будем унывать. Сейчас я просмотрел «Последнего из могикан», которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом старом сентиментальном Купере. Там Давид, который все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге.
Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога» (26.X.1923).
«Помоги мне, Господи» (27.X.1923).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |