Лямин

Лямин Николай Николаевич (1892—1942) — филолог.

В 1915 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета, оставлен при кафедре западноевропейской литературы.

В 20-е гг. работал научным сотрудником Государственной Академии художественных наук и старшим библиотекарем Библиотеки ВСНХ.

Наталья Абрамовна Ушакова (1899—1990) — его жена, художник-график.

«Боб», как прозвала ее Л.Е. Белозерская.

«...стол обычно держали у Ляминых. Почему? Во-первых, Лямин был умный и блестящий человек сам, затем, во-вторых, у него была обаятельная жена, и затем, в-третьих, они были богаты, что было немаловажно! Лямин получил воспитание у адвоката Горенштейна — он и сохранил ему наследство (Лямин был сирота)» (С.В. Шервинский; ЖМБ, с. 312).

С Булгаковым Лямины познакомились в 1924 году, на квартире писателя Заяицкого, где Булгаков читал главы из «Белой гвардии» (ЧАП, с. 134).

«На протяжении всех восьми с лишним лет моего замужества за М.А. эти двое были наиболее близкими друзьями» (Л.Е. Белозерская, МВ, с. 97).

«Видел милы[х] Л[яминых] и отдал им номер «России» с «Б[елой] гв[ардией]» (Дн, 4.I.1925).

Дарственные надписи Булгакова подтверждают благорасположение его к этой семье (ЧАП, с. 134—135):

«Милым Наталье Абрамовне и Николаю Николаевичу Ляминым кусок романа. Москва. 4.I.1925. Михаил Булгаков» («Белая гвардия»).

«Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину. Михаил Булгаков. 1925 г. 18 июля. Москва» (Сб. «Дьяволиада»).

«Дорогому другу моему Коле Лямину. 22/X.26 г. Михаил Булгаков. Москва» (Фото).

«Тате дорогой от дорогого М. Булгакова. 22/X.1926 г. Москва» (Фото).

Сохранился «Дневник Н.Н. Лямина» (1925—1928) — шуточные записи, сделанные друзьями Николая Николаевича от его имени (ЧАП, с. 164—166):

[22.VIII.1925 — датировка Л. Паршина, ЧАП, с. 164]:

«Сегодня удрал с этой чертовой службы в 3 часа — мигрень. До чего надоела библиотека: книги, книги и книги. Мертвое дело. Сидя за большим столом, мечтаю о той минуте, когда за мной хлопнет дверь. По натуре я писатель, или нет, издатель. Для этого только, к сожалению, нужны деньги. Если на первое время сделать так: Миша Булгаков напишет. Боб нарисует иллюстрации (тушью у нее выходит удачно), я издам, Л.Е. поможет по распространению. Мой Шюзвиль ни с места. Хотя в мозгу весь готов. Вчера Боб пустил ко мне приятеля. Сидел, сидел, сидел, сидел. А все она. Надо было его гнать. Это можно всегда сделать вежливо и незаметно» [Л.Е.Белозерская].

31.X.1926:

«...Опять гости, съели всю баранину, черт бы их побрал! Но в хорошем обществе принято не возмущаться... Много нового: Мака написал две пьесы: одна идет хорошо, хорошо играют, а вторая «Mauvais ton» [Л.Е.Белозерская].

«Грозится написать третью! Придется опять таскаться на генеральные репетиции! Буду надеяться, что после этих будущих генеральных не напросятся на обед...» [В.Я. Станицын].

«А «героине» Зойке нос наклеили. Зачем? Она гораздо лучше без носа. Я в крайне раздраженном состоянии. Мне бы следовало влюбиться, но вот что Боб скажет?» [Л.Е.Белозерская].

«Ну все равно. Сам себе признаюсь — Тумская очаровательна! Не знаю, что делать? Кроме постоянного лицезрения Булгакова приходится выслушивать постоянные разговоры об этих ужасных пьесах, которые так хлестко (дай Бог ему здоровья) — обласкал Блюм» [В.Я. Станицын].

<...>

«Рассказывал опять про тетку Данцига. Опять не поверили, подлецы! А между тем, тетка действительно померла. И сидел Стани (несимпатичный) и немедленно рассказал, что его тетка умерла от укуса бешеной канарейки!! (Тоже, наверное, соврал!)» [М.А.Булгаков].

«Выяснилось, что Булгаков ничего писать не может. Пишет весьма самоуверенные надписи на своих портретах, к., например, на карточке, подаренной моей жене. Теперь понятно, почему он отвергает такой изумительный сюжет, как «тетка Данцига». Заболел бедный! «Mania Maguifica»!! Даст Бог, поправится!» [В.Я. Станицын].

21.III.1927:

«Почти год ничего не записывал! [Три строки зачеркнуты] Опять были Станицыны. Пришлось-таки пригласить!! Неловко, был все-таки на свадьбе! Должен был быть Булгаков. Не пришел, подлец! Должно быть, запил. Признавался в любви жене Станицына, конечно, не искренно, а по долгу хозяина дома. Кажется, не поверила! Наплевать! Кстати, из моих афоризмов: Смердяков был худым, а Демьян Бедный толстый. Ха! Ха! Ха! Долго смотрел на Шапошникова, не завести ли мне монокль? Все-таки импозантно!» [Е.Д. Понсова, жена В.Я. Станицына].

«Женщины вешаются мне на шею и кричат: «На Разгуляй! На Разгуляй!» Ну я и вожу!!» [Л.Е. Белозерская].

«Сам себя презираю! Впился в губы жене Станицына. Откуда во мне столько сладострастья? Разве что по Дарвину!» [Е.Д. Понсова].

13.VIII.1928:

«Опять были Станицыны и Булгакова. Сам Булгаков в Ленинграде. Зачем его туда черт носит — никому неизвестно. В его отсутствие впился в губы его жены. Опять сладострастие! Боже мой! Куда мы идем!? Лечиться мне или не лечиться — вот в чем вопрос!! А по-моему, во мне есть что-то Гамлетовское!! Сейчас соврал насчет флейты, будто бы видел ее только на расстоянии 3-х верст. Поймали! Но неловкости не ощущал» [Е.Д. Понсова].

Примечание Л. Паршина: «Шюзвиль Жан. Французский поэт. Гувернер Н.Н. Лямина в гимназические годы. На своей книге «Пыльная дорога. Поэмы» (Париж, 1910) он сделал стихотворную надпись: «Дорогому Николаю Николаевичу Лямину, моему воспитаннику, достойному любви и дружбы за прекрасную душу и благородный ум. Жан Шюзвиль» (ЧАП, с. 189).

Именно к Ляминым, как сообразили исследователи, вбежал влекомый неведомой силой Иван Бездомный.

ИВАН НИКОЛАЕВИЧ СМУТИЛСЯ, НО НЕНАДОЛГО, ПОТОМУ ЧТО ВДРУГ СООБРАЗИЛ, ЧТО ПРОФЕССОР НЕПРЕМЕННО ДОЛЖЕН ОКАЗАТЬСЯ В ДОМЕ № 13 И ОБЯЗАТЕЛЬНО В КВАРТИРЕ 47 (ММ, 4).

Сообразить было не очень сложно, так как в ранних редакциях романа указан точный адрес Ляминых (Савельевский переулок, д. 12, кв. 66), и хотя в окончательной редакции, по понятным причинам, он изменен, сумма чисел, как заметил Б. Мягков, обозначающих номера дома и квартиры, в действительности и в книге осталась неизменной: 1 + 2 + 6 + 6 = 15 и 1 + 3 + 4 + 7 = 15 (БМ, с. 118).

В ГРОМАДНОЙ, ДО КРАЙНОСТИ ЗАПУЩЕННОЙ ПЕРЕДНЕЙ, СЛАБО ОСВЕЩЕННОЙ МАЛЮСЕНЬКОЙ УГОЛЬНОЙ ЛАМПОЧКОЙ ПОД ВЫСОКИМ, ЧЕРНЫМ ОТ ГРЯЗИ ПОТОЛКОМ, НА СТЕНЕ ВИСЕЛ ВЕЛОСИПЕД БЕЗ ШИН, СТОЯЛ ОГРОМНЫЙ ЛАРЬ, ОБИТЫЙ ЖЕЛЕЗОМ, А НА ПОЛКЕ НАД ВЕШАЛКОЙ ЛЕЖАЛА ЗИМНЯЯ ШАПКА, И ДЛИННЫЕ ЕЕ УШИ СВЕШИВАЛИСЬ ВНИЗ (ММ, 4).

Полвека спустя Б. Мягков, как потом и многие другие, влекомые той же силой, немедленно нашел эту квартиру и позвонил нетерпеливо. И вскоре увидел: и старый ляминский сундук в передней, и вешалку, и старинный камин с зеркалом, и трехрожковую люстру, и ту самую ванную, правда, уже без угольной колонки... (БМ, с. 118—119).

...В ЭТОЙ ВАННЕ СТОЯЛА ГОЛАЯ ГРАЖДАНКА, ВСЯ В МЫЛЕ И С МОЧАЛКОЙ В РУКАХ. ОНА БЛИЗОРУКО ПРИЩУРИЛАСЬ НА ВОРВАВШЕГОСЯ ИВАНА И, ОЧЕВИДНО, ОБОЗНАВШИСЬ В АДСКОМ ОСВЕЩЕНИИ, СКАЗАЛА ТИХО И ВЕСЕЛО:

— КИРЮШКА! БРОСЬТЕ ТРЕПАТЬСЯ! ЧТО ВЫ, С УМА СОШЛИ?.. ФЕДОР ИВАНОВИЧ СЕЙЧАС ВЕРНЕТСЯ. ВОН ОТСЮДА СЕЙЧАС ЖЕ! — И МАХНУЛА НА ИВАНА МОЧАЛКОЙ (ММ, 4).

В этой ванне, рассказывает Б. Мягков со слов Н.А. Ушаковой, отмывался после купания в Москва-реке и сам Булгаков (БМ, с. 120).

Нет, возражает Л. Паршин со слов той же Н.А. Ушаковой, в ляминской ванне Булгаков никогда не мылся (ЧАП, с. 136).

Расспрашиваю Л.Ф. об отношениях Булгакова с Лямиными, и вдруг выясняется, что Тата для него была не такой уж и «дорогой» (6—30%). Что ж, тогда многое объясняется: и бесовская погоня, и ванная в адском освещении... Шутка, так сказать, гения. Или друзья семьи так не шутят?

Неужели он рассчитывал, что его читатели будут настолько эстетически подготовлены, что не станут искать прототипы? Неужели он не предполагал, что, отыскав квартиру Ляминых, непременно возникнет вопрос: а кто же, если не хозяйка, купается в ванной? Или это действительно она, только в обманчивом, всегда обманчивом свете искусства?

— Она (80%), — подтверждает Л.Ф. — И квартира эта — тоже ее (80%).

— Но... — запинаюсь, не зная, как сказать.

— Она и была такой, — говорит Л.Ф.

Разумеется, я решил не допытываться, кто такой «Кирюшка» и была ли действительно нечто подобное в ванном интерьере.

Может, и было. Потому что в повести С. Заяицкого, которого, мы помним, читал и ценил Булгаков и в чьей повести описан, надо думать, тот же круг прототипов, героиня тоже находится в ванне и тоже в отсутствие мужа:

«Степан Александрович революцию в общем принял. Он читал Нине Петровне вслух «Графиню Шарни» Дюма, а также Ипполита Тэна. Нина Петровна так нервничала от этих чтений, что Степану Александровичу приходилось проводить с нею круглые сутки, не покидая ее даже в ванной, так как, узнав историю Марата, Нина Петровна была убеждена, что ее убьют именно в ванне» («Жизнеописание Степана Александровича Лососинова», III, 1).

В черновой редакции «Мастера и Маргариты» услужливый швейцар сообщает: «НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ К БОРЕ В ШАХМАТЫ УШЛИ ИГРАТЬ» (ВК, с. 43).

Комментатор уточняет: Н.Н. Лямин ушел к Б.В. Шапошникову (ВК, с. 466—467).

Интерпретатор, слыша такое, конечно, ужаснется: художественные произведения так не читают! Но мы не комментаторы и не интерпретаторы, и мы ведь не художественное произведение пытаемся читать, а то, что скрыто в его основе. Должна же у мистического романа быть мистическая основа?

Когда Л.Ф. сказала, что Николай Лямин находился на минусе (−2), когда общался с Булгаковым, а совместимость их была только 30%, я решил, что идет дезинформация.

А потом подумал: а почему, собственно, «настоящий» и «лучший» друг Булгакова должен быть непременно «положительным»?

И еще: как легко, как бездумно и безответственно мы доверяемся словам, превращая чье-то частное мнение в документ, свидетельство, доказательство... Ведь, если разобраться, что мы знаем о Николае Лямине, равно как и о любом другом из окружения Мастера? Факты биографии, характеристики знакомых, строки из писем — многое ли они скажут о состоянии души?

— Потом он вышел на +1, — говорит Л.Ф., — испытания пошли ему на пользу. Но Булгаков в то время был уже −3... Так что могло быть между ними охлаждение...

Не знаю. Может, и в самом деле, это была не дружба, а что-то иное...

А вот Л. Паршин что-то знает, после личных бесед с Н.А. Ушаковой, и многозначительно говорит:

«Симпатия между Булгаковым и Ляминым возникла сразу, и, если бы я знал чуть-чуть меньше, написал бы, что вскоре она переросла в дружбу...» (ЧАП, с. 163).

Кстати, именно после разговора с Ляминым возникла у Булгакова мысль описать Пречистенку:

«Коля Лямин. После него М.А. говорил, что хочет написать или пьесу или роман «Пречистенка», чтобы вывести эту старую Москву, которая его так раздражает» (8.II.1936; ДЕБ, с. 112).