Как они пишут

«Булгаков никогда никого не хвалил... Не признавал... Мы все время были страшно увлечены чем-то — вдруг, например, Вольтером. У него были устоявшиеся твердые вкусы. Он ничем не был увлечен» (В.П. Катаев/М.О. Чудакова; ЖМБ, с. 304).

Допустим, так все и было. Мы знаем, что было не совсем так, но — допустим. Чтобы разувериться в этом или, наоборот, утвердиться, нам придется отправиться вместе с героем «Записок покойника» в книжные магазины и послушать его, Покойника, рассуждения.

ПРЕЖДЕ ВСЕГО Я ОТПРАВИЛСЯ В КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ И КУПИЛ ПРОИЗВЕДЕНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ. МНЕ ХОТЕЛОСЬ УЗНАТЬ, О ЧЕМ ОНИ ПИШУТ, КАК ОНИ ПИШУТ, В ЧЕМ ВОЛШЕБНЫЙ СЕКРЕТ ЭТОГО РЕМЕСЛА (ЗП, 7).

Намек на вышедший в 1930 г. сборник «Как мы пишем», куда вошли рассказы о своем творчестве А. Белого, М. Горького, Е. Замятина, М. Зощенко, В. Каверина, Б. Лавренева, Ю. Либединского, Н. Никитина, Б. Пильняка, М. Слонимского, Н. Тихонова, А. Толстого, Ю. Тынянова, К. Федина, О. Форш, А. Чапыгина, В. Шишкова и В. Шкловского.

М. Булгакова среди авторов сборника, как видим, нет.

ПРИ ПОКУПКЕ Я НЕ ЩАДИЛ СВОИХ СРЕДСТВ, ПОКУПАЯ ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ЧТО ТОЛЬКО ОКАЗАЛОСЬ НА РЫНКЕ. В ПЕРВУЮ ГОЛОВУ Я ПРИОБРЕЛ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИЗМАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА, КНИЖКУ АГАПЕНОВА, ДВА РОМАНА ЛЕСОСЕКОВА, ДВА СБОРНИКА РАССКАЗОВ ФЛАВИАНА ФИАЛКОВА И МНОГОЕ ЕЩЕ.

Читатели разгадали, лишь немного разойдясь во мнениях, кого имел в виду Булгаков, изображая «самых наилучших писателей»:

Измаил Александрович — А. Толстой;

Агапенов — Б. Пильняк;

Лесосеков — Л. Леонов (БМ, с. 78, 212);

Флавиан Фиалков — Л. Леонов (ЖМБ, с. 290—291) или В. Катаев (БМ, с. 212);

Ликоспастов — Ю. Слезкин...

И что же? Ни один из перечисленных писателей не вызвал у героя «Записок» благоговейного чувства. Остается понять: почему?

ИЗМАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПИСАЛ С НЕОБЫКНОВЕННЫМ БЛЕСКОМ, НАДО ОТДАТЬ ЕМУ СПРАВЕДЛИВОСТЬ, И ПОСЕЛИЛ У МЕНЯ ЧУВСТВО КАКОГО-ТО УЖАСА В ОТНОШЕНИИ ПАРИЖА.

АГАПЕНОВ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, УСПЕЛ ВЫПУСТИТЬ КНИЖКУ РАССКАЗОВ ЗА ВРЕМЯ, КОТОРОЕ ПРОШЛО ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ, — «ТЕТЮШАНСКАЯ ГОМОЗА». <...> ВСЕ БЫЛО ПОНЯТНО, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ СОВЕРШЕННО НЕПОНЯТНОГО СЛОВА «ГОМОЗА».

ДВАЖДЫ Я ПРИНИМАЛСЯ ЧИТАТЬ РОМАН ЛЕСОСЕКОВА «ЛЕБЕДИ», ДВА РАЗА ДОЧИТЫВАЛ ДО СОРОК ПЯТОЙ СТРАНИЦЫ И НАЧИНАЛ ЧИТАТЬ С НАЧАЛА, ПОТОМУ ЧТО ЗАБЫВАЛ, ЧТО БЫЛО В НАЧАЛЕ. ЭТО МЕНЯ СЕРЬЕЗНО ИСПУГАЛО. ЧТО-ТО НЕЛАДНОЕ ТВОРИЛОСЬ У МЕНЯ В ГОЛОВЕ

— Я ПЕРЕСТАЛ ИЛИ ЕЩЕ НЕ УМЕЛ ПОНИМАТЬ СЕРЬЕЗНЫЕ ВЕЩИ.

ОДНАКО ГРУСТЬ И РАЗМЫШЛЕНИЯ МОИ ПО ПОВОДУ МОЕГО НЕСОВЕРШЕНСТВА НИЧЕГО, СОБСТВЕННО, НЕ СТОИЛИ, ПО СРАВНЕНИЮ С УЖАСНЫМ СОЗНАНИЕМ, ЧТО Я НИЧЕГО НЕ ИЗВЛЕК ИЗ КНИЖЕК САМЫХ НАИЛУЧШИХ ПИСАТЕЛЕЙ, ПУТЕЙ, ТАК СКАЗАТЬ, НЕ ОБНАРУЖИЛ, ОГНЕЙ ВПЕРЕДИ НЕ УВИДАЛ, И ВСЕ МНЕ ОПОСТЫЛЕЛО. И, КАК ЧЕРВЬ, НАЧАЛА ЭТО СОСАТЬ МНЕ СЕРДЦЕ ПРЕСКВЕРНАЯ МЫСЛЬ, ЧТО НИКАКОГО, СОБСТВЕННО, ПИСАТЕЛЯ ИЗ МЕНЯ НЕ ВЫЙДЕТ. И ТУТ ЖЕ СТОЛКНУЛСЯ С ЕЩЕ БОЛЕЕ УЖАСНОЙ МЫСЛЬЮ О ТОМ, ЧТО... А НУ, КАК ВЫЙДЕТ ТАКОЙ, КАК ЛИКОСПАСТОВ? ОСМЕЛЕВ, СКАЖУ И БОЛЬШЕ: А ВДРУГ ДАЖЕ ТАКОЙ, КАК АГАПЕНОВ? ГОМОЗА? ЧТО ТАКОЕ ГОМОЗА? И ЗАЧЕМ КАФРЫ? ВСЕ ЭТО ЧЕПУХА, УВЕРЯЮ ВАС! (ЗП, 7).

Что прибавить к сказанному? Пожалуй, только еще несколько высказываний.

О Пильняке:

«Между прочим окончательно выяснил, что М.А. не любит Пильняка, не считает его, как я, большим художником. Как едко и зло он заметил, что в «Повести о непогашенной луне» во время операции врачи моют руки сулемой, чего на самом деле никогда не бывает (Булгаков по образованию врач). На мое замечание, что это мелочь и что такие ошибки встречаются даже у классиков, М.А. с несвойственным ему оживлением и многоречием в общественном месте (обыкновенно он упорно молчит) зло и долго говорил о Пильняке, называя его, Пильняка, косноязычным, не русским писателем: «Он не рассказывает, а дергает (такая бывает игрушка с веревочкой)»... (Э.Ф. Циппельзон. Дневник. 29.VIII.1930; АБ, с. 56).

О Бабеле:

«...относился с раздражением» (М. Чудакова со слов Л.Е. Белозерской, ЖМБ, с. 301).

О Грине:

С.А. Ермолинский в беседе с М.О. Чудаковой рассказывал:

«У меня были разговоры с Мишей о Грине... Я приносил ему его — в начале 30-х годов, — у меня были томики, переплетенные в ситчик, мне их подарили. Так вот, он морщился, когда я хвалил Грина. Он говорил примерно так: «Почему русский писатель пишет под таким именем, что даже и не сразу поймешь — не перевод ли это? Да и имена героев, места действия — все какое-то иностранное...» (ББКЧ, с. 271).

И так далее...

* * *

Пожалуй, мы не станем утверждать, что отношение Булгакова к советской литературе сложилось еще до того, как сложилась сама эта литература. В Киеве и во Владикавказе он, конечно, мог видеть, как какой-нибудь гений богемствует или голодает, но только в Москве, да и где же еще, как не в Москве, он мог повидать писателей-современников «в массе»...