Аргументы и факты

«Постой,
Постой, постой!..
Ты выпил!.. без меня?»

А. Пушкин, «Моцарт и Сальери»

Представить доказательство, что Моцарт был отравлен, в самом деле чрезвычайно трудно (например, найти письменную запись исповеди Сальери). А вот с портретом Франца Ксавера Зюсмайра нам повезло: мы его отыскали.

Итак, музыковед Штекль убедительно показал, как обстоит дело с исповедью Сальери со слов Бэлзы, который, в свою очередь, опирался на свидетельство Гвидо Адлера, изучавшего церковную музыку в одном венском архиве и нашедшего запись исповеди Сальери. Она принадлежала руке духовника итальянского маэстро, который в свою очередь сообщал своему епископу, что Сальери отравил Моцарта. В этом документе содержались также детали того, где и при каких обстоятельствах итальянский композитор давал Моцарту медленно действующий яд. Адлер дотошно проверил все содержавшиеся в записи исповеди фактические данные и пришел к заключению, что исповедь Сальери совсем не «горячечный бред умирающего», как пытались представить дело его сторонники. Вероятно, преступник выдал здесь, наконец, столь долго охраняемую тайну. Католическая церковь категорически выступила против перепечатки найденного Адлером документа, «так как один только факт, что существует такая запись, поставил бы под сомнение тайну исповеди». Бэлза далее сообщил, что композитор Б.В. Асафьев во время пребывания в Вене видел фотокопию найденного Адлером документа и не сомневался в его подлинности. Адлер умер в 1941 году, судьба его наследия неизвестна. По словам друзей и учеников Адлера, с которыми Бэлза встречался в Вене в 1947 году, католическая церковь продолжала возражать против перепечатки материалов церковного архива, не подлежащих публикации».

Если католическая церковь была втянута в «заговор», что не так уж невероятно, то, естественно, у нее не было резона для разглашения содержания этого документа. Кстати, весьма интересно то обстоятельство, что — по этой исповеди — Сальери выдал себя за преступника, хотя был он только подстрекателем, но это для него характерно.

Медицина была и сейчас в состоянии (сравним исследования Дальхов, Дуды, Гитара, Кернера, Курта или Шайдта) объяснить смертельную болезнь Моцарта отравлением (ртутным), хотя и здесь еще не хватало (пока) решающего доказательства. Наконец, почти все патографы Моцарта едины в том, что Моцарт умер в результате почечного заболевания инфекционного или токсикозного происхождения. Если принять за основу, что у Моцарта самого были подозрения в отравлении, а Сальери — в какой бы то ни было форме — отдал соответствующее распоряжение, то почечное отравление может быть только токсикозного происхождения («металлический привкус»). Поскольку смертельная болезнь Моцарта была вызвана отравлением ртутью, то встал вопрос, откуда яд и кто поставлял его Сальери или Зюсмайру. Можно сказать уверенно, что препараты ртути были в распоряжении графа Вальзегга цу Штуппах, он получал их из своего владения в Идрии (Краин), где располагалось единственное в Европе месторождение ртути. Соответствующие сублиматы ртути он, видимо, через своего управляющего передавал Антону Лайтгебу, «серому посланцу», и далее Зюсмайру. Кроме того, как было показано выше, граф Вальзегг и Сальери находились в тесном контакте. Графа Вальзегга, которого Паумгартнер по праву называл «авантюристом» и «мошенником», некоторые современники считали способным на криминальные вещи. Далее Зюсмайр, — что тоже безусловно доказано, — регулярно сообщал императорскому и королевскому придворному капельмейстеру, имевшему при дворе прочное положение, о том, что происходило в доме Моцарта, а это затем становилось известно и графу Вальзеггу. Не случайно после смерти Моцарта Антон Лайтгеб и его покровитель как воды в рот набрали.

Поскольку между Сальери и Моцартом было — скорее одностороннее — ожесточенное соперничество (сегодня оно слишком уж легко недооценивается или смягчается моцартоведами), нетрудно представить, что придворный капельмейстер в сердцах частенько посылал молодого гения к черту и нередко поговаривал об отравлении. В любом случае такая идея, должно быть, исходила от Сальери, иначе он не стал бы затем «в приступе безумия» обвинять себя в отравлении. Но на этой проблеме мы уже останавливались. В любом случае Зюсмайр рассказывал верующему (что не исключает, однако, подстрекательства к убийству) Сальери о своей интимной связи с Констанцией, тем более что придворный капельмейстер сам поддерживал аналогичную связь с певицей Кавалерией. Этому ученику Сальери и Моцарта отравление гения должно было показаться своевременным, и по нескольким причинам: он мог устранить своего «соперника», постоянно высмеивавшего его. И еще: Зюсмайр считал себя гораздо более одаренным, чем его наставник, кроме того, он, должно быть, тем самым шел навстречу невысказанному желанию Констанцы, которая если и не презирала мужа прямо, то уже едва его замечала, и он мог погасить ярость Констанции по поводу связи Магдалены Хофдемель с ее мужем (мотив: зависть). Он мог не только устранить противника Сальери, вслед за чем последовало бы соответствующее выражение благосклонности, но и тем самым — ведь в разговорах он был уже «вторым Моцартом» — подать себя наконец в истинном свете (своей «Уличной песенкой» он затмил былую известность Моцарта).

Политическая подоплека дела достаточно известна, так что мы можем ограничиться личными конфликтами, за которыми частично скрывались и политические интересы. Во время работы Моцарта над «Волшебной флейтой» (а именно в это время в жестоких конвульсиях умер Игнац фон Борн. Сальери, косвенно или прямо, мог (конечно, с ведома графа Вальзегга) спровоцировать Зюсмайра, имевшего свободный доступ к Моцарту, на отравление (Констанция тоже ничего не скрывала от Зюсмайра, при известных обстоятельствах она могла проговориться и о связи мужа с Магдаленой Хофдемель, что, правда, маловероятно). Роль «католической мафии», прежде всего степень участия архиепископов Коллоредо и Мигацци, осталась пока неясной. С точки зрения политической и музыкальной составляющих решающим явилось то, что в 1786 году Моцарт «Свадьбой Фигаро» безусловно заявил революционные идеи (однако признания не нашел, так что личность его пока что не вызывала особого интереса), но уже «Волшебная флейта», появившаяся в год его смерти, дышала духом чистой человечности. Тайный комплот заговорщиков с самого начала (через Зюсмайра) был в курсе содержания, целей и значения этой «волшебной» оперы, знали они и о том, что Моцарт эзотерик, а именно это и «заинтересовало» особенно одного из них, графа Вальзегга, и натолкнуло его на зловещую мысль (а он очень любил зловещие игры) погубить неудобного гения, использовав его же детище — символику «Волшебной флейты». Именно это, должно быть, и сплотило Сальери, Зюсмайра и графа Вальзегга цу Штуппах (а также управляющего Лайтгеба). Роль Констанции здесь не вполне отчетлива, однако она, видимо, была посвящена в план отравления после рождения сына Франца Ксавера.

Начало воплощения планов в действие дало о себе знать в июле 1791 года появлением «серого посланца» (Лайтгеба) с заказом Реквиема, который, в конечном счете, сам по себе графа Вальзегга цу Штуппах интересовал меньше всего, и это повторялось три раза (масонская символика!). Но Моцарт прекрасно понимал и ни на минуту не забывал об этом «неизвестном в серых одеждах» (граф Вальзегг психологически точно рассчитал состояние этого «очень чувствительного» музыканта). Затем — вплоть до кризиса в сентябре 1791 года — все пошло так, как заговорщики и планировали.

Более тридцати лет назад немецкие исследователи-врачи Дальхов, Дуда и Кернер справедливо заметили: «Обстоятельства преждевременной и внезапной смерти Моцарта и планомерное заметание всех следов, ведущих к отравлению, слишком бросались в глаза, чтобы говорить о случайности или действиях одиозного одиночки». В том и состояла ошибка многих моцартоведов, что они сконцентрировались исключительно на Моцарте и Сальери, это отчетливо сформулировал австрийский ученый Паумгартнер: «Запальчивость обвинений против Сальери, доходивших даже до подозрений в убийстве, давала основания предполагать, что высшие круги, и та же «католическая мафия», приложили все силы, чтобы превратить жизнь Моцарта в сплошную муку и сделали ее просто невозможной. Но они нуждались в козле отпущения, которого они в конце концов и нашли. Но что случилось с Игнациусом Эдлером фон Борном, а затем и с Зюсмайром — вопрос вопросов!»

После смерти Моцарта Констанция и Зюсмайр, как известно, рассорились, и он вновь стал учеником Сальери. Что было причиной ссоры, учитывая, что у них был общий ребенок и что Зюсмайр закончил для Констанции «Реквием», с которым она обстряпала выгодное дельце — именно это самое и оказалось главным козырем. Кроме того, Констанция увидела подлинный характер своего «возлюбленного», тем более что он ее обманывал и вел весьма распутный образ жизни, особенно затем, с Шиканедером. К тому же его неискренность! После смерти мужа Констанция, кажется, действительно изменилась, чему определенно содействовали и барон Ван Свитен, и архиепископ Максимилиан Штадлер (и только потом второй муж Ниссен). Одновременно Констанция умело держала в руках все нити, так что слухи хоть и распространялись, но не более того. И наконец, будучи уже Констанцией Ниссен и реалистически понимая свое положение, она позаботилась о таком биографическом хаосе в жизнеописании Моцарта, что и сегодня невозможна — если возможна вообще — какая-либо объективная дискуссия между моцартистами и сторонниками теории отравления.

Для впечатлительного человека может оставаться вовсе непонятным, что с ним происходит. Моцарт «вслушивался в свое тело» — и обнаружил отравление, даже не сознавая, откуда оно шло. По сравнению с сегодняшним днем в XVIII столетии отравление не было редкостью. Классическая эпоха такого рода преступлений еще была на памяти...

Около 1790 года этот страх уже не был так распространен — и все же актеры и оперные певцы очень верили в яд. Когда Лоренцо да Понте за одну неделю лишился всех зубов, он тут же заподозрил, что какой-то конкурент (может, даже известный поэт Касти!) подкупил его врача...

Однажды у Моцарта появился странный человек, одетый в серое, лаконичный и замкнутый; он заказал заупокойную мессу для своего господина, поставив при этом условие, что Моцарт не будет пытаться выяснить имя заказчика. Моцарт был глубоко поражен, однако заказ принял. Неразговорчивый серый посланец, пожелавший оставаться анонимным, появлялся трижды. При втором посещении он молча выложил сверток с деньгами. В третий раз он всплыл неожиданно в тот миг, когда Моцарт с Констанцией закладывали экипаж для поездки в Прагу, потянул его за рукав и поторопил с заупокойной мессой. Моцарт испугался; все больше проникаясь мыслью, что серый посланец — эмиссар смерти и он пишет свою последнюю, предназначенную для себя заупокойную мессу. В действительности таинственный посланец был управляющим одного именитого музыкального дилетанта и шарлатана, графа Франца Вальзегга цу Штуппах, который этот Реквием, заказанный им для своей усопшей в январе 1791 года жены, хотел выдать перед друзьями и знакомыми за собственное творение.

Однако в своей теории о смертельной болезни Моцарта исследователь Витешник ошибается, безоговорочно ссылаясь на диагнозы Бэра и Ноймайра:

«Доктор Николаус Клоссет, составлявший свидетельство о смерти, зафиксировал острую просовидную лихорадку. Ниссен в своей биографии предполагал туберкулез, французский врач Ж. Барро в 1905 году — так называемую брайтову болезнь почек, которая могла развиться в детстве при заболевании Моцарта скарлатиной. В действительности же Моцарт умер от острой ревматической лихорадки — как установил швейцарский врач доктор Карл Бэр в появившемся в 1966 году исследовании «Mozart. Krankheit — Tod — Begrabnis» («Моцарт. Болезнь — смерть — погребение»), а затем в 1986 году подтвердил венский терапевт доктор Антон Ноймайр, — стремительно развивающееся заболевание, которое во времена Моцарта протекало гораздо скоротечней и против которого тогда не было еще лекарств и действенной терапии. В любом случае смерти способствовала и плохая техника кровопускания, при котором больной каждый раз лишался четверти литра крови. Ослабленное, иссушенное тело Моцарта не выдержало такой пытки».

Тезисы Бэра и Ноймайра в патографии Моцарта играли аутсайдерскую роль, находя при этом полное официальное признание. Однако немецкий исследователь Дитер Кернер своей многолетней и самоотверженной работой сумел доказать полную несостоятельность диагноза Бэра.

Ведь уже в июле 1791 года Моцарт высказывал подозрение, что его хотят отравить. Когда Моцарт заболел всерьез (то есть больше не поднимался с постели), «домашний доктор» Саллаба предположил инфекционное заболевание (ртутное отравление едва ли могло быть диагностировано, картину могло прояснить только вскрытие, да не было и «официального подозрения в отравлении»). Самому же Моцарту приписывали бредовые мысли. Доктору Клоссету пришлось присоединиться к такому диагнозу и, в конце концов, уже после смерти, в качестве причины назвать — совершенно беспочвенно — «острую просовидную лихорадку». Тело Моцарта быстро затолкнули в «общую могилу», никак ее не пометив, чтобы полностью исключить возможность вскрытия тела.

Вот факты, требующие самого пристального внимания! А сколько еще здесь неясного. Почему нет ни одного портрета столь преуспевающего и честолюбивого композитора Зюсмайра, которые наверняка существовали? Кто их уничтожил? Где находится запись исповеди Сальери? Или она уже тоже уничтожена? Почему Констанция предала огню или вымарала все, что было связано с масонством или Зюсмайром? Почему из биографии в биографию кочевала легенда о плохой погоде во время похорон Моцарта? Как все-таки символика «Волшебной флейты» определила последние дни Моцарта, и определила ли? Замешана ли здесь рука архиепископов Коллоредо или Мигацци? И где все-таки родился Зюсмайр (а может быть, — Зисмайр?) — в Шваненштадте или Штейере? Вопросы, вопросы, упорно преследующие моцартоведов. И вот хотя бы потому, что вопросов так много, мы убеждены, что Моцарт был отравлен.

Теория отравления станет тем последовательней, если в основу положить письменную запись исповеди Сальери (а почему в ее существовании надо сомневаться?), где придворный капельмейстер сообщал о постепенном отравлении. Но поскольку Сальери никогда не был у Моцарта дома, в качестве исполнителя — исходя из этого аспекта — напрашивается только его доверенное лицо — Зюсмайр, а это значит, что Сальери склонил своего ученика отравить гения. Зюсмайр был готов устранить Моцарта и из собственных побуждений, что опять-таки значит, что и Констанце, должно быть, было известно об отравлении. Но поскольку вдова Моцарта отошла от своего друга Зюсмайра, это могло значить и то, что она в конце концов не приняла идею отравления («слишком далеко идущий шаг»). Но в любом случае об отравлении ей было известно, как, пожалуй, и об истинном значении Реквиема и роли графа Вальзегга и его управляющего Антона Лайтгеба. И тогда круг сузился до нескольких персон!

Можно исходить из того, что самое позднее с появлением защиты Карпани было ликвидировано все, связанное с Зюсмайром, в том числе портреты, письма, записки и другие документы. Но Зюсмайр со смертью Моцарта стал слишком заметной фигурой, чтобы после него ничего не осталось. Итак, перед нами крупномасштабное устранение улик! И все-таки автор уверен, что в скором времени выплывут на свет новые ошеломляющие документы, которые снимут последние сомнения в теории отравления. Среди убежденных сторонников этой теории, пусть даже исходящих из других — большей частью медицинских предпосылок, помимо Дитера Кернера, Сильвии Кернер, Шайдта, Курта, Карра, Гитара и И.Ф. Бэлзы находятся и имена М.П. Алексеева, Д.Д. Благого, В.А. Францева, Е. Браудо, В. Негри и М. Писаровица, — и это неполный перечень только некоторых значительных исследователей.

В заключение пищу для ума иного читателя пусть даст и то обстоятельство, что пограничные научные результаты совпали с чисто научными.