Заключение

Творчество М.А. Булгакова представляет собой яркую страницу в истории российской культуры, поскольку отражает ее стремление к эволюции на основе прочного фундамента литературных традиций. Оно знаменует органическую связь разных поколений художников мирового искусства. При этом высокая степень интертекстуальности булгаковских произведений обусловлена стремлением автора преломить богатейший нравственно-эстетический потенциал классического искусства через свое миропонимание.

Булгаков называет своими учителями Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина, но знакомство с его творчеством значительно расширяет этот круг. Традиции для Булгакова являлись не столько способом усвоения тех или иных приемов художественной выразительности, сколько источником приобщения к нравственному опыту сокровищницы мировой культуры. А. Пушкин и А. Грибоедов, Н. Гоголь и А. Сухово-Кобылин, Ф. Достоевский и М. Салтыков-Щедрин, Н. Некрасов и Л. Толстой — таков далеко не полный перечень русских писателей — классиков, чье творчество в той или иной мере отразилось в прозе и драматургии Булгакова. Характерно, что в культуре для него не существовало национальных границ. Потому на страницах булгаковских произведений встречаются искрометный юмор К. Гольдони и философская глубина творений И. Гёте, причудливый мир фантазии Г. Уэллса и трагикомический пафос Мольера, буффонадная карнавальность средневековых фарсов и мистическая атмосфера книг немецких романтиков.

Творческие искания писателя протекали в атмосфере эстетических и философских дискуссий, удивительных научных открытий. Наиболее популярными среди российской интеллигенции на рубеже веков были идеи Вс. Соловьева и П. Флоренского, С. Булгакова и С. Трубецкого, Н. Бердяева и В. Вернадского, О. Шпенглера и Ф. Ницше. «Мировая душа», «софиология», «эсхатология», теории «Всеединства» и «богочеловечества», несомненно, оказали влияние на формирование этических и мировоззренческих установок писателя.

Творческое сознание Булгакова переплавило в единый художественный мир сюжетов и образов авторские представления о прошлом, настоящем и будущем, о возвышенном и ничтожном, о реальном и иллюзорном. Сам процесс познания для Булгакова базируется на двух составляющих: этической, предопределяющей выбор и оценку предмета творческого процесса, и эстетической, связанной с особенностями поэтики. И если эстетическая сформировалась под влиянием мировой социокультурной традиции, то этическая опирается на нравственные искания российской художественной и философской мысли. Так сложилась художественная аксиология Михаила Булгакова, в основе которой мировоззрение, миропонимание и «мироотношение» писателя.

Булгаковское наследие представляет собой единый этико-эстетический феномен, исследование которого не только позволяет глубже охарактеризовать параметры художественного мира писателя, его роль и место в истории культуры. Оно дает возможность установить и проследить в творческом процессе реализацию основных ценностных ориентиров Булгакова, которые можно определить, как верность истине, добру и красоте, способность творить, любить и сострадать. При этом в процессе анализа определяются следующие атрибуты художественной аксиологии Михаила Булгакова:

• абсолютность (нравственные ценности самодостаточны, ими нельзя жертвовать, тогда как во имя них можно жертвовать всем, кроме них самих);

• универсальность (нравственные ценности — вневременной общечеловеческий феномен);

• фундаментальность (мораль — не одна из модификаций общественного сознания, а базовая основа его, средоточие этико-гуманистических представлений, над которыми надстраивается политика, наука, религия и т. д.; при этом мораль нельзя превращать в политику, а политику отрывать от морали);

• «апостериорная априорность» (ценностная ориентация формируется не только благодаря собственным духовным исканиям, но и на основе нравственного опыта предшествующих поколений).

Исследование поэтики и аксиологии произведений Булгакова выявляет отсутствие четких хронологических рамок, которые позволили бы выстроить безупречную проблемно-тематическую периодизацию его творчества. Все булгаковское наследие представляет собой единый феномен, сплавленный не только сквозными мотивами и образами, не только особенностями поэтики или динамикой конфликтов, тем, идей, но и авторской системой ценностей.

В то же время, если попытаться условно определить этапы творческого пути Михаила Афанасьевича, то 20-е — начало 30-х годов связаны для него с историософскими раздумьями о трагических и фарсовых гранях современной истории (осмысление крестного пути русской интеллигенции, проблем настоящего и будущего России, судеб искусства в революционную эпоху). Обращение писателя в начале 30-х годов к проблеме «художник и тираническая власть» ознаменовалось его пристальным вниманием к трагическим изломам в судьбах своих великих предшественников. Преклонением перед их гением продиктован не только роман «Жизнь господина де Мольера» и знаменитая драматургическая мольериана, но и пьесы, посвященные А. Пушкину, произведения, написанные по мотивам Н. Гоголя и Л. Толстого, Г. Мопассана и С. Сервантеса¹. Последний период творчества Булгакова связан с обостренной борьбой за право на свой собственный голос. Стремление к независимости, к внутреннему раскрепощению, зародившееся в «Записках на манжетах», прозвучавшее в цикле фельетонов, в повести «Тайному другу» и в романе «Записки покойника», желание вывести судьбу и трагедию творческой личности на уровень вневременных обобщений и подвести некий итог нравственно-философских исканий воплотились с программной остротой в романе «Мастер и Маргарита».

Творчество Булгакова, подобно творческому наследию многих писателей (М. Лермонтова, А. Блока и др.), можно считать «олицетворенной биографией» (В. Гудкова). Поэтому столь важное значение Булгаков придает процессу творчества как способу самореализации, как возможности утвердить свои нравственные принципы, ибо «чем больше зла на земле, тем больше причин для творчества» [350]. В литературном наследии Булгакова одни и те же сюжеты и судьбы предстают перед читателем и в прозе, и в драматургии, и если в прозаических текстах (прежде всего в фельетонах) встречаются драматургические приемы, то в пьесах заметна тенденция к эпизации. По мнению писателя, проза и драматургия взаимосвязаны, «как левая и правая рука пианиста» [117].

Так, «Белой гвардии» предшествовали драма «Братья Турбины», рассказы «Необыкновенные приключения доктора», «В ночь на третье число», где перед читателем появляется автобиографический герой — врач, волею судеб оказавшийся в самом пекле гражданской войны. Прежде, чем написать «Бег», Булгаков публикует рассказ «Красная корона», где повешенный на фонаре рабочий порождает комплекс вины у главного героя и становится причиной его «болезни». Уже здесь намечается один из мотивов последующего творчества: неизбежное превращение палача в жертву как следствие нарушения нравственного закона (Хлудов в «Беге», Берлиоз, Пилат в «Мастере и Маргарите»).

Пьеса «Зойкина квартира» перекликается и с «Китайской историей» (хотя наполнение образа Сен-Зин-По несколько иное), и с булгаковскими фельетонами 20-х годов. Здесь отчетливо просматривается стремление драматурга по-гоголевски противопоставить «мертвым душам» обывателей и бюрократов, авантюристов и приспособленцев незыблемые нравственные ценности. Потому «трагедии», разыгрываемые персонажами, оборачиваются в свете булгаковской аксиологии заурядным фарсом.

В основе сатирических повестей «Роковые яйца» и «Собачье сердце» лежат не только реальные факты² и литературные традиции³, но и фельетоны самого Булгакова («Собачья жизнь», «Говорящая собака»). Поднимая в повестях проблему революции и будущего России, Булгаков не обходит стороной коренной вопрос о нравственной целесообразности и движущих силах этой революции. Можно ли революционным наскоком изменить ход истории? Гуманно ли это? Роковые ошибки булгаковских ученых (Персикова, Преображенского) убеждают, что нет.

Пьеса «Багровый остров» связана с фельетоном под аналогичным названием. Здесь получило травестийную аранжировку монументальное изображение революции в форме планетарной мистерии, достаточно распространенное в литературном процессе первых революционных лет (в поэзии С. Есенина, В. Маяковского, В. Хлебникова и др.). Однако за булгаковской мистерией постоянно проглядывает второй план: либо трагикомический («Белая гвардия»), трагифарсовый («Бег»), либо фарсово-буффонадный («Багровый остров»). Пародируя идеологическую халтуру и методы революционно-бюрократического руководства искусством, Булгаков высказывает искреннюю тревогу за будущее русской культуры.

Роман «Записки покойника» во многом вырастает из драматической буффонады «Багрового острова» и повести «Тайному другу». Гротескная стихия булгаковского мировидения по-гофмановски деформирует жизненные реалии, обнажая их скрытую противоречивость, а зачастую и абсурдность. Инфернальное, проникая в реальный мир, внушает уже не мистический ужас («Дьяволиада»), а робкую надежду на правый суд и справедливость. В магическом кристалле булгаковской игры реальность оборачивается мистификацией, фантастика — обыденностью.

От «Записок покойника», в свою очередь, прослеживается линия преемственности к роману «Мастер и Маргарита». Причем речь идет не только об образе дьявола, но и о его роли в судьбах героев. Непосредственное отношение к «Мастеру и Маргарите» имеют «Записки на манжетах»⁴, «Дьяволиада»⁵, «Записки покойника»⁶, «Багровый остров»⁷, «Жизнь господина де Мольера»⁸, «Бег»⁹, «Последние дни (Пушкин)»¹⁰.

Тема судьбы творческой личности, ее драматического, а подчас и трагического столкновения с деспотией и обывательским сознанием занимает Булгакова на протяжении всего творческого пути. «Записки на манжетах» и многочисленные рассказы, «Последние дни (Пушкин)» и мольериана, «Адам и Ева» и «Багровый остров», «Тайному другу» и «Записки покойника», «Мастер и Маргарита» — эти произведения охватывают всю гамму оценочных характеристик конфликта художника с окружающим его миром — от возвышенно-трагических до гротескно-фарсовых. Булгаковскому художнику, как правило, противостоят тиран и толпа. Тень Великого Инквизитора побуждает приспосабливаться Дымогацкого, бессудная власть Людовика заставляет лавировать Мольера, извращенная травля со стороны Николая и его придворных становится причиной гибели Пушкина. Но ценность подлинного творца всегда проверяется временем. Именно оно выступает истинным судией, отметая все мелочное, ничтожное и оставляя нетленными произведения Мольера¹¹ и Пушкина¹², Гоголя и Сервантеса¹³, Толстого и Достоевского¹⁴, словом, всех тех, кто воплотился для Булгакова в единой мифологеме «Мастер».

Особую роль в творческой биографии писателя сыграло влияние и традиции Мольера и Сервантеса. Булгаков ощущает некое духовное родство с ними, которое прослеживается и в сходстве судеб¹⁵, и в близости мировосприятия¹⁶. Преодолевая трудности и невзгоды, Булгаков словно искал поддержку у любимых писателей и литературных героев. Отсюда — лирически тревожная интонация в первом романе писателя. Отсюда же и последние слова умирающего Булгакова («Дон Кихот») [см. 559, с. 331], готового, подобно герою С. Сервантеса, до конца дней своих идти в бой за справедливость.

Размышляя над национальными особенностями русской литературы, Д. Лихачев подметил: «Неудовлетворенность настоящим составляет одну из основных черт русской литературы, которая сближает ее с народной мыслью: типичными для русского народа религиозными исканиями, поисками счастливого царства, где нет притеснения начальников и помещиков...» [379, с. 8]. Эти поиски «обетованной» земли стали не только сквозным мотивом в русской литературе (от А. Радищева, Н. Некрасова и М. Горького до С. Есенина В. Маяковского и А. Твардовского); они породили множество утопий и антиутопий («Инженер Мэнни» А. Богданова, «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» А. Чаянова, «Мы» Е. Замятина, «Чевенгур» А. Платонова). При этом характерной особенностью русской культуры является взаимосвязь поисков свободной и счастливой земли с духовными, нравственными исканиями. Только в гармонии духовного и материального мира личность осуществляет свое предназначение. Именно поэтому столь значимым для булгаковских героев становится мотив «ДОМА», выступающий в качестве духовной опоры героев: от «гавани с кремовыми шторами» («Белая гвардия», «Дни Турбиных») и Караванной, возникающей в сознании героев («Бег»), от королевского театра в Пале-Рояль («Кабала святош», «Жизнь господина де Мольера») и аромата пушкинской прихожей («Последние дни (Пушкин)») до обретенного Мастером и Маргаритой «вечного приюта» («Мастер и Маргарита»), которому не страшны ни «ненавистный Константинополь», ни проклинаемый прокуратором древний Ершалаим, ни современная Москва с ее социальными и нравственными парадоксами. Булгаковские Мастер и Маргарита обретают единство не с окружающим их реальным, а с инфернальным миром, в котором царят покой и возможность творчества¹⁷. Именно этот мир становится их последним, «вечным приютом».

Проблема высшего нравственного суда над противоречивой, «феерической» [117] реальностью поднимается почти во всех произведениях Булгакова, к каким бы темам он ни обращался. Ценностным ориентиром в постановке этой проблемы становятся либо библейские источники (отсюда — ветхозаветные, евангельские реминисценции, апокалипсические мотивы и т. п.), либо литературно-философские традиции, эстетически переосмысленные художником. При этом важную оценочную роль играют символика цвета, аллюзии и реминисценции.

Добиваясь полноты воплощения нравственно-философской идеи, оттачивая эстетическую глубину и многомерность образов, Булгаков многократно разрабатывает те или иные характеры и повороты сюжета, прежде чем включить их в одно из своих программных, «этапных» произведений — романов, вокруг которых группируются более мелкие жанровые образования. «Мастер и Маргарита» занимает особое место в творчестве писателя, поскольку в «закатном романе» (художественном завещании) нашли отражение наиболее значимые его идеи и нравственно-эстетические искания, отчетливо обозначились этико-философские приоритеты, структурно оформилась аксиологическая модель мира.

Литературное наследие Михаила Булгакова¹⁸ — явление столь многогранное, что осветить все его аспекты в рамках одного исследования не представляется возможным. Вместе с тем, именно аксиологический подход может стать основой для будущего изучения не только типологии конфликтов и характеров, психологии художественного творчества, но и булгаковской феноменологии.

«Человек не свободен выбирать между тем, чтобы иметь, и тем, чтобы не иметь «идеалы», но он свободен выбирать между различными идеалами, между служением власти, разрушению и служением разуму и любви. Все люди — «идеалисты», они стремятся к чему-то выходящему за пределы физического удовлетворения» [629, с. 160], — писал Э. Фромм. Булгаковский «идеализм» опирается на веру в незыблемость нравственного закона, в конечное торжество справедливости.

Каждое из булгаковских произведений воплощает в себе ту или иную грань аксиологической позиции автора. Причем Булгаков не только сталкивает полярные начала (добро и зло, вечное и сиюминутное, величественное и ничтожное), но и становится над происходящим, корректируя читательское и зрительское восприятие. Через призму нравственно-философских постулатов Булгаков высвечивает противоречия современной ему действительности. При этом художник обращается и к условной, литературной реальности¹⁹, и к библейскому прошлому²⁰, и к причудливому настоящему²¹, и к гипотетическому будущему²². В праве на будущее Булгаков отказывает мечущимся по жизни карьеристам и приспособленцам, бюрократам и обывателям, всецело отдавая свои симпатии глубоким, сильным натурам, наделенным способностью мыслить и творить, любить и сопереживать.

Примечания

1. «Последние дни (Пушкин)», «Мертвые души», «Война и мир», «Рашель», «Дон Кихот».

2. В «Новой вечерней газете» от 17 октября 1925 года появляется статья: «Открытие луча жизни. Опыты профессора Гурвича»: «Московским биологом профессором А.Г. Гурвичем сделано изумительное открытие <...>. Клетки луковицы, лежащей под микроскопом, стали необыкновенно сильно и быстро делиться. Профессор Гурвич предположил, что излучаются какие-то особые, неизвестные лучи, действующие на расстоянии на живые клетки и сообщающие этим клеткам громадный толчок к размножению». В 1924 году выходит научно-популярный кинофильм под названием: «Омоложение. Победа человека над природой. По опытам профессора Э. Штейнаха, продемонстрированным на животных и людях», где речь идет о пересадке человеку различных органов обезьяны.

3. «Война миров» и «Остров доктора Моро» Г. Уэллса.

4. Например, образ «четвертого измерения», или замечание Воланда «...написанное нельзя уничтожить!». По поводу источника последней фразы нет единого мнения. Б. Соколов считает, что Булгаков почерпнул ее из книги М. Щелкунова «Искусство книгопечатания в его историческом развитии», И. Галинская ссылается на альбигойскую легенду. Хочется напомнить, что мотив «написанное нельзя уничтожить» звучал еще в «Записках на манжетах». Впрочем, важнее другое — смысл этого высказывания, его нравственно-философский потенциал.

5. Дьявольщина — запах серы, чертовщина — превращение Кальсонера в кота.

6. Образ гигантского «жирного полосатого» кота, висящего на шторах в кабинете Ивана Васильевича.

7. Дымогацкий отчасти напоминает Бездомного.

8. В «Жизнь господина де Мольера» органически вплетаются «Полоумный Журден» и «Кабала святош». Однако тема бессмертия «бедного и окровавленного мастера» берет свое начало, прежде всего, в романе.

9. Тема нравственного суда, превращение палача в жертву, мотив бессмертия и покоя.

10. Мотив предательства, тема нравственного суда, идея бессмертия подлинного искусства.

11. Булгаков не только разрабатывает мольеровские сюжеты («Полоумный Журден»), но и по-своему осмысливает полную взлетов и падений судьбу великого комедианта Франции («Жизнь господина де Мольера», «Кабала святош (Мольер)»).

12. Образ Пушкина проходит через все творчество Булгакова от «Записок на манжетах» до «Мастера и Маргариты». А объяснение этому дает автобиографический герой: «Стихи Пушкина удивительно смягчают озлобленные души. Не надо злобы, писатели русские!» [133, с. 114].

13. Михаилу Булгакову настолько близки эстетические и философские искания Сервантеса и Гоголя, что он инсценирует роман «Дон Кихот» и поэму «Мертвые души». Не случайно близкий друг писателя философ П. Попов писал о последнем периоде жизни Булгакова: «Жизнелюбивый и обуреваемый припадками глубокой меланхолии при мысли о предстоящей кончине, он, уже лишенный зрения, бесстрашно просил ему читать о последних жутких днях и часах Н.В. Гоголя» [126, с. 545].

14. Философия истории Л. Толстого и глубина психологического анализа Достоевского оказали огромное влияние на Булгакова. Его герои («Белая гвардия») словно погружаются в мир Достоевского, а сам автор инсценирует толстовскую «Войну и мир».

15. Мастер, чьи творения получили признание, вынужден влачить жалкое существование, испытывать гонения со стороны сильных мира сего.

16. Способность разглядеть в драматическом смешное, а в комическом трагедийное.

17. С. Булгаков тоже убежден в том, что христианский идеал не может быть осуществлен в пределах земной жизни. Причем разлад человека с миром, с его точки зрения, вызывает необходимость труда и хозяйственной деятельности — серой магии, в которой неразделимо смешаны элементы магии белой и черной, силы света и тьмы, бытия и небытия (см. [141, т. 1, с. 126]).

18. Ведущее место в его творчестве занимают романы и пьесы. Соотношение написанного — имеются в виду произведения с установленным авторством [см. 592, с. 427—444] — в различных жанрах можно представить следующим образом: романы — 4 (24,9% от общего объема), пьесы — 12 (21,7%), повести — 5 (14,28%), рассказы — 46 (9,89%), статьи — 14 (6,21%), фельетоны — 112 (6,12%), инсценировки — 3 (5,75%), либретто — 5 (3,58%), очерки — 17 (3,09%), киносценарии 2 — (2,29%), переводы — 1 (1,72), репортажи — 34 (0,47%).

19. Многочисленные инсценировки, всевозможные «литературные» аллюзии и реминисценции.

20. Ветхозаветные, евангельские и гностические мотивы.

21. Гротескные сочетания мистики и реальности, лирики и буффонады, трагедии и фарса.

22. Предостережением современникам звучит «Адам и Ева».