«Поэт в России — больше, чем поэт», — по понятной причине Булгаков этих слов Евгения Евтушенко не знал, но согласился бы с ними на все сто (как сказал Иван Бездомный, который, как известно, «любил выражаться вычурно и фигурально»). Есть поэт и в «Белой гвардии», который, как легко понять, гораздо больше чем просто поэт. Он — медиатор безумного века.
Иван Русаков — футурист и богоборец. К обеим этим категориям Булгаков относился крайне отрицательно, но в праве называть себя поэтами им всё же не отказывал. И каково бы ни было его отношение к футуризму вообще, к Владимиру Маяковскому, например, он относился совершенно серьёзно.
Кстати, Маяковский имеет к Русакову прямое отношение — литературное объединение («поэтический орден») «Магнитный триолет», в который он входил и лидером которого был Михаил Шполянский, собирался в клубе «Прах», историческим прототипом которого был клуб «Х.Л.А.М.» на Николаевской улице. Маяковский в Киеве действительно бывал (и однажды чтение им стихов вызвало грандиозный скандал), но именно клуб «Х.Л.А.М.» не посещал.
Итак, кто такой Русаков?
Ему 24 года (т. е. родился в 1894-м — на три года младше Булгакова). Он разночинец — сын библиотекаря. Носит шубу из козьего меха, что со статусной точки зрения считалось показателем среднего класса (ну и не забываем, что козёл — один из образов сатаны). В Киеве живёт на Подоле, на Волошской улице, в квартире отца (т. е., он, как и Булгаков, киевлянин).
Фамилия у него подчёркнуто русская, но в те времена такие фамилии нередко брали выкресты, и тогда судьба Русакова — толстое полено в топку сторонников антисемитизма Булгакова. Надо отметить, что антисемитизм был вполне естественным явлением в «белогвардейских» кругах, но не в семье Булгаковых.
Его творчество известно нам из единственного стихотворения, опубликованного в сборнике «Фантомисты-футуристы», изданного в Москве, в 1918 году. Опубликованного на 13-й (!) странице.
Богово логово
Раскинут в небе
Дымный лог.
Как зверь, сосущий лапу,
Великий сущий папаМедведь мохнатый
Бог.
В берлоге
Логе
Бейте бога.
Звук алый
Боговой битвы
Встречаю матерной молитвой.
Стихотворение — булгаковская стилизация под футуристические стихи и самостоятельного художественного значения, конечно, не имеет. Некоторые авторы считают этот вирш пародией на поэму «Облако в штанах», другие — пересказом богоборческих стихов Мариенгофа.
Финал разгульной жизни с девками и кокаином закономерен — Русаков заражается сифилисом от проститутки Лельки, и для него это становится катастрофой. Кстати, булгаковеды отмечают, что сифилис — одна из тем поэзии всё того же Маяковского. Обычно говорят, что это тема его раннего творчества, но одноимённое стихотворение написано аж в 1925 году, и смысл его в том, что сифилис — социальная болезнь, проявление неравенства, и для его уничтожения нужна революция.
Собственно, в те времена сифилис лечился. Конкретно занимался этим сам Булгаков, в 1918 году принимавший венерических больных. Этой тематикой он плотно занялся в Сычевском уезде, где вспышка сифилиса последовала за возвращением солдат с фронта (спали там солдатики с кем попало). Для лечения тогда применялись препараты ртути, вполне эффективно уничтожающей бледную трепонему, правда, вместе с её носителем. Тем не менее многие страждущие выздоравливали и даже выживали.
Русакову, однако, сам факт заболевания крепко ударил по мозгам (тем более что с Лелькой спали многие, но заболел только он). Он воспринимает произошедшее с ним как кару господню за святотатство, углубляется в чтение религиозной литературы, отказывается от лечения, поскольку полагает, что должен страдать... По счастью он обращается к настоятелю церкви Николы Доброго на Подоле отцу Александру, который направляет его на приём к доктору Турбину. Посещение Русаковым Турбина датируется 2 февраля 1919 года.
В конце книги мы видим Русакова читающим «Откровение Иоанна Богослова»: «болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал, как короста с забытой в лесу отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов: «...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»».
Следует отметить, что доктор Турбин (так же, как доктор Булгаков) — рационалист до мозга костей и предлагает Русакову мистикой не увлекаться, поскольку это приведёт к необратимым последствиям для психики и, возможно, к психиатрической клинике.
Естественно, сумеречное состояние пациента связано не только с заболеванием, но и с гражданской войной, хотя это, скорее, фон — всё же проблемы его возникли во вполне мирном и стабильном Киеве. Но в разговоре всплывает имя Троцкого, который не менее чем сатана — «настоящее его имя по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, что значит губитель» и он ведёт «полчища аггелов <...> на этот Город в наказание за грехи его обитателей». Что совершенно очаровательно — Турбин с такой трактовкой соглашается: «это вы большевиков аггелами? Согласен»! Правда, именно эта часть романа была издана только в 1966 году, и реакции надзорных органов на вопиющую неполиткорректность мы не знаем.
Сам он считает свою болезнь как раз наказанием за грехи, но к греху его подвёл предтеча сатаны — Михаил Шполянский: «человек с глазами змеи и с чёрными баками», «он молод. Но мерзости в нём, как в тысячелетнем дьяволе. Жён он склоняет на разврат, юношей на порок». Тот самый Шполянский, который помог ему издать своё богоборческое стихотворение... И тот самый Шполянский, с которым уже заочно (через Юлию Рейсс) был знаком доктор Турбин.
Естественным образом появляются аналогии: молодой (правда, 23-х, а не 24-х лет) поэт, который интересуется проблемами богоборчества и Священного писания, и у которого после знакомства с посланцем сатаны съехала крыша и он оказывается в психушке, — в практически нетронутом виде переносится в роман «Мастер и Маргарита».
Разница есть, конечно, и она фундаментальна: в 1918 году в Киеве поэт Русаков может найти поддержку в церкви (причём речь идёт не просто о моральном утешении, но и о действенной помощи — направлении к врачу); в 1930 году в Москве поэт Бездомный такой поддержки найти не может и даже не пытается её искать.
Ну и, разумеется, Иван Бездомный писал стихи не путанно-футуристические, а вполне себе соцреалистические, может, с изрядной долей плакатности в духе Демьяна Бедного.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |