Выбрал медицину не случайно. Курс 1909-го года. «Милый Волк» и другие... «Для предъявления в одно из врачебных учреждений».
В тишине и уединенности читального зала Государственного архива Киева я вновь и вновь всматриваюсь в пожелтевшие от времени бумаги, хранящиеся в тонкой серой папке. Они переносят меня в начало девятисотых годов. Передо мной личное дело студента медицинского факультета Киевского университета Михаила Афанасьевича Булгакова, или, пользуясь архивоведческой терминологией, единица хранения № 16366, входящая в опись 465 фонда 16. Именно этот фонд охватывает былое университета. Пройдя сквозь трудную историю города, хрупкие свидетельства прошлого непостижимым образом сохранились.
Листки разного формата, с выцветшими штампами, полустертыми резолюциями, пометками карандашом и чернилами, зримо отражающие стиль эпохи... Они позволяют охватить почти семь лет молодости Булгакова, попытаться вглядеться в нравственные истоки его личности, понять, как возникли в «Театральном романе» слова «Не хитрый, не жадный, не лукавый, не лживый, не карьерист...», достойные, быть может, включения в клятву Гиппократа.
Свод документов открывает свидетельство важного жизненного решения юного Михаила Булгакова — прошение ректору университета, в котором предопределен выбор будущей профессии: «Имею честь просить Ваше превосходительство зачислить меня студентом медицинского факультета Университета св. Владимира. При сем прилагаю <...> аттестат зрелости за № 1195, формулярный список о службе отца, метрическое свидетельство, выданное из Киевской консистории, свидетельство о приписке к призывному участку. Кроме того, прилагаю три фотографические карточки, засвидетельствованные надлежащим образом».
Прошение датировано 17 июля 1909 г. Ниже адрес, который станет знаменитым: Андреевский спуск, 13, кв. 2. Виден штамп: «Получено в канцелярии Университета св. Владимира 20 июля 1909 г.». Здесь же резолюция о приеме в университет и пометка о том, что 21 августа проситель включен в число студентов. Учитывая разрыв в датах написания и регистрации прошения, можно предположить, что оно было отправлено М. Булгаковым по почте.
Темно-зеленый покоробленный коленкоровый переплет, плотные гладкие странички... Это личная студенческая книжка М.А. Булгакова. Дата заполнения ее титула — 21 августа 1909 г. — совпадает с днем зачисления в университет. Внизу ясно читаемая подпись. Крупный четкий почерк, заглавная буква М, переходящая в строчную б, — отражение быстрого целостного движения руки. Подпись Михаила Афанасьевича уже не изменится до конца жизни, она почти такая же и на последней его фотографии, которую он надписал Е.С. Булгаковой, почти утратив зрение.
Собственно, именно этот матрикул впервые вполне наглядно показывает, кто учил Михаила Афанасьевича, как шел он к важной и таинственной работе врача. Записи на страничках студенческой книжки, запечатлевшей поистине знаменитые имена в отечественной науке, завершаются 1915 годом.
«О, восемь лет учения! Сколько в них было нелепого и грустного и отчаянного для мальчишеской души, но сколько было радостного. Серый день, серый день, серый день, ут консекутивум, Кай Юлий Цезарь, кол по космографии и вечная ненависть к астрономии со дня этого кола. Но зато и весна, весна и грохот в залах, гимназистки в зеленых передниках на бульваре, каштаны и май, и, главное, вечный маяк впереди — университет, значит жизнь свободная, — понимаете ли вы, что значит университет? <...> Закаты на Днепре, воля, деньги, сила, слава» [13, т. 1, с. 102].
Каштаны и май на Бибиковском бульваре, на зеленом киевском меридиане. Как раз здесь, в приготовительном классе старейшей 2-й гимназии (теперь в этом здании по бульвару Шевченко, 18, размещается междугородная телефонная станция), Булгаков начал свое ученичество. И лишь затем в его биографию войдет 1-я гимназия (здание, построенное архитектором А.В. Беретти), обитель Н.И. Пирогова, ныне — один из корпусов университета, все еще ждущий мемориальной доски в честь писателя.
Эти студенческие перекрестки вблизи бордово-красного здания университета с его монументальной колоннадой, положившего начало новым строениям и во многом новому облику Киева, порою называли Латинским кварталом. А совсем рядом, наискосок от гимназии, по нечетной стороне бульвара, располагались университетские клиники. Тревога и боль в глазах людей у этих дверей, экипажи с пациентами, фигуры врачей и сестер милосердия, конные кареты скорой помощи, огромные матовые окна операционной, тени хирургов над столом... Конечно, сотни и сотни подростков воспринимали этот повседневный «скорбный лист» города как нечто далекое, но вряд ли Михаил Булгаков был среди них.
И все же это лишь внешние впечатления. Выбор Булгаковым медицинского факультета был во многом обусловлен семейными традициями. «Я хочу <...> отметить один факт, на который стоит обратить внимание, — подчеркивала сестра Михаила Афанасьевича Надежда Афанасьевна Булгакова-Земская (материалы из ее собрания опубликованы в 1988 г. ее дочерью, доктором филологических наук Е.А. Земской, в книге «Воспоминания о Михаиле Булгакове»). — У матери в семье было шесть братьев и три девочки. И из шести братьев трое стали врачами. В семье отца один был врачом. После смерти нашего отца, потом, не сразу мать вышла второй раз замуж, и наш отчим был тоже врачом. Поэтому я опровергаю здесь мнение, что Михаил Афанасьевич случайно выбрал эту профессию. Совсем не случайно. Это было как-то в воздухе нашей семьи — и Михаил выбрал свою профессию, свою медицину обдуманно и сознательно. И он любил свою медицину <...>» [26, с. 47].
Каковы же эти влияния на выбор профессии? Пожалуй, они многообразны. Так, врачами, весьма известными в Москве, были братья Варвары Михайловны, матери М. Булгакова, Николай Михайлович и Михаил Михайлович Покровские. Безусловно, и к ним относятся слова Н.А. Булгаковой-Земской о роде Покровских: «Жизнерадостность и свет. Какая-то редкая общительность, сердечность, простота, доброта, идейность и несомненная талантливость». Дядя Коля и дядя Миша — эти имена часто звучат в письмах Михаила Афанасьевича родным. Особое влияние на его становление, видимо, оказал Николай Михайлович Покровский (1878—1942) — один из близких помощников крупнейшего отечественного акушера-гинеколога профессора Владимира Федоровича Снегирева. Гинекологический институт на Девичьем поле, основанный В.Ф. Снегиревым, являлся образцовым учреждением этого типа. Здесь имелись одна из лучших в Москве операционных с рядом технических приспособлений, прекрасные палаты с предметами ухода, специальной мебелью и широкими лоджиями, кстати, впервые в России примененными в больничном строительстве. Не исключено, что при описании в «Мастере и Маргарите» весьма удобной и уютной клиники профессора Стравинского с ее балконами М. Булгаков вспоминал и это гармоничное здание, с устройством которого он, видимо, был знаком.
В институте производилась овариотомия, были предложены реконструктивные операции, применялись новейшие способы излечения опухолей матки. Первыми в русской медицине В.Ф. Снегирев и его ученики начали использовать радий при раке матки. Из научной школы, возглавляемой В.Ф. Снегиревым, гуманные традиции которой высоко ценил А.П. Чехов, вышел классический труд «Маточные кровотечения», ознаменовавший важную веху в акушерстве.
Выбор сделан... Прошение о зачислении на медицинский факультет. Из фондов Государственного архива г. Киева
Рабочий день в Гинекологическом институте начинался рано и кончался поздно. В восемь часов утра все уже были в операционной на своих местах. Ежедневно составлялся подробный бюллетень о состоянии оперированных больных. Причем летом, когда университетские клиники закрывались, работа не только не прерывалась, а, наоборот, расширялась — Снегирев производил и в этот период ряд сложных операций, включая и полостные. Помощь оказывалась преимущественно сельскому населению в летних хирургических бараках, построенных В.Ф. Снегиревым при Алексинской земской больнице на Оке. Как и некоторые другие врачи, здесь постоянно работал и Н.М. Покровский. Характерно, что, перечисляя специалистов клиники, ближайший ученик В.Ф. Снегирева профессор М.Г. Сердюков называет доктора Покровского вторым в этом ряду.
Проработавший в снегиревской клинике почти четыре десятилетия, Н.М. Покровский пользовался уважением и авторитетом в московской врачебной среде. Показательно, что в 1926 г., когда отмечалось десятилетие со дня смерти В.Ф. Снегирева, с докладом «Памяти великого учителя и создателя гинекологии в России» на заседании Московского акушерско-гинекологического общества выступил доктор Н.М. Покровский. Быть может, на этом заседании присутствовал и М.А. Булгаков, не перестававший интересоваться медициной.
Врачебный путь доктора медицины Михаила Михайловича Покровского (1882—1943) был связан с клиникой выдающегося интерниста профессора Максима Петровича Кончаловского, вместе с которым он трудился много лет. В справочнике «Лечебные учреждения и медицинский персонал Москвы» (1928) указывается, что М.М. Покровский (позже ему будет суждено стать одним из лечащих врачей Михаила Афанасьевича в критический период болезни) является старшим ассистентом этой клиники в составе 1-го МГУ. Безупречный нравственный облик этих двух замечательных врачей, их образованность и интеллигентность, доброе отношение к больному — все это, как мы полагаем, отразилось на врачебной биографии Булгакова.
Николай Михайлович Покровский жил в довольно большой, благоустроенной квартире в Чистом (Обуховом) переулке, во многих деталях схожей с квартирой Филиппа Филипповича Преображенского в повести «Собачье сердце», где, кстати, упоминается Обухов переулок. У него часто бывал Михаил Михайлович. «Дядю Колю, несмотря на его охранные грамоты, уплотнили. Дядю Мишу выставили в гостиную, а в его комнате поселилась пара, которая ввинтила две лампы: одну в 100, другую в 50 свечей, и не тушит их ни днем, ни ночью», — писал М. Булгаков сестре Надежде Афанасьевне в марте 1922 г.
Прототипом хирурга, производящего удивительные операции, видимо, в определенной мере послужил Николай Михайлович Покровский. Подъезд с мраморной площадкой и сейчас нетрудно отыскать. Булгаковы не раз приезжали сюда. Так, в годы учебы на Высших курсах в Москве у дяди жила Надежда Афанасьевна Булгакова, и по этому адресу, в пору работы Михаила Афанасьевича в Вязьме, приходили его письма.
В «Театральном романе», отвечая на вопрос, кто лечил его отца, драматург Максудов называет имя профессора Янковского, а в варианте «Белой гвардии» упоминается врач Янчевский. Известно, что в произведениях М. Булгакова нередко встречаются лишь несколько измененные автобиографические сведения. И можно полагать, что перед нами отражение его первых встреч с профессором Феофилом Гавриловичем Яновским в трудные дни 1906 г., когда тяжело заболел Афанасий Иванович Булгаков, что это отзвук тех впечатлений, которые запоминаются на всю жизнь.
Киев, Андреевский спуск, 13. Обитель юности Михаила Булгакова. Фото Д.В. Малакова, 1990 г.
Молодые киевские интеллигенты-разночинцы, почти ровесники, Ф.Г. Яновский и А.И. Булгаков были знакомы друг с другом с конца 80-х годов. Как рассказал автору этих строк внук Ф.Г. Яновского профессор-кардиолог Юрий Викторович Яновский, Афанасий Иванович и Феофил Гаврилович были дружны семьями. Кстати, сын Ф.Г. Яновского Виктор и Михаил Булгаков учились в 1-й гимназии в одном классе. Выпускник Университета св. Владимира ординатор военного госпиталя Ф. Яновский с 1885 г. жил на Боричевом Току, неподалеку от Андреевского спуска. Примерно в этот же период в том же районе старого Киева, на Воздвиженской улице, сняла квартиру чета Булгаковых.
Кварталы Подола, старинные Гончары, Кожемяки, Глубочица, Русская поляна, Куреневка, Приорка — вот места первоначальной врачебной практики Ф.Г. Яновского, вскоре зарекомендовавшего себя среди киевлян одним из лучших докторов, равно отзывчивым к каждому. Нелишне добавить, что в эти же годы Феофил Гаврилович выполнял обязанности врача лазарета при Киево-Подольской духовной школе — учебном заведении, близком к духовной академии, где преподавал А.И. Булгаков. И когда над булгаковским домом нависла беда, первым к больному в квартиру на Андреевском спуске был, очевидно, приглашен профессор Яновский. Наверное, именно он заподозрил у Афанасия Ивановича заболевание почек, хотя преобладало ухудшение зрения. Настойчивые и поначалу небезуспешные попытки Яновского помочь отцу, облегчить его страдания, обаяние натуры Феофила Гавриловича, его врачебный талант — все это не могло не оказать влияния на гимназиста Булгакова в дни его невольных размышлений о медицине.
И наконец, быть может, наиболее близкий человек — доктор Иван Павлович Воскресенский. Как складывались отношения Михаила Афанасьевича с отчимом? Можно утверждать, что они стали действительно близкими людьми. Обратимся, в частности, к датированным 1922—1923 гг. письмам Михаила Афанасьевича родным, сохранившимся в семейном архиве (публикация Е.А. Земской).
«<...> У Ивана Павловича скопилась вся компания (Леля, Костя, Варя, Леня <...>... Я думаю, что ты и Леля (письма адресованы в Киев сестре Вере. — Ю.В.) вместе и дружно могли бы наладить жизнь в том угле, где мама налаживала ее. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что лучше было бы и Ивану Павловичу, возле которого остался бы кто-нибудь из семьи, тесно с ним связанной и многим ему обязанной <...>. С большой печалью думаю я о смерти матери и о том, что, значит, в Киеве возле Ивана Павловича никого нет» [25].
Доктор Воскресенский жил поблизости от Булгаковых, на Андреевском спуске, 38. Этот его адрес и телефон (25—58) обозначены в адресно-справочной книге «Весь Киев» издания 1913 и 1916 гг. А внизу, на Подоле, на углу улиц Хоревой и Константиновской, находился Александровский приют — место его службы, где Иван Павлович был директором и одновременно врачом. Этот дом сирот находился на его попечении и в годы первой мировой войны.
Что же представлял собою Воскресенский как специалист и человек? В статье Всеволода Яновского «Биографические сведения об академике Ф.Г. Яновском» (1929), впервые, по непосредственным впечатлениям, рисующей путь выдающегося врача-гуманиста, И.П. Воскресенский упоминается в числе наиболее близких его учеников. По воспоминаниям современников, это был широко образованный врач, сталкивающийся со всем разнообразием болезней того времени — от множества инфекций до неотложных состояний. Трогательная деталь в этой статье показывает его как натуру добрую и непосредственную. После того как весной 1906 г. Ф.Г. Яновский перенес тяжелое заболевание почек, поначалу внушавшее серьезные опасения, он провел конец лета в селе неподалеку от Киева. Чтобы Феофилу Гавриловичу было легче ходить, Воскресенский подарил ему палочку японской работы. Казалось бы, скромный знак внимания. Но, наверное, он пришелся так кстати, что Вс. Яновский вспомнил об этом эпизоде спустя двадцать три года.
Титульный лист личной студенческой книжки М. Булгакова 1909 г. Из фондов Государственного архива г. Киева
Облик И.П. Воскресенского как врача, равно как и атмосферу в семье, в определенной мере раскрывает шутливая драма М. Булгакова для «домашнего употребления» «Поездка Ивана Павловича в Житомир». Содержание ее, по словам Н.А. Булгаковой-Земской, таково. Однажды Иван Павлович по совету Кости Булгакова поехал из Киева к тяжелобольному в Житомир не на поезде, а в дилижансе-автомобиле. По дороге дилижанс сломался. Пациент умер... Иван Павлович врывается в столовую и целится из пистолета в Костю, но промахивается и попадает в тетку Ирину Лукиничну, та умирает со словами: «Пианино Леле» [26, с. 64].
На фотографиях И.П. Воскресенский, известный в городе прежде всего как педиатр, напоминает А.П. Чехова. И знаменательное совпадение — с Антоном Павловичем его сравнивают и некоторые бывшие его пациентки. В конце 1987 г., благодаря любезному содействию исследователя истории Киева М.Б. Кальницкого, мне довелось беседовать с двумя из них — Татьяной Леонтьевной Кавецкой и Надеждой Ивановной Железняк. И.П. Воскресенский лечил их в начале 20-х годов как детский врач.
— Он очень ловко выслушивал, умел быстро и легко осмотреть воспаленное горло, — вспоминала Т.Л. Кавецкая. — С собою всегда приносил игрушки, конфеты, хотя были голодные времена. Ясно помню нежное прикосновение его рук и какой-то особый докторский запах. Мои родители почему-то неизменно сравнивали его с Чеховым.
Творить благо... Не эта ли нравственная позиция так сближала И.П. Воскресенского и В.М. Булгакову? В выпусках «Весь Киев» Варвара Михайловна Булгакова упоминается в качестве члена правления, а затем казначея Фребелевского общества. Общество это (ул. Большая Житомирская, 34, а впоследствии ул. Фундуклеевская, 51) стремилось усовершенствовать дошкольное воспитание детей, активно помогая многим малообеспеченным семьям. В структуру общества в Киеве входили Фребелевский институт, школа и бесплатный народный детский сад. Показательно, что в 1920 г. Фребелевский институт становится основой Института народного образования в Киеве. Выскажем еще одно предположение, о котором пока не упоминают биографы М.А. Булгакова. В газете «Киевская мысль» за 1915 г. мы обнаружили сообщение, что по Андреевскому спуску, 15, т. е. рядом с квартирой Булгаковых, силами сотрудников бесплатных народных детских садов открыт новый приют для сирот русских воинов. Мы больше ничего не знаем об этом приюте, но, скорее всего, заботы о нем легли на плечи Варвары Михайловны Булгаковой.
Известно, что врачом стал и Николай Афанасьевич Булгаков (1898—1966), любимый, младший, брат писателя, один из прототипов Николки Турбина. Как явствует из изученных нами архивных материалов, 17 июля 1917 г. он был также принят на медицинский факультет Киевского университета, и этот выбор, очевидно, был сделан не без влияния старшего брата и Ивана Павловича Воскресенского. В связи с призывом на военную службу в Алексеевское инженерное училище Н. Булгаков не смог продолжить учебу на факультете. Однако, как видно из его прошения ректору университета, он ходатайствовал об оставлении его в списке студентов. Сохранилась фотография, представленная Николаем Булгаковым в числе поданных в университет документов. В дальнейшем, окончив Загребский университет, Н.А. Булгаков стал видным микробиологом, ближайшим помощником известного французского исследователя д’Эрелля в созданном им институте. В том, что Николаю Булгакову, несмотря на крайнюю нужду в годы учебы, все же удалось стать врачом, причем врачом, настолько блестяще окончившим курс, что вскоре предопределилась его научная карьера, думается, в какой-то мере воплотились и отношение Михаила Афанасьевича к этой профессии, и в частности его глубокий интерес к исследовательской стороне медицины.
Николай Афанасьевич Булгаков — один из создателей бактериофагов, организатор бактериологической службы в Мексике. Его нравственные качества отражены и в документах, хранящихся в фонде М.А. Булгакова в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина. В годы второй мировой войны ученый, являвшийся подданным Югославии, был интернирован и отправлен гитлеровцами в концлагерь вблизи Компьена. Он вел себя мужественно, помогая товарищам по заключению как врач. В 1945 г. бывшие узники лагеря прислали доктору Н.А. Булгакову благодарственный адрес и памятный знак ветерана Сопротивления.
А.И. Булгаков 90-е годы XIX ст.
Добавим, что и Н.А. Булгаков высоко ценил И.П. Воскресенского. Как указывает М.О. Чудакова («Жизнеописание Михаила Булгакова», 1988), в январе 1922 г. наладилась связь Николая Афанасьевича, в то время студента Загребского университета, с семьей. В письме родным есть и трогательные слова в адрес Ивана Павловича: «С Вашим образом у меня связаны самые лучшие, самые светлые воспоминания как о человеке, приносившем нашему семейству утешение и хорошие идеи доброго русского сердца и примеры безукоризненного воспитания. На словах мне трудно выразить мою глубокую благодарность за все то, что Вы сделали маме в нашей трудной жизни, нашей семье и мне на заре моей учебной жизни» [44, с. 176].
Таково необходимое предуведомление. Пересечем теперь старый бульвар и представим университетские клиники в пору студенческой юности Михаила Булгакова, в Киеве начала 10-х годов, когда фронтон 1-й гимназии еще украшал императорский вензель, а на соседней Владимирской улице лишь строилось величественное полукружие Педагогического музея. Памятные доски у входа в одно из этих трех знаменитых зданий по бульвару Шевченко, 17, где будущие врачи, как и сейчас, приобщались к клинике внутренних болезней, свидетельствуют, что здесь трудились известные профессора терапевт В.П. Образцов и хирург А.П. Крымов. Рядом располагался патологоанатомический институт, далее, гранича с Ботаническим садом, — акушерский корпус. «<...> Склонившись к роженице, я стал осторожно и робко производить внутреннее исследование. В памяти у меня невольно всплыла картина операционной в акушерской клинике. Ярко горящие электрические лампы в матовых шарах, блестящий плиточный пол, всюду сверкающие краны и приборы. Ассистент в снежно-белом халате манипулирует над роженицей, а вокруг него три помощника-ординатора, врачи-практиканты, толпа студентов-кураторов <...>» [13, т. 1, с. 569]. Операционный зал, описанный в рассказе «Крещение поворотом», находился на втором этаже этой клиники, связанной с именами видных акушеров-гинекологов Г.Е. Рейна, А.А. Муратова, Г.Ф. Писемского, Г.Г. Брюно.
Немало часов студент М. Булгаков проведет в главном университетском корпусе, где в ту пору находились основные теоретические кафедры, физический и зоологический кабинеты, гербарий, кабинет сравнительной анатомии, фармакологическое собрание, химический кабинет и лаборатория с колбами и ретортами, столь привлекавшими его («врач, склонный к исследовательской лабораторной работе» — так пишет о брате Н.А. Булгакова-Земская).
В повседневность учебы войдут Анатомический театр (теперь в этом старинном здании по ул. Ленина, 37, находится Музей медицины Украинской ССР), военный госпиталь на Печерске, Александровская больница, судебно-медицинский корпус на Собачьей тропе, где также располагался ряд университетских кафедр.
Воспроизведем учебную программу того времени, ничего не меняя в стилистике подлинника из экзаменационных университетских документов. На медицинском факультете М. Булгаков «прослушал нижеследующие курсы и участвовал в научно-практических занятиях, согласно установленному учебному плану: Анатомию с практическими занятиями, Физику, Химию неорганическую и органическую с практическими занятиями, Зоологию с сравнительною анатомиею, Ботанику, Минералогию, Фармацию и Фармакогнозию с практическими занятиями, Физиологию, Медицинскую химию с практическими занятиями, Общую патологию, Фармакологию с Рецептурою и Токсикологиею, Патологическую анатомию с практическими занятиями, Врачебную диагностику с практическими занятиями, Десмургию и Малую хирургию с практическими занятиями, Акушерство, Гинекологию, Частную патологию и Терапию, Хирургическую патологию, Оперативную хирургию с топографическою анатомиею и практическими занятиями, Терапевтическую факультетскую клинику, Хирургическую факультетскую клинику, Госпитальную терапевтическую клинику, Госпитальную хирургическую клинику, Акушерско-гинекологическую клинику, Офталмологию, Офталмологическую клинику, Детские болезни с клиникою, Нервные и душевные болезни с клиникою, Накожные и сифилитические болезни с клиникою, Судебную медицину и Судебно-медицинскую казуистику живого человека с клиникою, Гигиену и медицинскую полицию с практическими занятиями, Патолого-анатомические вскрытия и Историю медицины».
Этот круг дисциплин, читаемых видными биологами и медиками, значил очень много в университетском образовании врача. Но в те же годы, наряду с представителями естественно-научного направления, в Киевском университете преподавали крупные историки В.С. Иконников и М.Ф. Владимирский-Буданов, филолог В.Н. Перетц, геолог П.А. Тутковский, алгебраист Д.А. Граве, активно работало историческое Общество Нестора-Летописца, продолжалось собирание уникального архива древних актов. Университет в этот период участвовал в открытии в Москве памятника первопечатнику Ивану Федорову, в проведении 100-летнего юбилея Н.В. Гоголя и 200-летнего юбилея М.В. Ломоносова, в чествовании памяти Л.Н. Толстого и А.П. Чехова. Конечно, далеко не все соответствовало официальному девизу университета — «Польза, честь и слава». Это было время отзвука недавних революционных волнений в городе и университете и жандармской слежки за студентами, время создания общекоалиционного комитета высших учебных заведений в Киеве, правительственного запрета празднования 100-летия со дня рождения Т.Г. Шевченко, время грандиозных студенческих митингов в Шевченковские дни. Влияние на личность Булгакова этих событий, этой подчас скрытой, но непрерывной борьбы, на наш взгляд, ощутимо, и мы еще коснемся таких моментов. Здесь же следует выделить один из несомненных источников блестящей образованности М. Булгакова — широкий круг лекций выдающихся ученых различных специальностей, доступных каждому студенту.
Врач Н.М. Покровский, дядя М.А. Булгакова. Из архива Е.А. Земской
Набирал разбег XX век. «Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете. Свет с четырех часов дня начинал загораться в окнах домов, в круглых электрических шарах, в газовых фонарях, в фонарях домовых, с огненными номерами, и в стеклянных окнах электрических станций, наводящих на мысль о страшном и суетном электрическом будущем человечества, в их сплошных окнах, где видны неустанно мотающие свои отчаянные колеса машины, до корня расшатывающие самое основание земли. Играл светом и переливался, светился и танцевал и мерцал Город по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом» [13, т. 1, с. 67].
Многие из этих светящихся пирамид и зеленых миров на карте Киева возникали именно в те годы. Больница Мариинской общины Красного Креста с аллегорическими фигурами Любви, Милосердия, Жизни и Медицины на Мариинско-Благовещенской улице и первый двенадцатиэтажный «небоскреб» на Институтской, здания Высших женских курсов и Киевского отделения Российского технического общества на Маловладимирской, готика костела и кинотеатр «Одеон» в восьмиэтажном здании на Большой Васильковской, Пушкинский парк... Приметы юности Михаила Булгакова.
Кто же стоял в тот период у кормила медицинского факультета? Мы знаем об этом и много, и мало. Один из наиболее информативных источников — вышедший в 1947 г. сборник «Сто лет Киевского медицинского института» (юбилей должен был отмечаться в 1941 г., но торжество состоялось 24 декабря 1944 г. в освобожденном Киеве в оперном театре). Ведущие ученые института и среди них непосредственные свидетели предреволюционной жизни медицинского факультета академики Н.Д. Стражеско, Б.Н. Маньковский, А.П. Крымов, профессор К.Э. Добровольский описали историю основных клиник, охарактеризовали развитие научных направлений в течение обозреваемого века. Эти сведения несколько дополнены в последующих изданиях, посвященных 125-летию и 140-летию института.
Однако подлинного колорита времени на этих страницах все же нет. Собственно, представлены лишь тезисы, которые, как говорится в сноске к предисловию книги «Сто лет Киевского медицинского института», по не зависящим от авторов обстоятельствам весьма сокращены.
Конечно, более полно об этом могут рассказать первоисточники. Листаю отчеты кафедр, протоколы ученых советов, рапорты о поездках на научные конгрессы, финансовые ведомости, списки освобожденных от уплаты за обучение, корреспонденцию из ведомств и обществ Красного Креста, учебные программы, приглашения на съезды, студенческие ходатайства... Вот проект создания клинического городка на взгорье за железной дорогой (в этих зданиях, строительство которых завершилось в 1915 г., был сразу же развернут госпиталь Красного Креста, а потом много лет размещался Институт туберкулеза имени Ф.Г. Яновского), докладная записка об организации в 1910 г. в рамках факультета фармацевтических курсов. Особые мнения о необходимости учреждения одонтологического института и курса бактериологии, извещения о графике работы кафедр и клиник, фрагменты диссертаций, перечень студенческих научных работ, рапорты преподавателей о командировании в районы военных действий, решение о льготах для фельдшеров при поступлении на факультет, принятое по ходатайству Союза лекарских помощников. Повесть об ушедшем времени...
Всматриваюсь в молодые лица на фотографиях в личных делах. Это сокурсники М. Булгакова либо студенты, занимавшиеся на медицинском факультете в одно время с ним, в будущем видные советские врачи — Борис Евгеньевич Вотчал, Вадим Николаевич Иванов, Евгений Борисович Букреев (к его воспоминаниям обращались исследователи творчества Булгакова), Давид Лазаревич Сигалов, Иван Николаевич Ищенко, Владимир Николаевич Савич, Александр Лазаревич Пхакадзе, Яков Степанович Бениев, Федор Яковлевич Примак, Михаил Исидорович Коломиец-Коломийченко. Многих из них я знал и слышал. Подробности их пребывания в университете позволяют четче представить и студенческие лета Булгакова.
Н.А. Булгаков, брат писателя, в дни поступления на медицинский факультет в Киеве, 1917 г. Из фондов Государственного архива г. Киева
...Итак, год 1909-й. На факультете 23 кафедры, 27 профессоров, 1309 студентов. На первый курс зачислено 286 человек. Что же изучали они в течение первого семестра? В личной книжке М. Булгакова и книжках других студентов того времени перечислены эти предметы — физика, неорганическая химия, зоология, ботаника, анатомия, гистология с эмбриологией. Второй семестр: изучаются физика, органическая химия, зоология, анатомия, гистология с эмбриологией, минералогия. Третий семестр: физиология, физиологическая химия, эмбриология, анатомия, фармакология и фармация. Четвертый, пятый, шестой семестры — продолжается все та же углубленная теоретическая подготовка, последовательно укрепляются основы знаний. По завершении весеннего полугодия в 1913 г. М. Булгаков выдерживает полу-курсовые испытания. Успешную сдачу этих принципиально важных для будущего экзаменов — первой его ступени в предстоящем врачебном становлении — удостоверяет подпись председателя комиссии Василия Юрьевича Чаговца, одного из видных российских физиологов, в будущем академика АН УССР.
Когда в путешествиях по булгаковскому Киеву проступает тема медицины, экскурсоводы обычно останавливают автобусы у здания бывшего Анатомического театра. Начнем с этого места и мы. Здесь в течение нескольких семестров под руководством профессора Ф.А. Стефаниса М. Булгаков постигал первооснову медицины — анатомию, здесь преодолел тот жесткий барьер секционного зала, который не все могут взять. Подвалы этого здания будут описаны на страницах «Белой гвардии»...
В пору, когда сюда пришли Булгаков и его сверстники, Францу Адольфовичу Стефанису было сорок четыре года и он уже шесть лет руководил кафедрой нормальной анатомии. Первоклассная оптика, фундаментальный музей, рентгеновский кабинет, стереоскопические снимки морфологических препаратов — все это появилось тут при нем. Курс нормальной анатомии, о чем свидетельствуют подписи профессора Стефаниса, студенту Булгакову целиком зачтен. В отчете о работе кафедры в 1909/10 учебном году (отчеты составлялись, как правило, лично заведующими кафедрами и содержали весьма критичный анализ деятельности) указывается, что изучались артросиндесмология — учение о суставах и связках, миология — раздел о топографии и строении мышц, ангионеврология — учение о сосудистых и нервных образованиях человеческого тела. Нельзя не упомянуть и лимфологию, одним из основоположников которой был Ф.А. Стефанис.
Фундаментальный учебный музей, указывается в отчете, был ежедневно открыт до девяти часов вечера, и прозекторы М.Л. Радецкий и Н.И. Волкобой (автору этих строк в 1948—1949 гг. довелось слушать лекции профессора Н.И. Волкобоя) допоздна вели здесь занятия.
Мы не знаем, был ли Михаил Афанасьевич увлечен этим предметом. Однако доскональное знание анатомии, с неминуемой огромной тренировкой зрительной и осязательной памяти, являлось совершенно обязательным. Наверное, сотни часов, как и другие студенты, провел он в этих высоких залах под стеклянными сводами.
Любопытно, что весной 1917 г., приехав на несколько дней в Киев, Михаил Афанасьевич побывал и в Анатомическом театре, где по традиции собирались молодые медики. Как рассказал автору врач П.Н. Витте, эта встреча отчетливо запомнилась его отцу, тогда студенту медицинского факультета Н.К. Витте, в будущем видному украинскому гигиенисту. Николай Карлович Витте был знаком с Булгаковым с юных лет. По его воспоминаниям, присутствующие страстно спорили о политике, причем тон задавал М. Булгаков.
Врач М.М. Покровский, дядя М.А. Булгакова. Из архива Е.А. Земской
А первой в его зачетке стоит подпись профессора физики Иосифа Иосифовича Косоногова, впоследствии академика АН УССР. Проецируя прочитанный им курс на булгаковские сюжеты, заметим, что И.И. Косоногов впервые в физике применил ультрамикроскоп, что он активно изучал явления электричества и оптики. На это сочетание стоит обратить внимание при анализе повести «Роковые яйца». Хотя образ профессора Персикова, несомненно, собирательный (его прототипами, видимо, были профессор А.И. Абрикосов, работавший в описанном в повести здании, а также некоторые киевские ученые, о которых мы скажем ниже), в картинах опытов с «лучами жизни» звучат, на наш взгляд, и воспоминания об экспериментах киевского физика. Персиков прямо указывает, что первоначально луч получен от электричества. Усилить же его удалось в физическом кабинете, комбинируя линзы и зеркала. Со сложной оптикой (в повести упоминаются двояковыпуклые, двояковогнутые и даже выпукло-вогнутые шлифованные стекла) будущий писатель впервые столкнулся именно на кафедре И.И. Косоногова.
Тогда же Булгаков слушал лекции по ботанике и систематике растений, которые читал в университете видный ботаник и цитоэмбриолог профессор Сергей Гаврилович Навашин, в будущем академик АН СССР и АН УССР. В период работы С.Г. Навашина в Киеве обрел новые черты университетский ботанический сад, в особенности его оранжерейный комплекс, где появилось большое количество тропических и субтропических растений. Быть может, описывая в «Жизни господина де Мольера» парк в Отейле, аллеи, по которым идут Мольер и Буало, М. Булгаков вспоминал этот благоуханный сад. Ведь он так любил сады и парки Киева. В записях Михаила Афанасьевича конца 30-х годов есть сделанные им зарисовки листьев киевских каштанов...
В тот же период, в 1910—1911 гг., М. Булгаков слушал лекции видных отечественных физиологов Сергея Ивановича Чирьева и Василия Юрьевича Чаговца. Ученый европейского масштаба, С.И. Чирьев сочетал в исследованиях электрофизиологическое и неврологическое направления. Он издал в тот период монографию «Статика крови», в которой намечены основы учения о реологии крови, т. е. физической основе ее движения. Можно предположить, что М. Булгаков был знаком с этой книгой. Во всяком случае в будущем, уже в Москве, он интересовался опытами изобретателя аппарата искусственного кровообращения Сергея Сергеевича Брюхоненко, впервые создавшего модель движения крови вне организма.
Профессора С.И. Чирьева на кафедре физиологии сменил В.Ю. Чаговец. Широкую известность к этому времени получила предложенная им теория электрических явлений в тканях. Словом, пребывание в стенах университета не могло не будоражить живой ум. В эти годы, например, ученик В.Ю. Чаговца В.В. Правдыч-Неминский впервые в мировой науке записал электроцереброграмму, зафиксировал биотоки мозга. Своеобразный диалог человека с мозгом, описанный в юмористическом рассказе «Воспаление мозгов», с позиций современной нейрофизиологии, когда мы можем увидеть ритм биотоков мысли, не так уж фантастичен. И искра необычного сюжета, быть может, была заронена именно здесь, в университетской лаборатории.
Видными исследователями являлись Сергей Николаевич Реформатский и Андрей Алексеевич Садовень, на кафедрах которых М. Булгаков изучал химию. В его студенческой книжке есть и их подписи. Профессором С.Н. Реформатским, в частности, были предложены новые типы реакций синтеза органических кислот, что привело к получению витамина А и синтетического каучука. Биохимия нервной системы, механизмы пищеварения, ферменты, вырабатываемые поджелудочной железой, — таков круг исследований профессора А.А. Садовеня, одного из пионеров развития физиологической химии, автора фундаментального учебника по этим вопросам. В 1916 г. А.А. Садовень как председатель медицинской испытательной комиссии подпишет диплом М. Булгакова.
Н.М. Покровский с племянницами. Из архива А.П. Кончаковского
М. Булгакова привлекала сфера лаборатории. Вот картинка из прошлого. В личном архиве Елены Андреевны Земской сохранилась фотография М.А. Булгакова в студенческие годы, известная в семье под названием «Доктор». Стол в его кабинете заставлен пробирками и приборами, на полке стоит череп. И словно эпиграф к этому снимку, воспринимаются слова писателя: «Глубокими вечерами или ночью, когда все уже сходились, и Турбин, таинственно погруженный в свои склянки и бумаги, сидел окрашенный зеленым светом у себя в спальне...» Михаилу Афанасьевичу вообще был весьма интересен мир эксперимента с его своеобразной научной романтикой — не случайно в завершающей главе романа «Мастер и Маргарита» Воланд говорит Мастеру: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой <...>?»
Знания и навыки, полученные в лаборатории, несомненно, пригодились М. Булгакову во врачебной работе, особенно в смоленский период.
Характерно, что в письме сестре в Москву, отправленном из Вязьмы 3 октября 1918 г., Михаил Афанасьевич просит приобрести и выслать ему «Практическое руководство по клинической химии, микроскопии и бактериологии» Клопштока и Коварского. С этой книгой он, видимо, познакомился еще в студенческие годы, поскольку она входила в серию общедоступных учебных медицинских пособий, выпущенных издательством «Сотрудник» в 1912—1913 гг.
«Никогда так и не побывавший в дальних странах, Булгаков питал слабость к географическим картам, — пишет В.Я. Лакшин об особенностях последней московской квартиры писателя. — И если уж глядеть на стены, то никак нельзя было миновать старинную карту двух полушарий со средневековыми контурами материков и чужеземными надписями». Быть может, одним из первых путешественников, чьи впечатления отозвались в его воображении, был заведующий кафедрой зоологии со сравнительной анатомией профессор А.А. Коротнев, читавший в университете этот курс вплоть до 1910 г. Составленная им кафедральная программа, сохранившаяся в архиве Киева, охватывает множество классов живых существ, начиная от беспозвоночных. Организатор русской биологической станции в Виллафранке на Средиземноморье, ученый, чьи труды были известны Ч. Дарвину, А.А. Коротнев возглавлял научные экспедиции на острова Индийского и Тихого океанов, на Шпицберген и на Байкал. Им впервые описано несколько видов гребневиков, составлены замечательные коллекции морских животных. Естественно, на кафедре подробно изучались и лягушки. В частности, в тот же период здесь была выполнена диссертация на звание магистра об особенностях их кровеносной системы. Возможно, детали именно этих экспериментов воспроизведены в повести «Роковые яйца».
Впрочем, и в других деталях этой повести как бы просматривается образ А.А. Коротнева, упоминаются его обширные знания мировой фауны. Ведь и профессор Персиков — энциклопедически образованный ученый. Он по памяти называет, например, особенности петухов, характерных для Индии и Цейлона, Малайского архипелага и предгорий Гималаев. Пожалуй, единственным биологом в университете, видевшим неведомые материки своими глазами, которого слушал и знал Булгаков, был профессор Коротнев.
Ф.Г. Яновский (1860—1928). Из фондов Центрального музея медицины УССР
Фамилию и подпись этого выдающегося биолога автор также обнаружил в студенческой книжке Михаила Афанасьевича. Характерно, что именно в период слушания им лекций А.А. Коротнева М. Булгаков вместе с И.П. Воскресенским защищал на семейных диспутах теорию Дарвина. И еще чрезвычайно существенная деталь. Личность Алексея Алексеевича Коротнева особенно значима для нас потому, что киевский ученый, по сути, явился как бы своеобразным живым звеном между М.А. Булгаковым и А.П. Чеховым. Сохранилось семь писем Коротнева к Чехову, они были дружны и неоднократно встречались. Из писем узнаешь о многом — в частности, о коллекциях и поездках Коротнева, о трогательном внимании к здоровью Антона Павловича и хлопотах о нем. Представляют интерес общественная позиция А.А. Коротнева, его политические взгляды. Так, в марте 1901 г., касаясь студенческих волнений в Киевском университете, профессор А.А. Коротнев пишет А.П. Чехову, что «теперь никакие установки не удовлетворяют молодежь, теперь пустяками не отделаешься». И в то же время А.А. Коротнев с горечью признается, как тяжела для него «неизменно пошлая атмосфера провинциального университета».
Через год, в марте 1902 г., А.А. Коротнев пишет А.П. Чехову взволнованные строки: «Пишу Вам под впечатлением только что прочитанной новости — увольнения М. Горького из академиков. Нахлынувшее чувство обиды и негодования еще усиливается предчувствием того, что и эта пощечина народному самосознанию пройдет безнаказанно. Неужели же остальные почетные академики не выйдут в отставку?»
Наделенный, как отмечал А.П. Чехов, беллетристическими способностями и ораторским даром, А.А. Коротнев, несомненно, был той личностью, к которой тянулось студенчество, и, быть может, именно в его воспоминаниях об Антоне Павловиче, которыми профессор, очевидно, делился с учащимися булгаковского поколения, перед Михаилом Афанасьевичем впервые предстал живой Чехов. Именно в эти месяцы в результате усилий киевской общественности в честь 50-летия писателя в Киеве появился Чеховский переулок, состоялись чеховские вечера. Однокашник А.П. Чехова по Московскому университету, врач по образованию, ученый, связанный с либеральными организациями, А.А. Коротнев, как нам думается, не стоял в стороне от этих событий.
Анализируя формирование взглядов Булгакова в юношеские годы, мы не вправе не учитывать влияния на него и таких личностей с широкими демократическими воззрениями, как Алексей Алексеевич Коротнев. Закрытие университета в октябре 1905 г., после схватки студентов с городовыми и казаками, многотысячный митинг год спустя у этих же стен и вновь закрытие университета в ноябре 1907 г. — все это в гимназический период происходило на его глазах. «Крамола» в университете неукоснительно пресекалась и в годы его университетской учебы. Например, в личном деле Е.Б. Букреева, однокурсника М.А. Булгакова, мы нашли подписку о том, что он ни в каких тайных обществах и в неразрешенных собраниях не участвовал (если отрицал, следовательно, подозревался). А в личном деле В.Л. Покотило, в будущем известного советского хирурга, учившегося несколькими годами раньше, сохранилось изготовленное типографским способом своеобразное покаянное клише: «За участие в студенческой сходке я подвергнут следующему наказанию: выговору с занесением в штрафной журнал, лишению всех льгот в течение университетского курса с предупреждением, что в случае нового моего участия в беспорядках настоящая виновность будет служить обстоятельством, отягощающим мою вину». Кстати, под наблюдением полиции находился и А.А. Коротнев — за поддержку организаций, имевших социал-демократическую ориентацию.
«Михаил очень много думал о смысле жизни, о смерти. Смерть ненавидел, как и войну. Войну ненавидел. Думал о цели жизни. У нас очень много в семье спорили о религии, о науке, о Дарвине, — отмечала Н.А. Булгакова-Земская <...>. Он увлекался опытами, экспериментировав. При горячем участии братьев <...> собрал очень хорошую коллекцию бабочек. Причем там были и сатир, и махаоны, и многие другие редкие экземпляры. Потом, уезжая из Киева, я спросила у мамы: «А где же Мишины коробки с энтомологической коллекцией?» Она говорит: «Он отдал ее Киевскому университету, уезжая из Киева». Это уже было в 1919 году» [26, с. 53, 54]. Добавим, что коллекция, видимо, была передана на кафедру, связанную с деятельностью А.А. Коротнева, который обогатил университет рядом блестящих собраний различных видов беспозвоночных. Именно к этому ряду решил добавить свой дар и М. Булгаков.
В.М. Покровская-Булгакова и И.П. Воскресенский «Ивана Павловича целую крепко», — писал М. Булгаков в 1921 г. Из архива Е.А. Земской
Вот еще свидетельства неравнодушного отношения Михаила Афанасьевича к университетской жизни. О них весной 1988 г. нам рассказал известный историк медицины профессор Павел Ефимович Заблудовский. П.Е. Заблудовский окончил медицинский факультет Киевского университета в 1919 г. В 30-х годах П.Е. Заблудовский и М.А. Булгаков сотрудничали в Институте санитарной культуры, о чем упоминает и М.О. Чудакова.
В театре при институте была поставлена, в частности, пьеса Н.А. Венкстерн «Одиночка» о социально-психологических проблемах женщин в обществе. Режиссерской подготовке пьесы и появлению ее на сцене способствовал М.А. Булгаков, поддерживавший дружеские отношения с Натальей Венкстерн. О работе в театре Санпросвета Михаил Афанасьевич упоминает и в черновике письма Сталину, написанном весной 1931 г.
Приведем некоторые подробности нашей беседы с Павлом Ефимовичем в его квартире в Москве. Однажды, вспоминает старейший врач, они разговорились с Михаилом Афанасьевичем о трудном положении в университете в период переворотов в Киеве в 1918—1919 гг. М. Булгаков с большим сочувствием воспринял рассказ П.Е. Заблудовского о том, как на глазах у студентов буквально у дверей клиники снарядом был убит бывший его учитель, акушер-гинеколог профессор Г.Г. Брюно. Как отмечает П.Е. Заблудовский, М.А. Булгаков почти час расспрашивал его об университете в этот сложный период. Поляризация политических сил ощущалась не только среди преподавателей, но и среди студентов. С приходом деникинцев многие были исключены, повторный прием для продолжения учебы осуществлялся по индивидуальным заявлениям, с предпочтением в отношении правых. Накал страстей был велик, но все-таки к экзаменам студенты были допущены «In corpore» — благодаря дипломатичности и смелости сокурсника Заблудовского, члена старостата факультета Михаила Коломийченко, в будущем видного киевского хирурга. Он сумел уладить конфликты, уговорить реакционную профессуру, примирить национальные противоречия, и многострадальный курс не был разогнан.
Булгаков с большим интересом слушал рассказ о том, как уцелел медицинский факультет, быть может, думая и о судьбе брата.
Конечно, это лишь штрих, но и он кое-что добавляет к данным о связи Булгакова с Киевским университетом.
Если вам, читатель, доведется побывать на кафедре гистологии и эмбриологии Киевского медицинского института, ваше внимание, бесспорно, привлечет удивительная коллекция микроскопов. Многие из них отыскал и приобрел крупный русский гистолог Федор Иванович Ломинский. Курс, читаемый Ф.И. Ло-минским, М. Булгаков слушал на протяжении пяти семестров и именно тогда начал работать с микроскопом. П.С. Попов, биограф М.А. Булгакова, записал его слова: «Меня очень привлек микроскоп, когда я посмотрел на него, мне он показался очень интересным». О том, что М. Булгаков много работал с микроскопом, упоминает Н.А. Булгакова-Земская. Интерес этот проистекал, несомненно, из университетских занятий. Укажем в этой связи, что к известным работам Ф.И. Ломинского относится описание митоза, т. е. деления, нервных клеток, которое явилось совершенно новым этапом в науке о биологических закономерностях. К этому открытию Ф.И. Ломинского проявил большой интерес И.И. Мечников. Разве не тянутся эти впечатления студента Булгакова еще одной осязаемой нитью к опытам профессора Персикова по размножению живых клеток?
Семья Булгаковых в Буче В нижнем ряду слева направо — Надя, Тася, Леля Булгаковы, в среднем ряду — М.М., В.М., Н.М. Покровские, И.П. Воскресенский, в верхнем ряду — Михаил Булгаков 1913 г. Из архива А.П. Кончаковского
Не может не заинтересовать нас и такая деталь. Как явствует из архивных документов, Ф.И. Ломинский был одним из инициаторов создания университетского клинического центра на Батыевой горе. Он составил специальную докладную записку, где обрисовал будущее клинического городка и меры, необходимые для его благоустройства и развития. В годы учебы М. Булгакова на младших курсах это строительство в глухих живописных местах лишь развернулось. Студенты-медики вместе с Ф.И. Ломинским, видимо, не раз ходили сюда. Рядом к тому же находился знаменитый Бактериологический институт, прекрасная копия Пастеровского института в Париже. Возможно, именно с этих высот перед взором юного Михаила Булгакова по-новому открылась панорама Киева. Ведь и сегодня, пожалуй, это лучшая точка, откуда отчетливо и объемно, словно на чудесной картине, видны его купола, здания и шпили в буйстве зелени. А дальше, там, где царствуют вечные сады, воображение рисует переход пространства в «береговые рощи над шоссе, вьющимся по берегу великой реки, и темная скованная лента уходит туда, в дымку (мы переводим булгаковское «уходила» в настоящее время. — Ю.В.), куда даже с городских высот не хватает человеческих глаз, где седые дороги, Запорожская Сечь, и Херсонес, и дальнее море» [13, т. 1, с. 66, 67].
...1913 год. В марте Михаил Афанасьевич венчается с Татьяной Николаевной Лаппа. Этот период является очень важным и в его медицинском образовании — в начинающемся осеннем семестре он соприкасается непосредственно с лечебным делом, слушает лекции Ф.Г. Яновского, А.Д. Павловского, В.Д. Добромыслова, В.Н. Константиновича, Г.Ф. Писемского.
Феофил Гаврилович Яновский возглавлял до 1913 г. кафедру врачебной диагностики. Основы распознавания болезней, освоение перкуссии и аускультации, так пригодившихся Булгакову в дни самостоятельной работы в земской глуши, — вот что давала студентам эта кафедра. Скажем и о важном, на наш взгляд, совпадении: молодые Булгаковы, поселившиеся на Рейтарской улице, и профессор Яновский жили в тот период совсем близко, и, быть может, Михаил Афанасьевич бывал у него дома, в скромном флигеле во дворе на углу Большой Подвальной и Нестеровской, на фасаде которого сейчас висит мемориальная доска в память о Ф.Г. Яновском. Дружеские отношения между учителем и учеником, видимо, сохранялись — не случайно художница О.Д. Яновская, родственница Феофила Гавриловича, изобразила впоследствии на одной из картин булгаковский дом на Андреевском спуске предреволюционной поры.
С октября 1913 г. в связи с инспирированным царским правительством «делом Бейлиса» в Киеве находился В.Г. Короленко, выступавший в защиту обвиняемого. Он остановился в гостинице «Франсуа» на Фундуклеевской улице. В связи с плохим состоянием здоровья Владимира Галактионовича Ф.Г. Яновский неоднократно посещал его, оказывая врачебную помощь. В обстановке черносотенной травли и для этого требовалось мужество.
Упоминания об этом судебном процессе имеются у Н.А. Булгаковой-Земской. Думается, Ф.Г. Яновский и М.А. Булгаков, если они встречались вне университетских стен, не могли не говорить в этой связи о благородной позиции Короленко. Не случайно позже Михаил Афанасьевич упомянет о бесстрашном русском писателе-демократе с чувством большого уважения и нежности. Здесь стоит сказать о неизменно интернациональных взглядах, с юных лет присущих Булгакову, — эту его черту особо подчеркнула в беседе с нами Е.А. Земская. И их укреплению, возможно, способствовал Ф.Г. Яновский — врач-гуманист, известный и любимый буквально в каждом уголке многонационального Киева.
В работе над этой книгой автору чрезвычайно помогли встречи с исследователем жизни и творчества М. Булгакова А.П. Кончаковским и его интереснейшие записи бесед с Татьяной Николаевной Лаппа. Анатолий Петрович пришел в дом на Андреевском спуске в начале 70-х годов. «Дом Турбиных» был тогда и известным, и неизвестным. Лишь надпись мелом, вновь и вновь появлявшаяся на двери, напоминала — тут жил Булгаков. При разговоре с хранительницей этого очага Инной Васильевной Кончаковской (Листовничей) — дочерью бывшего владельца дома видного киевского инженера и архитектора Василия Павловича Листовничего (некоторые его черты запечатлены в образе Лисовича в «Белой гвардии») — выяснилось, что Инна Васильевна и Анатолий Петрович не только однофамильцы, но и близкие по духу, по чертам жизненного пути люди. В тот памятный день перед А.П. Кончаковским открылись тайны этих комнат, он увидел знаменитые изразцы турбинской печи, когда-то пышущие жаром, как бы услышал бой старинных стенных часов, ощутил огонь в бронзовой лампе. Так началось его приобщение к миру Булгакова...
Вместе по пути добра. Варвара Михайловна и Иван Павлович. «У Воскресенских очень интересно жить: вчера приехал Миша», — писала Н.А. Булгакова из Киева в 1921 г. Из архива А.П. Кончаковского
Однажды летом 1975 г., узнав, что Анатолий Петрович собирается на Кавказское побережье, Инна Васильевна написала письмо Татьяне Николаевне Лаппа (впоследствии Кисельгоф), жившей в Туапсе, и попросила доставить его адресату. И вот А.П. Кончаковский отыскал дом № 6 по ул. Ленина, поднялся на третий этаж и постучал в шестую квартиру...
Разговор складывался нелегко. «Я дала слово моему первому мужу при расставании с ним, что о его жизни ничего не буду рассказывать, — сказала в раздумье Татьяна Николаевна. — Но с тех пор ушло так много воды в реках, в том числе и в любимом Михаилом Днепре, что можно, мне кажется, нарушить обет молчания».
Анатолий Петрович еще несколько раз приезжал в Туапсе. Татьяна Николаевна подарила ему несколько булгаковских реликвий, в том числе лампу, при свете которой писалась «Белая гвардия». Постепенно сложились подробные записи, отражающие встречи и беседы с Татьяной Николаевной. Пока они не опубликованы. С любезного согласия А.П. Кончаковского мы используем в нашем труде эти факты.
По словам Татьяны Николаевны, жили они в те далекие годы накануне империалистической войны и легко, и трудно. Легко потому, что все освещали молодость и любовь, тяготение Михаила Афанасьевича к искусству — частое посещение театров, да и вся чарующая атмосфера Киева. Михаил любил произведения Чайковского, Бетховена, Шуберта, с большим удовольствием слушал исполняемые оркестром фрагменты к популярным операм: увертюру к «Руслану и Людмиле», марш из «Аиды», антракты к «Кармен». Особенно любил музыку «Фауста». Часто дома напевал любимые арии. И вместе с тем, хотя родные и помогали им, они испытывали постоянные материальные затруднения. По настоянию Михаила Афанасьевича, они вели дом самостоятельно. М. Булгаков зарабатывал уроками, готовя гимназистов к поступлению в университет по нескольким предметам, в том числе по химии. Некоторым подспорьем служило и освобождение от платы за обучение в отдельных семестрах (штампы, удостоверяющие это, мы обнаружили в студенческой книжке Булгакова). Впрочем, деньги у них никогда не держались. Как только какие-то средства появлялись, они уходили на обед или ужин в ресторане, да еще на поездку туда на лихаче (вспомним, что и А. Турбин едет в 1-ю гимназию в декабре 1918 г. на извозчике). Очень любила юная чета Булгаковых Купеческий сад, ротонду над Днепром, куда шли через Владимирскую горку.
В литературе есть утверждение, что в этот период М. Булгаков почти забросил учебу. Судя по его личной студенческой книжке, формально такие перерывы отсутствуют, хотя некоторые дисциплины он, видимо, сдавал в более поздние сроки. И вместе с тем несомненен возрастающий интерес к медицине. В этот период Булгаков проходит курс десмургии на кафедре хирургии, руководимой профессором Александром Дмитриевичем Павловским, встречается с личностью, влияние которой в дни, когда развернется первая мировая война, скажется на его выборе в те трудные месяцы.
Киев, бульвар Шевченко, 17, бывшая университетская клиника. Здесь студент М. Булгаков постигал основы акушерства. Фото А.Д. Лобунца, 1990 г.
Руководимая А.Д. Павловским кафедра располагалась в военном госпитале. Именно А.Д. Павловский как крупный бактериолог (он основал Общество по борьбе с заразными болезнями и Киевский бактериологический институт) и одновременно видный хирург внес исключительно большой вклад в лечение хирургической инфекции. Знания М. Булгакова он оценит высшим баллом.
Хирург и экспериментатор Василий Дмитриевич Добромыслов с 1910 г. возглавлял в Киевском университете старейшую кафедру оперативной хирургии и топографической анатомии, основанную В.А. Караваевым. Именно тут М. Булгаков, вероятно, впервые увидел сложнейший хирургический эксперимент — восстановление целостности пищевода. Профессор Добромыслов использовал для этого аппарат искусственного дыхания с электрическим моторчиком. Можно полагать, что определенные детали экспериментальных операций на животных, традиционных для этой кафедры, ожили через годы в «Собачьем сердце». Нелишне отметить, что В.Д. Добромыслов сочетал экспериментальную работу в области оперативной хирургии и топографической анатомии с работой в клинике. В 1916 г. он, как свидетельствуют архивные документы, добровольно выехал в качестве хирурга в один из госпиталей Юго-Западного фронта. Оперативную хирургию и топографическую анатомию М. Булгаков также сдал на отлично.
В лице патологоанатома Владимира Николаевича Константиновича М. Булгаков встретился с классическими направлениями знаменитой научной школы, сформированной «королем патологов» В.К. Высоковичем. Приват-доцент Г.Ф. Писемский (в будущем видный советский акушер-гинеколог, основатель выездных женских консультаций) читал на курсе семиотику акушерства. Развитию клинического мышления способствовало слушание терапии на кафедре Г.М. Малкова, где изучались, в частности, сахарный диабет и анемии, болезни легких и желудка.
Зимой, на рождественских каникулах, Михаил Афанасьевич побывает вместе с Татьяной Николаевной в Саратове у ее родителей — Николая Николаевича и Евгении Викторовны Лаппа. В личном его деле сохранилось разрешение на эту поездку на специальном бланке с отметкой, что 15 января 1914 г. студент М. Булгаков прибыл из отпуска в университет. Вновь продолжаются занятия на тех же кафедрах. Летом Михаил Афанасьевич и Татьяна Николаевна опять в Саратове, на летних вакациях. Здесь их застают раскаты первой мировой. «Безумие началось. Август 1914 г.» — скажет Генрих Манн об этой войне. «Три года метания в седле, чужие раны, унижения и страдания, — о, проклятый бассейн войны» — вот слова Михаила Булгакова о бойне миллионов. Но этот вывод придет к нему позже, после долгого горького опыта, который начался тогда же, в августе 1914-го...
Известно, что в эти дни студент четвертого курса М. Булгаков начал работать в одном из саратовских лазаретов. Как подчеркнула Т.Н. Лаппа, Михаил Афанасьевич приступил к этой миссии по предложению патронировавшей лазарет Евгении Викторовны Лаппа, матери Татьяны Николаевны, и выполнял ее добросовестно и охотно. Он трудился здесь в течение месяца. В книге Л.М. Яновской «Творческий путь Михаила Булгакова» приводится фотография, запечатлевшая юного медика-добровольца среди раненых. По воспоминаниям Т.Н. Лаппа, Михаил Афанасьевич очень любил эту фотографию в небольшой самодельной рамочке. Она подарила ее А.П. Кончаковскому. Молодое одухотворенное лицо, серьезный умный взгляд, решительность и доброта — таким предстает он из августовского далека. Очень интересны подробности тех педель. Не так давно они стали предметом исследования. В очерке «Саратовские дни Мастера» о них рассказал краевед и историк В. Кац [27].
Итак, Саратов в первые дни войны. При содействии Красного Креста и благотворительных организаций в городе сразу же образуется несколько госпиталей. Один из них открывается при Казенной палате, управляющим которой являлся Н.Н. Лаппа, на средства ее сотрудников. На первом этаже, окна которого выходят на ул. Вольскую (ныне Братиславская), оборудуются две просторные палаты на десять коек каждая, кухня и перевязочная. 24 августа 1914 г. в Саратов прибыл санитарный поезд с ранеными. Они были размещены в четырех лечебных заведениях, в том числе в лазарете при Казенной палате. В течение месяца после прибытия этого поезда через Саратовский эвакопункт прошло 2975 раненых — это говорит о размере людских потерь, ведь только в тыловых городах открылись многие десятки таких эвакопунктов. Определенная часть раненых поступила и в лазарет при Казенной палате. Хорошее его оснащение, должную подготовку персонала положительно оценил известный хирург профессор Саратовского университета С.И. Спасокукоцкий, руководивший с 1913 г. кафедрой госпитальной хирургии, размещавшейся в губернской земской больнице. Именно здесь он начал применять хирургические методы лечения язвенной болезни желудка, а затем в этой же клинике были выполнены первые операции на легких, головном мозге, успешные вмешательства при ранении сердца. Думается, что студент-старшекурсник М. Булгаков вместе с врачами Н.Л. Гуревичем и Е.А. Куприяновой, фельдшерицей С.Н. Неклюдовой, сестрой милосердия Н.Е. Богоявленской, беззаветно трудившимися в лазарете, не раз слышал в это время и имя А.А. Богомольца, читавшего с 1911 г. курс общей патологии, а также лекции по фармакологии и бактериологии в том же университете. Кафедра профессора А.А. Богомольца также не оставалась в стороне от событий, здесь оказывалась лабораторная помощь всем госпиталям города. Кстати, по свидетельству члена-корреспондента АН УССР О.А. Богомольца, сына А.А. Богомольца, сестрой милосердия одного из саратовских лазаретов стала в эти дни и его мать, Ольга Георгиевна Богомолец.
А.Д. Павловский (1857—1944). Из фондов Центрального музея медицины УССР
Осенью Михаил Афанасьевич и Татьяна Николаевна возвратились в Киев. М. Булгакову предстоял завершающий, пятый, курс в университете. Насыщенная его программа, включающая терапию, хирургию, акушерство и гинекологию, дерматовенерологию в полном объеме госпитальных клиник, другие дисциплины, несмотря на войну, осталась неизменной. Именно в этот период Булгаков встретился с выдающимися учеными, составлявшими цвет отечественной и европейской науки. В его зачетной книжке мы находим подписи В.П. Образцова и М.Н. Лапинского, М.М. Дитерихса и А.А. Муратова, С.П. Томашевского и Н.М. Волковича.
По семейным воспоминаниям Н.А. Булгаковой-Земской, из своих учителей М. Булгаков особо выделял заведующего кафедрой факультетской хирургии Николая Маркиановича Волковича, его имя не раз звучало в семье. В образе профессора-хирурга, приехавшего к раненому Алексею Турбину, бывшему своему ученику, на страницах «Белой гвардии», на наш взгляд, обрисован именно Волкович. В хранящемся в архиве фонде медицинского факультета, в документах, датированных 1918—1919 гг., мы обнаружили, что и в дни захвата Киева петлюровскими войсками М.Н. Волкович не покинул своего поста на кафедре и в клинике.
«Делать Турбиным и тем, кто с Турбиными был тесно и кровно связан, в комнате Алексея было нечего. Там и так стало тесно от трех мужчин. Это был тот золотоглазый медведь, другой, молодой, бритый и стройный, больше похожий на гвардейца, чем на врача, и, наконец, третий, седой профессор. Его искусство открыло ему и турбинской семье нерадостные вести, сразу, как только он появился шестнадцатого декабря. Он все понял и тогда же сказал, что у Турбина тиф. <...>
Что-то в груди у Турбина заложило, как камнем, и дышал он с присвистом, через оскаленные зубы притягивая липкую, не влезающую в грудь струю воздуха. Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал того, что происходит вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор тронул ее за руку и шепнул:
— Вы идите, Елена Васильевна, мы сами все будем делать.
Елена повиновалась и сейчас же вышла. Но профессор ничего не стал больше делать.
В.П. Образцов (1849—1920). Из фондов Центрального музея медицины УССР
Он снял халат, вытер влажными ватными шарами руки и еще раз посмотрел в лицо Турбину. Синеватая тень сгущалась у складок губ и носа.
— Безнадежен, — очень тихо сказал на ухо бритому профессор, — вы, доктор Бродович (в списках однокурсников М. Булгакова по университету встречается имя Ивана Александровича Бровковича. — Ю.В.), оставайтесь около него.
— Камфару? — спросил Бродович шепотом.
— Да, да, да.
— По шприцу?
— Нет, — глянул в окно, подумал, — сразу по три грамма. И чаще» [13, т. 1, с. 264—265]. Назначая Турбину камфару в больших дозах для борьбы с коллапсом, профессор предполагает, что эти меры скорее всего тщетны. Но он намерен не оставлять больного и, несмотря на крайне опасную обстановку в городе, вновь приехать к нему.
А.А. Муратов (1850—1918). Из фондов Центрального музея медицины УССР
Н.М. Волкович — яркая фигура в хирургии, крупный общественный деятель, в будущем академик АН УССР. Известны, например, ортопедическая шина Волковича, три симптома Волковича, позволяющие распознать перелом переднего отдела таза, дифференцировать острый и хронический аппендицит, работы в области хирургической оториноларингологии, ряд руководств. Здесь однако, в обстановке осени 1914 г., нас более всего интересует, как учил Волкович своей специальности. Существуют неопубликованные воспоминания, касающиеся личности и деятельности видного ученого и хирурга. Доцент Киевского медицинского института Л.Г. Завершай любезно передал автору этой книги записки заслуженного врача УССР С.А. Тимофеева, работавшего в факультетской хирургической клинике с 1912 г. Приведем некоторые детали. С.А. Тимофеев отмечает, что клиника была организована Волковичем образцово. Работали химическая и гистологическая лаборатории. Каждого больного, у которого были видимые глазом изменения, фотографировал ординатор. Составлению истории болезни придавалось особое значение. Общие требования Волковича к ней можно сформулировать такой его фразой: «История болезни должна быть составлена так, чтобы при чтении ее через много лет возникал полный образ больного». Соответствовали этим требованиям также подробнейший анамнез, подробнейшее описание общего состояния, особенно участка заболевания, необходимые анализы, описание микроскопического вида удаленных частей. Одновременно проводилось обследование больного прочими методами: аускультация, пальпация и др. Существовало две истории болезни. Одна составлялась ординатором, другая — под его руководством — студентом-куратором, причем последняя зачитывалась перед операцией в присутствии профессора.
Волкович целый день находился в клинике, вникая во все мелочи. Кроме того, приходил и по вечерам. Все перевязки производил сам или присутствовал в перевязочной. Конечно, студентам такая работа давала очень много.
В клинике было 769 хирургических инструментов, выписывалось 24 журнала. Прочитать их за зиму Волкович не успевал. И вот после окончания занятий в мае он погружался в чтение и не уезжал на дачу, пока не заканчивал его. Заглавия статей он заносил в свою знаменитую тетрадку, которой пользовались все врачи, заинтересовавшиеся тем или иным вопросом хирургии.
С.А. Тимофеев пишет, что трудные черты характера, казалось бы, должны были создавать Волковичу врагов. Но это было не так. Люди, которых он не любил, говорили об этом с горечью. Положительные же его качества — честность, эрудиция, любовь к науке — перевешивали во мнении людей его дурные свойства: к слабостям Волковича относились с улыбкой, как к слабостям большого человека. «О, милый Волк, — энтузиаст науки» — называли его за глаза.
С больными Волкович никогда грубо не обращался. Правда, в его тоне не было теплоты и ласки, характеризовавших, например, Образцова, но окриков и грубости по отношению к больным я никогда не слышал. «Больной всегда прав», — говорил он. Дети его умиляли...
Возможно, именно из этой клиники М.А. Булгаков вынес навыки четко организованного умственного труда, привычку писать только в тетрадях, пронумеровывая страницы и не оставляя ни одного слова недописанный, выносить дополнения на отдельный лист, проставлять даты в начале и в конце текста, в обязательном порядке указывать источники. А самое главное заключается в том, что он овладел здесь основами клинической хирургии.
М.Н. Лапинский (1859—1926). Из фондов Центрального музея медицины УССР
В книге А.М. Ольшанецкого «Выдающиеся отечественные акушеры» один из разделов посвящен профессору Александру Александровичу Муратову. Это один из учителей Булгакова. А.А. Муратова по широте его гуманных устремлений можно, пожалуй, поставить рядом с В.Ф. Снегиревым. Удивительна близость их интересов: забота о женщинах с самой тяжкой долей — с онкогинекологическими заболеваниями (так, А.А. Муратову удалось открыть в Киеве первую бесплатную онкогинекологическую лечебницу), неустанные хлопоты о подготовке врачебных кадров, внимание к способностям женщин на медицинском поприще. Конечно, клиника А.А. Муратова на Бибиковском бульваре уступала по своему устройству Гинекологическому институту в Москве, но это было передовое учреждение.
Подпись профессора Муратова встречается на нескольких страничках булгаковской зачетки. И вот передо мной его пространные рукописные отчеты о работе в течение учебного года на руководимой им кафедре. Таких отчетов несколько, и всякий раз, обращаясь к ректору, профессор с огорчением подчеркивает: наличие на медицинском факультете лишь одной акушерской клиники при обширном студенческом контингенте усложняет учебный процесс. Тем не менее, указывает А.А. Муратов, все студенты присутствуют при производстве акушерских и гинекологических операций, а также принимают участие в ассистенции, обследуют рожениц, ведут амбулаторный прием.
Рядом с профессором А.А. Муратовым и приват-доцентом Г.Г. Брюно среди других студентов в родильном зале и операционной не раз стоял и М. Булгаков. Отметим, что наряду с «Практическим акушерством» А. Дэдерляйна, входившим в уже упоминавшуюся нами серию недорогих медицинских руководств для студентов и молодых врачей, выпущенных издательством «Сотрудник» и рекламировавшихся в справочнике «Весь Киев» в 1913 г. (к книге Додерляйна обращается молодой врач в рассказе «Крещение поворотом»), М. Булгаков возил с собою учебник акушерства, принадлежавший перу видного киевского ученого А.П. Матвеева. Эта объемистая книга с экслибрисом «Доктор М.А. Булгаков» хранится в фонде М.А. Булгакова в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина. Она проштудирована Михаилом Афанасьевичем подробнейшим образом. Подчеркивания, сделанные его рукой, имеются в разделах о положениях младенца и их распознавании, о периодах родов, о диетическом содержании родильницы и новорожденного. Пометы М. Булгакова встречаются на страницах, где описаны форма и связочный аппарат матки, нервы и мышцы фаллопиевых труб и яичников, сосуды молочных желез, признаки беременности, маточный шум, виды предлежания плода, механизм потуг. На полях одной из страниц он зарисовывает оболочки яйцеклетки. Характерна стилистическая правка, сделанная в одном из мест М. Булгаковым. «Хотя беременность есть состояние физиологическое и мы очень часто умеем его наблюдать, — указывается в учебнике, — однако же распознавание беременности нередко составляет трудную задачу». М. Булгаков вычеркивает слова: «однако же». Действительно, они лишние.
На наш взгляд, этот пример обращения Булгакова к медицинскому руководству наглядно показывает, сколь серьезно он относился к учебе, к приобретению знаний, к медицине вообще. Собственно, вся эта толстая книга испещрена его пометками.
На территории больницы имени Октябрьской революции в Киеве, где не раз бывал и Михаил Афанасьевич, на одном из старых зданий висит мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь с 1911 г. работал видный невропатолог академик АМН СССР Борис Никитич Маньковский. Во времена учебы Булгакова в университете он был ассистентом клиники, а кафедрой руководил профессор Михаил Никитич Лапинский, также достойный особого упоминания в летописи больницы и города.
М. Булгаков слушал у него курс нервных и душевных болезней. Широко образованный специалист, изучавший клиническую неврологию и патоморфологию нервной системы в лучших клиниках Парижа и Берлина, М.Н. Лапинский вписал важные страницы в современную неврологию, включая описание динамики восстановления рефлексов после травмы, установление спинальной локализации ряда функций, разработку проблемы боли, выделение ряда синдромов, уяснение особенностей трофики нервной системы. Характерно, что в Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина имеется более двадцати работ М.Н. Лапинского, в том числе публикации на французском языке. Дважды в неделю М.Н. Лапинский читал лекции: одна из них посвящалась систематическому изложению курса нервных болезней, другая — с элементами госпитальной неврологии, демонстрацией и разбором поликлинических больных.
С.П. Томашевский (1854—1916). Из фондов Центрального музея медицины УССР
В учебных программах, составленных М.Н. Лапинским, большое место занимает физиотерапия, в частности, вопросы лечения посредством гальванизации, фарадизации и франклинизации, то нами высокого напряжения и большой частоты, предусмотрено изучение и специальных методов электротерапии. Эту новую отрасль М.Н. Лапинский начал развивать в Киеве с 1903 г. Мы полагаем, что М.А. Булгаков еще в студенческие годы имел возможность оценить благоприятное воздействие лечения этими методами на больных неврологической клиники. В дальнейшем это сыграло определенную роль в решении обратиться к физиотерапии как средству лечения при возникшем у него невротическом состоянии. Как следует из писем Михаила Афанасьевича, такой курс лечения, проведенный ему в Ленинграде, оказался эффективным. Понятно, речь тут идет о назначениях невропатолога, но ведь и Булгаков был врачом и, следовательно, также участвовал в выработке подобных рекомендаций.
Наряду с курсом неврологии, в одном из корпусов Киевского военного госпиталя (сейчас здесь детская больница) М.Н. Лапинский читал курс по душевным болезням и проводил практические занятия. Вот строки из составленной им учебной программы: лечение бессонницы, галлюцинаций, состояния тоски и страха, беспокойства. Как видим, профессор М.Н. Лапинский и здесь не обходит вниманием проявления неврозов и психотических состояний, привлекая внимание и пробуждая интерес студентов к этой проблеме. Тут уместно вспомнить слова о М.А. Булгакове, сказанные В.А. Кавериным: хороший писатель очень часто и хороший человек. Обычно таковы и хорошие врачи. Во всяком случае, М.Н. Лапинский предстает в воспоминаниях современников не только как крупный теоретик неврологии, но и как клиницист-новатор, ученый гуманного склада. Как рассказал нам сын Бориса Никитича Маньковского заслуженный деятель науки УССР Никита Борисович Маньковский, много слышавший от отца о М.Н. Ленинском и знавший его лично, детищем Михаила Никитича была клиника для лечения неврозов. Она находилась на улице Бульварно-Кудрявской, на территории нынешнего Института ортопедии. Здесь использовалось лечение сном и гипнозом, имелась новейшая аппаратура для гидропатии. М.Н. Лапинский был человеком либеральных умонастроений, по-товарищески относился к студентам, всегда был готов поделиться знаниями, часто читал просветительные лекции. Думается, что в годы учебы М. Булгаков бывал и в этой лечебнице, а некоторые детали увиденного отразились в описании психиатрической клиники в «Мастере и Маргарите». Наконец, можно полагать, что поразительно точное описание парадоксальной гемикрании — заболевания, которым страдал Понтий Пилат (на наш взгляд, эти булгаковские страницы весьма интересны для врача-клинициста), — это прямое отражение курса лекций, которые читал на медицинском факультете М.Н. Лапинский, а быть может, и принадлежавших его перу руководств. Следует учесть, что Михаил Афанасьевич особенно внимательно изучал эти разделы неврологии еще и потому, что и сам страдал гемикранией...
В студенческой книжке М. Булгакова среди подписей знаменитых профессоров особо выделяется крупный почерк Василия Парменовича Образцова — выдающегося отечественного терапевта, чьи открытия имеют мировое значение.
Клиника В.П. Образцова, находившаяся на втором этаже примыкающего к университету медицинского корпуса по Бибиковскому бульвару, 17, была открыта для студентов с восьми часов утра до шести часов вечера. Многих учащихся, а также врачей собирали обзорные лекции, которые Василий Парменович читал в воскресные дни. Кроме того, три-четыре раза в неделю он читал двухчасовые лекции по обязательному учебному курсу.
В отчете В.П. Образцова, хранящемся в архиве, мы нашли упоминание о том, что помимо обязательной программы приват-доцент кафедры Н.Д. Стражеско читает для студентов, интересующихся болезнями сердца, факультативный курс кардиологии. Документы о деятельности этой и других терапевтических кафедр вообще поражают широтой тематики, причем близкой к современным проблемам клиники внутренних болезней. Это, к примеру, роль островков Лангерганса (панкреатических островков) в возникновении сахарного диабета, лечение тиреотоксикоза, диагностическое значение реакции Кальметта и Герена (т. е. туберкулиновой пробы), скорость распространения пульсовой волны, электризация желудка, туберкулезный перитонит и бугорчатка легких, т. е. настоящая академия врачебной мысли.
«Привычка у Образцова, — вспоминает академик Н.Д. Стражеско, — была такая. Являясь в Александровскую больницу, он у интерна прежде всего спрашивал: сколько новых больных, чем они больны, и сейчас же шел к ним для осмотра, исследования и назначения лечения. Он подошел к этому больному, поступившему с жестокими болями в области грудины и находившемуся почти без сознания, почти без пульса (речь идет о первом прижизненном распознании инфаркта миокарда. — Ю.В.), сел на табурет возле него, стал его наблюдать, потом исследовать, слушать. Потом он спросил интерна: «Как вы думаете, что у больного?» Последний, что называется, ляпнул: «Ревматизм грудины». Образцов зажмурил левый глаз (это была его привычка) н продолжал сидеть около больного, ничего не говоря. Скепсис на его лице был нарисован ясно.
А.А. Садовень (1857—1919). Из фондов Центрального музея медицины УССР
Как бы про себя я заметил: «А не есть ли это закупорка венечных артерий сердца?» Образцов обернулся удивленно, посмотрел и сказал: «Он, вероятно, прав»» [40].
Не так ли впоследствии, вслушиваясь в биение сердца больного, шел от койки к койке в далекой земской больнице юный доктор Булгаков? Да, он любил медицину. Показательны слова Михаила Афанасьевича в письме из Вязьмы от 31 декабря 1917 г.: «Единственным моим утешением является для меня работа (курсив наш. — Ю.В.) и чтение по вечерам» [25]. Думается, диагностическую пытливость, страстное желание помочь любому больному он приобрел, учась и у врача божьего милостью Образцова.
В числе произведений М. Булгакова, публиковавшихся в 20-х годах в журнале «Медицинский работник», мы встречаем и рассказ «Звездная сыпь». Эти строки, по сути, не имеют аналогов в мировой литературе. С величайшим целомудрием и гуманностью Булгаков обрисовал в «Звездной сыпи» больных сифилисом и подробности их врачебного обследования, одновременно дав глубокий научный анализ распространения этого страшного заболевания и наметив меры борьбы с ним. Эта медицинская программа и сегодня может служить образцом врачебного бесстрашия и научной последовательности. В рассказе упоминаются университет и профессор с седой бородой. Перед нами Сергей Петрович Томашевский, выдающийся русский сифилидолог, общественный деятель, поборник женского высшего медицинского образования. В его отчете, например, говорится, что в клинике лечились больные со всеми формами сифилиса, причем примерно шестую часть составлял третичный люэс, а у трех четвертей пациентов обнаруживались кондиломы. В течение 1911 г. в клинике обследовались и лечились 334 больных.
Клиника С.П. Томашевского обладала богатейшей библиотекой, тут применялись самые новые методы лечения. Достаточный опыт диагностики, радикализм в применении сальварсана, эпидемиологический подход к сифилису — все это М. Булгаков приобрел, несомненно, в этих стенах. Пройдет не так много времени, и молодой врач, заброшенный в провинциальную глушь, один на один столкнется с трагической эндемией края: «Теперь, когда прошло много лет, вдалеке от забытой облупленной белой больницы, я вспоминаю звездную сыпь на его груди. Где он? Что делает? Ах, я знаю, знаю. Если он жив, время от времени он и его жена ездят в ветхую больницу. Жалуются на язвы на ногах. Я ясно представляю, как он разматывает портянки, ищет сочувствия. И молодой врач, мужчина или женщина, в беленьком штопаном халате, склоняется к ногам, давит пальцем кость выше язвы, ищет причины. Находит и пишет в книге: «Lues III» <...>» [13, т. 1, с. 590—591]. Именно этот трудный и опасный раздел медицины станет в 1918—1919 гг. основной специальностью доктора М.А. Булгакова.
Но пока еще три года отделяют его от этой зимы. Пока приходится осваивать предмет за предметом — гигиену, офтальмологию, судебную медицину. Хотя, на первый взгляд, Киев живет все еще беззаботной жизнью, все так же полны кабаре и рестораны, все так же приезжают гастролеры в оперный театр, пульс города учащен. Обстановка на фронтах в эти месяцы складывается не в пользу русских войск, и отзвуки военных неудач, предвестники «великого отхода» из Галиции, докатываются и до этих улиц. В городе много беженцев, ощущается нехватка топлива и продуктов, учащаются грабежи. Ежедневно прибывают поезда с ранеными, спустя некоторое время будут эвакуированы гимназии, университет, другие учебные заведения. Многие товарищи М. Булгакова на фронте, они досрочно выпущены зауряд-врачами. Всего через год наденет шинель и он, но пока мобилизация его не касается...
И вот 13 мая 1915 г. М. Булгаков подает ректору университета прошение, которое стоит процитировать полностью: «Будучи признан при призыве зауряд-врачом, негодным для несения походной службы, настоящим имею просить Ваше превосходительство выдать мне удостоверение в том, что я состою студентом V курса, для представления в одно из врачебных учреждений». 18 мая он получает это удостоверение и вскоре здесь же, в неспокойном родном городе, приступает к работе в учреждении Красного Креста, оказывает помощь раненым.
Киев, дорога в госпиталь. Фото А.Д. Лобунца, 1990 г.
Это было решение, продиктованное чувством долга, а не обстоятельствами. Освобождение М.А. Булгакова от походной службы открывало перед ним возможность беспрепятственно получить врачебную работу во многих местах России вдали от района военных действий. В своде архивов медицинского факультета того периода сохранилось множество приглашений выпускникам факультета на врачебные должности, например, из Пермского и Аткарского земств, Сызрани, Алатыря, Самары, Архангельска. Бесспорно, нашлась бы вакансия и в Саратове — призыв врачей в армию резко увеличил повсюду нехватку специалистов. И все же М. Булгаков предпочел прифронтовую полосу. Время поставило вопрос: как быть? И Булгаков ответил так, как велела совесть.
В Киеве в эти месяцы открылось свыше ста лазаретов и госпиталей. Они размещались при монастырях и богадельнях, в центре и на окраинах. В госпиталь превратилась 1-я гимназия, которую окончил М. Булгаков, — в Государственном архиве кинофотодокументов УССР сохранился фотоснимок здания с полотнищем Красного Креста у входа. В корпусах политехнического института развернул койки и операционные госпиталь Североамериканского Красного Креста. Поток раненых приняла больница Мариинской общины сестер милосердия на Мариинско-Благовещенской улице — ее, как и отделение больницы на Подоле, возглавил Михаил Михайлович Дитерихс. Краснокрестовский лазарет открылся и в университетской хирургической клинике, носящей ныне имя академика Алексея Петровича Крымова. Как и Н.М. Волкович, А.П. Крымов стал консультантом Красного Креста на Юго-Западном фронте. Оба профессора поочередно выезжали в этапные и подвижные госпитали, проводя месяц в клинике, а месяц на линии военных действий.
Тут нет нужды идеализировать деятельность Российского общества Красного Креста того времени. Ключевые позиции в нем занимали люди, весьма далекие от медицины, зачастую мало заинтересованные в создании обстановки, благоприятствующей передовым общественным начинаниям. Военно-санитарное ведомство, Красный Крест, Земский Союз, Союз городов, множество частных организаций действовали на фронте несогласованно, без единого соподчинения. И все же именно Российское общество Красного Креста, представители которого в ранге главноуполномоченных выехали на все фронты, развернуло в тот критический период наиболее значительную по численности госпитальную сеть. Здесь было сосредоточено 52 процента коек для раненых, трудились 2,3 тысячи врачей, 15 тысяч медицинских сестер, 35 тысяч санитаров. Имелось 62 передовых отряда, 185 питательно-перевязочных отрядов, 1329 эвакуационных лазаретов. В госпиталях Красного Креста трудились квалифицированные врачи, в том числе и призванные в армию, среди них такие хирурги, как Н.Н. Бурденко, В.А. Оппель, А.И. Мещанинов, Н.Н. Напалков, С.С. Юдин. В документах, хранящихся в Центральном государственном военно-историческом архиве, в списках лиц, отмеченных нагрудным знаком Красного Креста, мы обнаружили имя И.А. Абрикосова, ряда других известных врачей. Как указывает В.А. Оппель, учитывая мощность госпиталей и квалификацию медицинского персонала, туда доставляли наиболее тяжелораненых.
Но в каком из госпиталей работал М.А. Булгаков? В «Белой гвардии» военный врач Алексей Турбин — фигура, биографически близкая автору романа, служит в тяжелом трехсводном госпитале. Он существует в реальности — это старинный лечебный городок на Печерске, где и сегодня располагается военный госпиталь. Сохранились крепостные ворота в госпиталь и мост к ним, переброшенный через защитный ров, заросший сегодня травой. По этому мосту в студенческую пору сюда не раз спешил и М.Л. Булгаков, ведь тут располагался ряд университетских клиник.
Характерная черта архитектуры этого обширного медицинского комплекса — вместительный трехсводный центральный блок в виде огромной буквы «П». Его коридоры протянулись почти на километр, имеются удобные условия для приема, сортировки и размещения пострадавших. Именно на этой базе с учетом возрастающего наплыва раненых был также создан госпиталь Красного Креста. Перелистывая подшивки газеты «Киевская мысль» за 1915—1916 гг., автор обнаружил, что здесь, в частности, были сформированы краснокрестовские передвижные хирургические отряды. Один из них возглавил хирург Д.П. Сабанеев, преподававший впоследствии в Киевском медицинском институте, другой — специализировавшийся в области челюстно-лицевой хирургии хирург-стоматолог К.П. Тарасов, отец актрисы А.К. Тарасовой, игравшей затем в «Днях Турбиных», который станет организатором стоматологического факультета в Киеве. Начальником госпиталя Красного Креста был назначен профессор Александр Дмитриевич Павловский. Именно в этот период им была написана одна из актуальных статей по военно-полевой хирургии, посвященная диагностике и лечению газовой флегмоны и газовой гангрены. Упоминание об этой работе в записи на личном бланке А.Д. Павловского с краснокрестовской эмблемой мы обнаружили в архиве Музея медицины Украинской ССР.
«Доктор». Любимое фото в семье Булгаковых. Из архива Е.А. Земской 1913 г.
Показательно, что в это же время А.Д. Павловский хлопочет об открытии в составе медицинского факультета клиники инфекционных болезней, подчеркивая, что бактериология открыла этиологическую эру в медицине, породив асептику, серотерапию и химиотерапию. Его идея получила в Киеве воплощение лишь в последующие годы, но, собственно, такой клиникой, где достижения бактериологии служили хирургии, стал возглавляемый им госпиталь.
По свидетельству Надежды Афанасьевны Булгаковой-Земской (упоминания сестры М.А. Булгакова об этом отчетливо запомнились ее дочери, Елене Андреевне Земской), Михаил Афанасьевич, еще будучи зауряд-врачом, в мае 1915 г. пошел работать именно сюда, в наиболее квалифицированное медицинское формирование Красного Креста. Так было найдено недостающее звено, соединились слова «тяжелый трехсводный госпиталь» и реальность.
В период первой мировой войны через этот госпиталь прошло более тридцати тысяч раненых. Работа шла днем и ночью. Все чаще раненых, помимо госпиталей, приходилось размещать в Луцких казармах на Лукьяновке, куда срочно приглашали врачей, сестер милосердия, а также жительниц города, способных помочь в уходе за беспомощными людьми. Был объявлен набор в прививочные отряды для обслуживания армии, по инициативе Ф.Г. Яновского начали работать противоэпидемические курсы. С циклом лекций «Личность женщины» выступает М.Н. Лапинский — сборы идут на удовлетворение нужд приютов для сирот. О создании мастерских, где бы работали слепые — инвалиды войны, хлопочет С.П. Томашевский.
«1915 год. Немцы уже в Ковеле, — пишет в «Повести быстротекущих лет» очевидец событий поэт Николай Ушаков. — Седобородые мужики роют окопы к западу от Киева — за Святошином и Ирпенем <...>. В Киеве необычайные по продолжительности и суровости морозы. Очереди под открытым небом, и газеты советуют продавать предметы первой необходимости в кинематографах, народных домах и чайных. Никогда еще не были так жалки киевские контракты. Нет дров. Нет муки. Введены хлебные карточки» [41].
В нелегких условиях тех месяцев, в часах напряжения у операционного стола мужает дух и крепнут знания отстаивающих жизнь, несущих милосердие. Среди этих подвижников в белых халатах, среди безвестных участников спасения тысяч людей и доброволец Красного Креста зауряд-врач Михаил Булгаков.
Уже не вернутся времена любительских спектаклей в летнем театре в Буче под Киевом, где юный студент Булгаков удивлял всех своей игрой, уже, наверное, никогда не доведется молодому поколению семьи Булгаковых всем вместе беззаботно веселиться («Помнишь, как мы хохотали в № 13», — писал М. Булгаков в начале 20-х годов в одном из писем сестре). Жизнь вот-вот обернется перед ним совсем иной стороной.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |