Поступь бес-культурья

Эта книга, как вы поняли, не только о Булгакове и не столько о нем. Он — лишь один из наиболее ярких примеров того, как значительная часть мировой культуры стала демоническим «проектом». У этого спец-проекта много целей: внушение идей самоубийства, наркотизации, революции, отмены христианской морали...

А, может быть, все же нескромно обличать признанных авторитетов? Такой вопрос нередко возникает, но он неточный. Неправильно грызть брошенный в тебя камень, надо видеть, какая рука его бросила. Надеюсь, внимательный читатель увидит в этой книге не очернение национальной культуры, а попытку обличения незримых бесов. Узреть их личины, скрытые под — порой привлекательными — масками человеческой плоти — вот что важно!

Но для этого нужен православный взгляд. Такой, как был у К.Н. Леонтьева. Он писал: «...а знаете, кого я всей душой теперь ненавижу? Не угадаете. Гете. Да, от него заразились и все наши поэты и мыслители, на чтении которых я имел горькое несчастие воспитываться и которые и в жизни меня столько руководили! «Рассудочный блуд, гордая потребность развития какой-то моей личности»... и т. д. Это ужасно! Нет, тут нет середины! Направо или налево! Или христианство и страх Божий, или весь этот эстетический смрад блестящего порока!..»

Леонтьев застал юбилейные восторги по поводу Гете. Как не возмутиться было хотя бы такому выводу либерального литературоведения: «...Фауст — каждый из нас в те минуты, когда мы перестаем быть рабами мелочей жизни и становимся людьми из титулярных советников, коммерсантов и пр., потому что и Гете — один из нас, только лучший». Это еще что! Потом Фауста и его автора стали записывать в различные политические партии. Легальные марксисты восторгались: как нужны человечеству фаустовские грезы о счастье на земле! Луначарский назвал финал «Фауста» социалистическим. Наконец, уже в 1937 году руководитель гитлеровской молодежи Бальдур фон Ширах разглагольствовал «о любви Гете к военной униформе и о «вечной юности» этого безбожника, чей дух был вызван из небытия великим фюрером». Интересно, что носители всех наиболее мощных диавольских идей в политике принимали Фауста за своего. И в этом они были правы.

Ладно с ним, с Гете. Особенно больно узнавать страшные вещи про «наших», любимых со школьной скамьи. Революционно-либеральная, а позже советская школа не способна была дать духовную картину их творчества. Это непонимание и есть материал, из которого отлит колосс наподобие Родосского; он присвоил себе имя «русской культуры». Русская ли она? «По паспорту» — да. Но ведь русский — значит, православный!

Литература убила Россию — если и преувеличил Розанов после трагедии 17-го года, то не так уж сильно.

Можно ли было безнаказанно — десятилетиями и даже веками — взращивать плевелы? Любовь — в стиле охальных стишков Баркова. Надежду — в светлое будущее — по Чернышевскому. Веру — в себя. Как заключил Есенин «Инонию»:

Новый на кобыле
Едет к миру Спас.
Наша вера — в силе.
Наша правда — в нас!»

Нельзя не согласиться: «Россия стала читающей страной, и уже с середины XIX века возникло глубокое противоречие. Русский человек читал художественную книгу, как текст Откровения, а писатель-то писал уже во многом как Андре Жид...

В.В. Розанов упрекнул русскую литературу за безответственность. Но писатели XIX века еще не знали взрывной силы слова в культуре традиционного общества.

...В русских людях жива еще старая вера в то, что высокое художественное Слово, дар Ученого или любой другой талант обладают святостью, благодатью. Через них не может приходить зло. А значит, носителям таланта, если они что-то заявляют в поворотные моменты народной судьбы, следует верить. Так и верили — академикам, певцам, актерам. И особенно — писателям.

Сами писатели не предупредили, что эта вера ложна, в ней много от идолопоклонства. Предупредить было нетрудно, требовалась лишь гражданская совесть. Достаточно было сказать, что по одному и тому же вопросу противоположные позиции занимали равно близкие нам и дорогие Бунин и Блок (или Бунин и Есенин) — это видно из дневников самого Бунина. Значит, вовсе не связан таланте истиной...» [30].

Виктор Острецов обращает внимание: «В автобиографиях революционеров всех мастей можно отметить одно важное место: решительно все говорят, что пришли в революционные организации через чтение классической литературы. Одни отмечают «Дым» Тургенева, другие «Бесы» Достоевского, третьи стихи Некрасова. Декабристы в числе своего идейного багажа, приведшего их к бунту, называли и «Историю» Карамзина среди других сочинений».

Влияние его лукаво составленных трудов на общественное мнение было таковым, что кто-то сочинил даже шутливые заповеди «карамзинистов».

1. Карамзин есть автор твой, да не будет для тебя иных авторов, кроме него.

2. Не признавай ни одного писателя ему равным...

3. Не произноси имени Карамзина без благоговения...

4. Помни сочинения Карамзина наизусть...

5. Чти Русского путешественника и Бедную Лизу, да грустно тебе будет и слезлив будешь на земле...

6. Не критикуй!

7. Не сравнивай!

8. Не суди!

9. Не говори об Истории правды...

Отступление о Репине.
Подобное было и в живописи. «Еще нигде не описаны те переживания революционеров, — вспоминал один из ближайших сотрудников В.И. Ленина В.Д. Бонч-Бруевич, — те клятвы, которые давали мы там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын Его Иван»...» Они правильно угадывали в Репине «своего». Возможно, и не зная его слов: «...Что за нелепость самодержавие. Какая это невежественная, опасная и отвратительная по своим последствиям выдумка дикого человека...» [83—3, с. 69]. Кстати, судьба клеветнической картины о царе Иоанне Грозном какая-то мистическая. С самого ее создания... Исследователь С. Фомин собрал на этот счет целый ряд любопытных свидетельств. ««Репин писал почти всегда с большим, всепоглощающим увлечением, но «Ивана Грозного» он создавал в состоянии сосредоточенного экстаза [...] Казалось, что художник преступил ту зону дозволенного, какая отведена ему характером дарования».
«...Художник боролся с картиной как с тяжелым недугом».
«Дочь Ильи Ефимовича «маленькая Вера делала гимнастику на трапеции. Внезапно у нее закружилась голова, и она упала. Разбила нос в кровь. Переполох! Мать бежит с водой, полотенцем. А отец умоляет подождать. Он смотрит, смотрит на струящуюся из носа кровь и запоминает цвет, направление струек. Он забыл, что это его дочь, что ей больно и надо скорее унять кровь. Художник главенствует над всеми чувствами, а художник увидел в натуре то, что создает сейчас на полотне — струящуюся кровь».
Сам Репин писал так: «Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».
Подобные чувства, кстати говоря, испытывал художник Рябинин, персонаж рассказа «Глухарь» В.М. Гаршина, тесно общавшегося с И.Е. Репиным как раз в то время: «Иногда я кладу палитру и кисти, и усаживаюсь подальше от картины, прямо против нее. Я доволен ею: ничего мне так не удавалось, как эта ужасная вещь. Беда только в том, что это довольство не ласкает меня, а мучит. Это — не написанная картина, это — созревшая болезнь [...] И я сижу перед своей картиной, и на меня она действует. Смотришь и не можешь оторваться, чувствуешь за эту измученную фигуру. Иногда мне слышатся удары молотка. Я от него сойду с ума. Нужно его завесить». Кстати, Гаршин был одной из моделей для головы Царевича. «Картина так заворожила его, — свидетельствовали современники, — что конец своей повести «Надежда Николаевна» он написал под влиянием новой работы художника. Лопатин убивает Безсонова копьем, очень похожим на Царский посох. Кровь, много крови — это свежие впечатления от картины». Вскоре после этого Гаршин покончил с собой. Бросился в пролет лестницы. А у художника стала сохнуть правая рука. Впрочем, и прежде примечали: «...Кого напишет Репин, тотчас же умирают: Мусоргский, Писемский и т. д. [...] Столыпин». Присутствовавший летом 1911 г. при разговоре Репин сам продолжил список: «...Плеве, Игнатьев, Победоносцев — множество». [83—3, с. 55].
Но самое интересное состоит в том, что если раньше произведения, подобные тем, что писал Репин, возбуждали радикальный политический элемент, то теперь их сюжеты оказывают влияние на профессиональных историков. С. Фомин приводит на сей счет удивительные примеры. [83—3, с. 58, 59].

В мире нигде больше такого нет. Трудно себе представить, что где-то еще вокруг литературного произведения, его автора или героев создавался бы религиозный культ. Меж тем в справочнике деструктивных сект, изданных Московской Патриархией, есть и бажовцы, и ефремовцы¹. Есть теперь и булгаковцы. Их кумиром является, конечно, не Иешуа Га-Ноцри. Они с глупой дерзостью заглядывают в глаза персонажа, встречаться взглядом с которым опасно: правый глаз — «с золотою искрой на дне», алевый — «пустой и черный... как вход в бездонный колодец всякой тьмы и теней».

Вы никогда не обращали внимания: на старинных иконах «Тайная вечеря» Иуда всегда повернут в профиль. Точно так же изображают на святых образах и бесов — в сценах Страшного Суда или житийных сюжетах. Это делается нарочито. Чтобы молящийся не встретился с адским исчадием взглядом.

Как тут не вспомнить смертоносных взглядов василиска, Вия, Медузы-Горгоны. Подобные сюжеты есть в мифологии народов едва ли не всех континентов.

Помните, как в «Вие»: «...Сквозь сеть волос глядели страшно два глаза... Все глядели на него, искали...» Этот зрительный мотив — главный в повести: философу кажется, будто все обратило на него очи, но нечистая сила не может увидеть его, пока не появится ее предводитель, с железным лицом и опушенными до земли веками. Как только Хома, не выдержав, взглянул на Вия, тот сразу же увидел его и уставил на него свой железный палец. Сам взгляд Хомы открывает его чудовищу — тот, кто смотрит на зло, сам делается зримым.

А в гоголевском «Портрете»? Взгляд, словно вырывающийся из полотна, выдает демоническую природу портрета, купленного художником Чартковым.

«Он опять подошел к портрету, с тем чтобы рассмотреть эти чудные глаза, и с ужасом заметил, что они точно глядят на него. Это уже не была копия с натуры, это была та странная живость, которою бы озарилось лицо мертвеца, вставшего из могилы». «Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его...» «Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него».

Нераскаянный Иуда и ему подобные родственны демонам. Существует целая галерея портретов «видимых бесов», писать которые следует лишь в профиль.

А если встретиться с каждым из них взглядом? Как бы обаяние зла не соблазнило тогда своими лукавыми резонами. С некоторыми это и произошло.

Так что только из чувства осторожности писали мы портреты великих писателей и прежде всего Михаила Булгакова именно в соответствии с иконографической традицией. Взяли в основном одну сторону его личности — инфернальную. Другую, человеческую, несчастную и по-своему обаятельную, затрагивать не стали. Да, портрет может показаться однобоким. Но, во-первых, такова духовная техника безопасности. А во-вторых, желающий легко может «наложить» скрытый профиль писателя на привычный, ставший хрестоматийным.

Да, наша литература имела и имеет даже сейчас особое влияние на русские души. Может быть, потому, что создается на языке, который стоит ближе всех к последнему избранному языку — церковно-славянскому? Православные всегда чтили пророков, которые от Бога. «Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Святым Духом». (2 Пет. 1: 21). Но кто стал на место пророков? Побежденные демонами гордыни, сребролюбия, блуда и высокоумия — всем бесовским легионом. Какие ценности передавали и передают они в умы и души народа?! Не о таких ли сказано: «...произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении. Обещают им свободу, будучи сами рабы тления; ибо кто кем побежден, тот тому и раб». (2 Пет. 2: 18, 19).

И эти несчастные начинают пророчествовать на основании бесовских видений! Поистине: «Так говорит Господь: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних... Я не посылал пророков сих, а они сами побежали; Я не говорил им, а они пророчествовали. Я слышал, что говорят пророки, Моим именем пророчествующие ложь. Они говорят: «мне снилось, мне снилось». Думают ли они довести род Мой до забвения имени Моего посредством снов своих, которые они пересказывают друг другу? Посему вот Я — на пророков, которые действуют своим языком, а говорят: «Он сказал». Вот, Я — на пророков ложных снов». (Иер. 23, 16—32).

Наша литература — не томик хрестоматии. Она там, где есть Отец — потому и отечественная, — в самом высоком смысле этого слова.

Русская культура — не сверкающий славою идол, это часть лестницы к Богу. И гнилые, источенные червями греха ступеньки для нее не годятся.

А колосс, что же делать с ним? Когда Родосский исполин был повержен, караваны еврейских купцов растащили металл по всей эйкумене. Пусть американоподобные постановщики и посыпанные перхотью «литературоведы», игривые интерпретаторы и носатые пародисты растаскивают по карманам позеленевшую медь неоязыческой культуры — на гонорары. При нашем богатстве — не жалко.

С Божией помощью можно и нужно остановить дальнейшую поступь бес-культурья. Но для этого надо знать его главные источники. Понимать страшную глубину входа «в бездонный колодец всякой тьмы и теней».

Соглашусь: задача православного искусства — это встреча с Богом, а не создание все большого количества произведений. Его роль — это роль предтечи второго Пришествия Спасителя, «свидетельствовать о Свете» и с Его приходом исчезнуть. (В том числе и в жизни каждого человека, который перестает читать художественную литературу, останавливается на Евангелии, Псалтири и житиях святых).

Настоящее творчество, направленное к этой цели, это умение отдать свое сердце в руки Того, Кто действительно является Творцом. К сожалению, человечество выбрало другой путь. Не сотрудничество с Богом, а подражание Ему. Это логически сначала привело к соперничеству, а затем и к откровенному противоборству. По этому пути пошел и Булгаков со своим «евангелием сатаны».

Конец и Богу Нашему слава!