Темнозрачный соавтор

В конце двадцатых Булгаков ненадолго оказался в психиатрической клинике (местопребывание Мастера описано со знанием дела)¹. Но лечение помогло не очень. В 1930 году у Михаила Афанасьевича стало дергаться плечо. «Время от времени накатывался страх одиночества, появилась боязнь многолюдных сборищ. По его собственным словам, в тот момент ему... «по картам выходило одно — поставить точку, выстрелив в себя». [83—2]. Несколько позже Елена Сергеевна записывает о его страхе смерти, пространства. Булгаков лечится гипнозом у доктора Берга. Вроде как помогло: «...начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь если бы он мог еще ходить один». Последнее примечание характерно: писатель практически не выходил из дома без сопровождения жены.

Дальше — больше. В ноябре 1939 года больной Булгаков сказал после ухода врача: «Я в ужасе... По-моему, доктора заметили. Забугин безусловно заметил, что я не нахожу слов, которые мне нужны, говорю не то, что хочу!.. Ужасно!.. Какое впечатление? Это, наверное, из-за наркотиков?!»

На другой день жена записала: «Проснулся в 10.15. Раздражителен, недоверчив. Рассказывает, что видит людей, которых нет в комнате...»

Так что же такое «нечистая сила»? Мифологический рассказ о зле? Или это нечто персонифицированное, что отпечатывается следами копыт и в поврежденной душе больного, и в этнографических свидетельствах? И — повторим вопрос — если эта сила заинтересована даже в волхованиях деревенского колдуна или в банальной поножовщине под влиянием «загадочного голоса» — то неужели она оставит без внимания талантливого человека? Того, кто способен повлиять своим творчеством на сознание миллионов людей!

Получается, немалая часть классической литературы напрямик связана с деятельностью кого-то невидимого! Как назвать его, чтобы не оскорбить сознание современного, отягощенного светским образованием человека? Давайте назовем его безбелковой сущностью. Сокращенно — бес. Договорились о терминах? Тогда продолжим.

О том, что бесноватые, грешники лишены разума и воли, читаем в святоотеческом толковании на 79-е Правило Святых Апостолов: «Бесноватый считается как нечистый, и вместе с сим является подозрение, что если бы демон не нашел этого человека достойным себе жилищем за его злую жизнь, то не вошел бы в него». [62].

Вот так — без экивоков. А то ведь в свое время под «творческое беснование» была подведена красивая философская основа: «Во время своего пребывания с розенкрейцерами Декарт получил типичный опыт гностического озарения. Он говорит, что во сне он внезапно был захвачен Духом Истины, который открыл перед ним сокровищницу всех наук. Там ему была открыта доктрина, являющаяся краеугольным камнем философии, а именно то, что принцип знания надо искать в себе самом, не в рассуждениях философов, а в интуитивном видении поэтов. Идеи человеческого разума совершенны, отделены от всякого объекта... В свете своего гностического озарения Декарт пришел к пониманию, что «наука... должна быть творчеством одного мастера, как... религия является произведением одного Бога». Иными словами, наука должна заменить религию, а Декарт — Бога». [80].

Стефан Цвейг на основе личного опыта и художественного исследования судеб Гете, Клейста, Ницше, Фрейда пишет о том же самом, подавляющем волю, действии демона: «...он вселяется в людей, не способных своевременно усмирить его, возбуждает в демонических натурах грозное беспокойство, непреодолимой силой вырывает кормило воли из их рук: безвольно скитаются они по бурному морю, гонимые демоном к подводным скалам своей судьбы».

Итак, мозг и воля видимого «автора» подавлены сознанием и волей соавтора незримого². Так начинается «информационный процесс», который Юнг называл диалогом сознания и подсознания. В чем он заключается? С одной стороны, талант человека порождает нечто оригинальное. А с другой, — это тут же окрашивается диавольскими интонациями, «немецкими» акцентами и адскими запахами. Бездарный сам по себе, бес служит для автора «базой данных». В ней может оказаться все, произведенное когда-либо грешным человеческим умом. В том числе — и зловредное. Вот кто является переносчиком идей, которые якобы витали до этого в воздухе и которые «никогда никому не приходили в голову». Да, недаром православная традиция предостерегает от разговоров с «бесом», хотя бы он и начинал говорить справедливые вещи.

Но если человеком движут не мотивы спасения души, а, например, — приобретения земной славы? Тогда он, напротив, цепляется за подсказки демонического мира любой ценой. Вот соучастник печально известного визионера Алистера Кроули по сатанинскому ордену «Голден Доун» ирландский поэт Йеатс. Как писал он сам в предисловии к своему произведению «Видение», поэтические метафоры приходили ему через жену-медиума.

В неуправляемую стихию автописьма сознательно нырял и некий Чарльз Лютвидж Доджсон. Не знаете такого? Он известен под псевдонимом — Льюис Кэрролл. Кто бы мог подумать? Этот одинокий, сверхпедантичный, избегающий людей математик из Оксфорда порождал такие блестящие языковые перлы! Откуда они брались у него?

«Каламбуры, новые изобретения в области словотворчества, новые словосочетания сделали Кэрролла экспериментатором в этой области» [4]. Специалисты до сих пор спорят, употреблял ли Кэрролл для погружения в транс какие-то наркотические растения или грибы (на удивительные свойства которых он намекает в «Алисе»). Многие считают, что «чудеса» в стране его грез рождались именно так. Эти химерические видения наркомана и принесли ему славу. Покачиваясь от принятого снадобья, он «вошел в историю литературы».

Да мало ли подобных примеров! Уильям Блейк перед смертью признался, что поэмы «Мильтон» и «Иерусалим» он написал «непосредственно под диктовку небесных друзей без всякого обдуманного намерения и даже против воли». Также создавался Ричардом Бахом роман «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

Рассказывают об удивительном случае, связанным с неоконченным романом Чарльза Диккенса «Тайна Эдвина Друда». Диккенс умер, не успев написать вторую половину произведения. И вот какой-то необразованный типографский рабочий, приехавший в Англию из Америки в поисках работы, принес в издательство недостающий текст, утверждая, что его ему продиктовал сам Диккенс. После того как роман был издан в завершенном виде, все насмешки прекратились, поскольку даже самые дотошные литераторы признали, что так мог написать только сам умерший автор. Больше этот рабочий ничем себя не проявил, и с тех пор о нем никто ничего не слышал.