Роман с театром у Булгакова начался не во Владикавказе или в Москве, где он в полной и убедительной мере проявил себя как талантливый драматург, инсценировщик, либреттист. А значительно раньше, еще в детстве. Главная заслуга здесь принадлежит, конечно, матери писателя. Видимо, от рождения было в дочери орловского священника что-то, что она смогла передать своему первенцу Михаилу. В других детях Варвары Михайловны литературные и драматургические таланты практически не проявлялись.
Началось все с домашних спектаклей, живых картин, показов, театрализованных шарад и буриме, очень популярных в интеллигентных семьях тогдашней России. Большое значение имела и активная в Киеве в начале века театрально-музыкальная атмосфера. На этой благодатной почве и сформировались интересы и талант Булгакова. Первыми его театральными подмостками были домашние спектакли на даче в Буче под Киевом — загородном доме булгаковской семьи. Объединялись и с другими дачниками — театралами, давали летом спектакли с настоящими и сохранившимися до наших дней программками. Булгаков впоследствии не забыл бучинские дачные спектакли: в пьесе «Багровый остров» драматург Дымогацкий, наделенный некоторыми автобиографическими чертами, сообщает, что он когда-то играл на даче, и это явилось решающим доводом для включения его на исполнителя роли.
Как признавался сам писатель, прозаические произведения и драматургия для него — это как правая и левая рука пианиста. И действительно, творческое наследие Булгакова напоминает такую «партитуру», где драматургия по форме аналогична его прозе, а прозаические произведения близки к формам драматургическим, и именно они в первую очередь поэтому легко и охотно инсценируются. А начал это делать сам автор. Роман «Белая гвардия» дал пьесу «Дни Турбиных». Сам процесс написания романа, создания и постановки пьесы отразился в его неоконченной автобиографической прозе — повести «Тайному Другу» и «Театральном романе».
Даже такая неприхотливая и вынужденная для Булгакова форма творчества, как фельетоны на злобу дня в газетах «Гудок» и «Накануне», не оказалась лишней в его биографии. И они, как и другая его проза, бывали предельно театрализованы, а иногда имели и по форме вид небольшой одноактной пьески, сценки, этюда. Духом театральности проникнута повесть «Тайному Другу», написанная в сентябре 1929 года и посвященная тогда действительно тайному другу писателя — Е.С. Шиловской.
Фактически это беллетризированная автобиография Булгакова, и конечно, с преувеличениями, отступлениями и театральными эффектами. Рассказ о том, как излагающий события пишет сначала повесть, затем роман, его издательские трудности, работа в газете... Повесть «Тайному Другу» обрывается на полуфразе, и можно лишь только предположить, как будет воспринят в литературных кругах роман сочинителя1.
Та же канва и в «Театральном романе» («Записках покойника»), но она имеет существенное продолжение: обсуждение романа, написание по его канве пьесы (сцена знаменитой «коробочки»), трагикомедия ее репетиций в Независимом Театре. Но «Театральный роман» тоже не закончен, считается, что написано немногим более половины из задуманного2. А что должно было быть дальше, мы можем узнать только из воспоминаний Е.С. Булгаковой в изложении В.Я. Лакшина.
«Роман должен был двигаться дальше примерно по такой канве: драматург Максудов, видя, что его отношения с одним из директоров Независимого Театра — Иваном Васильевичем — зашли в тупик, как манны небесной ожидает возвращения из поездки в Индию второго директора — Аристарха Платоновича. Тот вскоре приезжает, и Максудов знакомится с ним в театре на его лекции о заграничной поездке. (Эту лекцию Булгаков уже держал в голове и изображал оратора и слушателей в лицах необычайно смешно...)
К огорчению, драматург убеждается, что приезд Аристарха Платоновича ничего не изменит в судьбе его пьесы — а он столько надежд возлагал на его заступничество. В последней незаконченной главе Максудов знакомится с молодой женщиной из производственного цеха, художницей Авророй Госье. У нее низкий грудной голос, она нравится ему. Бомбардов уговаривает его жениться (эта незаконченная 16-я глава так и называется — «Удачная женитьба». — Б.М.). Но вскоре она умирает от чахотки. Между тем спектакль по пьесе Максудова, претерпевший на репетициях множество превращений и перемен, близится к премьере... Булгаков хотел изобразить взвинченную, нервозную обстановку первого представления, стычки в зале и за кулисами врагов и почитателей дебютанта. И вот премьера позади. Пренебрежительные, оскорбительные отзывы театральной прессы глубоко ранят Максудова. На него накатывает острый приступ меланхолии, нежелания жить. Он едет в город своей юности (тут Булгаков руки потирал в предвкушении удовольствия — так хотелось ему еще раз написать о Киеве). Простившись с городом, герой бросается головой вниз с Цепного моста, оставляя письмо, которым начат роман...»3
Таким образом, пусть и в незавершенном виде, в обоих неоконченных произведениях Булгаковым была сделана уверенная и талантливая попытка в художественной форме изобразить происходившие с ним события начала — середины 1920-х годов. В том числе, и свою работу журналистом газеты «Гудок» в повести «Тайному Другу»4
В комментариях к этой повести и к «Театральному роману» о прототипах героев рассказано достаточно подробно5. Здесь же попробуем расшифровать их малоисследованные страницы. Роман, который пишет (и напишет, и издаст) автор-рассказчик, — булгаковская «Белая гвардия», печатавшаяся в журнале «Россия» редактором Исаем Григорьевичем Лежневым, действительно высланным за границу, но потом возвращенным и назначенным на крупный идеологический пост. У Булгакова он сначала редактор журнала «Страна» Рудольф Рафаилович (или Максимович), потом, в «Театральном романе», — Илья Иванович Рудольфи, редактор «Родины». В несимпатичной фигуре Макара Борисовича Рвацкого скрывается буквально злой гений Булгакова Захар Леонтьевич Каганский, также эмигрировавший и доставивший много неприятностей писателю пиратскими, в нарушение авторского права публикациями его произведений и их переводов за рубежом.
Условия жизни рассказчика (в комнате с продранным диваном и абажуром из газеты на седьмом этаже дома в Хомутовском тупике, у Красных ворот в Москве) и малопривлекательные бытовые детали — это проекция страданий Булгакова в «нехорошей квартире» № 50 на Большой Садовой — тогдашнем его жилье.
«Хорошие фельетоны» в «Сочельнике» — так, и вполне справедливо, охарактеризовано сотрудничество Булгакова в берлинской газете «Накануне», где им было опубликовано более 20 очерков и сатирических рассказов. Помещалась московская редакция «Накануне» на первом этаже дома Нирнзее. Мемуары «листа на четыре приблизительно печатных» — булгаковская, повесть «Записки на манжетах», частично опубликованная в «Литературном приложении» к «Накануне» в июне 1922 года.
«Приехавший из Берлина... человек с желтым портфелем из кожи какого-то тропического гада» (в нем узнают одного из руководителей газеты «Накануне» П.А. Садыкера) хоть и заплатил за издание повести, но она так и не вышла, что отметил Булгаков в автобиографии 1924 года.
Второй опубликованный отрывок связывается с неким альманахом. Название его легко расшифровать, если знать, что этот отрывок появился во втором томе (1923) московского литературно-художественного альманаха «Возрождение». Там редактор Петр Ярославцев представлен собственным рассказом «Эксплоататор»* (у Булгакова — «Злодей»), а также кроме «Записок на манжетах» напечатан рассказ Джека Лондона «Смирительная рубашка», рассказы Б. Пильняка, Ю. Слезкина, Е. Зозули, Л. Леонова, стихи М. Цветаевой, О. Мандельштама...
С газетой «Накануне» у Булгакова связан целый пласт жизни и знакомств. Здесь он получил европейскую известность, как один из ведущих московских журналистов и фельетонистов. Редактировавший «Литературное приложение» газеты Алексей Толстой даже огорчался, что Булгакова шлют ему в Берлин мало и редко. «Шлите побольше Булгакова!» — писал он в Москву6. Упомянем еще об одном знакомом писателя из берлинской газеты — Юрии Николаевиче Потехине (1890—1938), писавшем под «зеркальными» псевдонимами Скиф и Ф. Икс. Участник пражского сборника «Смена вех» и одноименного парижского журнала, он в 1922—1923 годах был и в редколлегии «Накануне»7. По возвращении в Москву Потехин жил на углу Большого Златоустинского переулка и Маросейки 7, квартира 14). Его незавидное поначалу жилье отразилось у Булгакова в «Москве 20-х годов», где Юрий Николаевич страдает в этом шестиэтажном доме, правда, в вымышленном Златоуспенском переулке.
Вторая, «московская» часть «Записок на манжетах» связана с уже известным нам журналом «Россия» и его редактором И.Г. Лежневым, или Рудольфом. Об этом рассказано в «Тайном Друге» с удовольствием.
Описание в повести «Тайному Другу» работы рассказчика в «одной большой газете» занимает едва ли не самое значительное место, и, напротив, в «Театральном романе» о работе Максудова в газете «Пароходство» (или «Вестник пароходства») рассказывается скупо и глухо. В общем, это отражает биографическую реальность, если представить это «Пароходство» как газету речников «На вахте», а «большую газету» — как «Гудок», где Булгаков проработал с 1922 по 1926 год.
Редакция последнего издания тогда, как и теперь, находилась в Большом Чернышевском переулке (теперь улица Станкевича), в доме 7. Но в начале 20-х годов она меняла свой адрес: была и на улице Коммуны (теперь Новая Басманная улица), 13, и в знаменитом Дворце труда (бывш. Екатерининский Воспитательный дом) на Москворецкой набережной (улица Солянка, 12), прославленном позже И. Ильфом и Е. Петровым в «Двенадцати стульях».
Обратимся к прототипам «газетных» сцен повести. Помогающий устроиться в газету «симпатичный журналист Абрам» — это Арон Исаевич Эрлих, работавший с Булгаковым еще в Лито Главполитпросвета и рекомендовавший его на работу в газету железнодорожников «Гудок». А.И. Эрлих оставил интересный рассказ о работе Булгакова в «Гудке»8, об этом же периоде жизни писателя — мемуары В. Катаева, И. Овчинникова, А. Явича9.
Помощники редактора Июль и Навзикат (это имя ассоциируется с мифологическими и библейскими персонажами) узнаются в руководящих работниках редакции «Гудка» Августе Потоцком и Григории Гутнере. О последнем мало что известно, разве что он еще был и заведующим редакцией журнала «Железнодорожник», где тоже печатался Булгаков (рассказ «Воспоминание...»). Зато А. Потоцкому посвящены любопытные строки в очерке Михаила Штиха «В старом «Гудке»10.
Исследователи «театрального» периода жизни и творчества Булгакова пришли к единому мнению, что повесть «Тайному Другу» — это фрагменты ранней редакции «Театрального романа». Уточним: редакции первой. Вторая, под названием «Театр», была сожжена автором весной 1930 года. По жанру это как бы повесть в форме незаконченного письма или незаконченное письмо, обращенное в повесть. Кому и какому тайному другу, мы уже знаем: к Е.С. Шиловской, возлюбленной Булгакова в то «тайное» время, когда она еще была замужем за видным военным Е.А. Шиловским. Позже будущая жена писателя так рассказывала об истории создания этой рукописи в тонкой клеенчатой тетради: «Летом 1929 года я уехала лечиться в Ессентуки. Михаил Афанасьевич писал мне туда прекрасные письма, посылая лепестки красных роз; но я должна была тогда уничтожить эти письма перед возвращением — я была замужем, я не могла их хранить. В одном из писем было сказано: «Я приготовил Вам подарок, достойный Вас...» Когда я вернулась в Москву, он протянул мне эту тетрадку...»11.
Остальные события повести более-менее понятны, и там угадываются персонажи типа Порсова, Рюмкина, Плаксина, Римского, Агреева, поэта Вовы Боргужка (читателя журнала «Страна», то есть «России»), молодого человека в редакции Рудольфа... Это собирательные образы из ненавистного Булгакову московского окололитературного мира, пародию на который он блестяще реализовал и в «Роковых яйцах», и в «Записках покойника», и в «Мастере и Маргарите».
Часть из них узнаваема и в героях тех страниц «Театрального романа» (сюжетно отсутствующих в повести «Тайному Другу»), где Максудов, поставив в апреле под своим произведением слово «Конец», созвал гостей для публичного чтения своей рукописи. «Среди них было двое журналистов из «Пароходства», рабочие, как и я, люди, их жены и двое литераторов. Один из них — молодой, поражавший меня тем, что с недосягаемой ловкостью писал рассказы, и другой — пожилой, видавший виды человек, оказавшийся при более близком знакомстве ужасной сволочью. В один вечер я прочитал примерно четверть своего романа»12.
Позже состоялось еще два чтения, где число слушателей разрослось. Среди них был «...литератор — с лицом злым и мефистофельским, косой на левый глаз, небритый. Сказал, что роман плохой, но изъявил желание слушать четвертую, и последнюю, часть. Была еще какая-то разведенная жена и один с гитарой в футляре. Я почерпнул (сообщает Максудов. — Б.М.) много полезного для себя на данном вечере. Скромные мои товарищи из «Пароходства» попривыкли к разросшемуся обществу и высказали и свои мнения. Один сказал, что семнадцатая глава растянута, другой, что характер Васеньки (явно имеется в виду Николка. — Б.М.) очерчен недостаточно выпукло... Четвертое и последнее чтение состоялось не у меня, а у молодого литератора, искусно сочинявшего рассказы. Здесь было уже человек двадцать, и познакомился я с бабушкой литератора, очень приятной старухой, которую портило только одно — выражение испуга, почему-то не покидавшего ее весь вечер. Кроме того, видел няньку, спавшую на сундуке»13.
Прототипов перечисленных героев «Театрального романа» нужно искать в тех литературных кружках и обществах, где бывал Булгаков в начале 20-х годов. По мнению М. Чудаковой,14 эти чтения «Белой гвардии» (позже московских фантастических повестей) на рубеже 1923 и 1924 годов происходили в кружке «Зеленая лампа», заседавшем в квартире Лидии Васильевны Кирьяковой на Большой Дмитровке (теперь Пушкинская улица). Об этом сообщил в газете «Накануне» за 9 марта 1924 года Юрий Слезкин, отметив, что чтения проходили в течение четырех вечеров. В апреле 1924 года Булгаков выступает на «Никитинских субботниках», читает свои произведения на квартире писателей С.С. Заяицкого (Малый Знаменский переулок, 7, квартира 30), П.П. Зайцева (Староконюшенный переулок, 5), у Н.Н. Лямина и Н.А. Ушаковой (Савельевский переулок, 12, квартира 66) и в других местах. Одно из заседаний кружка издательства «Узел» проходило у Л.М. Леонова, жившего тогда у родителей своей жены, Татьяны Михайловны Сабашниковой, на Девичьем поле. По предположению М. Чудаковой, действие последнего чтения Максудова относится именно к этому адресу, а несколько раз отмеченный в романе «молодой литератор», с недосягаемой ловкостью писавший рассказы, не кто иной, как Леонид Леонов. Позволим себе не согласиться с этим, тем более, что имя Л.М. Леонова соотносится в «Театральном романе» с именем прозаика Лесосекова, написавшего два романа, один из которых назывался «Лебеди». А к описываемому Максудовым — Булгаковым времени у Леонова было уже в творческом активе как раз два романа — «Барсуки» и «Записки Ковякина». Последний он и читал на Девичьем поле в присутствии Булгакова15.
Заслуживает внимания мнение литературоведа В.Г. Перельмутера, что за образом талантливого «молодого литератора» стоит беллетрист Сигизмунд Кржижановский, действительно прославившийся сочинительством небольших рассказов. По свидетельству писателя С.А. Макашина, Булгаков бывал у него на Арбате (дом 44, квартира 5) на литературных вечерах, причем такие бытовые детали из максудовского рассказа, как испуганная бабушка и нянька на сундуке, вполне вписывались в эту густонаселенную арбатскую квартиру.
Коллеги Максудова из «Пароходства» (или «Вестника пароходства») — вероятные сотрудники тогдашнего «Гудка»: тот же А. Эрлих (оставивший рассказ о чтении повести «Роковые яйца») или М. Львов (Штих), С. Гехт, А. Явич. Остальные участники литературной вечеринки — собирательные или вымышленные образы за исключением «пожилого литератора, оказавшегося ужасной сволочью», Ликоспастова. В рассказе последнего «Жилец по ордеру» Максудов с ужасом узнает самого себя («брюки те же самые, втянутая в плечи голова и волчьи глаза»), но описанного несправедливо. «Я вовсе не хитрый, не жадный, не лукавый, не лживый, не карьерист и чепухи такой, как в этом рассказе, никогда не произносил!» — восклицает герой «Театрального романа». И также мог бы воскликнуть Булгаков (а может, и восклицал) при прочтении романа своего владикавказского друга Юрия Слезкина «Столовая гора», где в Алексее Васильевиче мог вполне узнать и себя и свои злоключения в «городе у подножия гор». И обидеться до такой степени, что прервать с автором «Столовой горы» отношения и позже отомстить ему по-своему в «Записках покойника».
Но это было позже, а в описываемое время дружба московских «накануневцев» во главе с Булгаковым и Слезкиным была в самом расцвете. И когда редактировавший «Литературное приложение» к «Накануне» А.Н. Толстой возвратился из Берлина в Москву, ему была устроена торжественная встреча. Произошло это 30 мая 1923 года на квартире московского адвоката В.Е. Коморского (Малый Козихинский переулок, 12, квартира 12) и вошло в «Театральный роман», как красочно описанная вечеринка, «организованная группой писателей по поводу важнейшего события — благополучного прибытия из-за границы (Парижа — Б.М.) знаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского», в котором узнавался крупный и вальяжный Алексей Николаевич Толстой. Но это не все: «Торжество умножалось и тем, что одновременно чествовать предполагалось и другого знаменитого литератора — Егора Агапенова, вернувшегося из своей поездки в Китай»16. Хозяином квартиры был критик Конкин (так Булгаков изобразил Коморского), и Максудов пошел туда «в великом возбуждении»:
«Я оглянулся — новый мир впускал меня к себе, и этот мир мне нравился. Квартира была громадная, стол был накрыт на двадцать пять примерно кувертов; хрусталь играл огнями; даже в черной икре сверкали искры; зеленые свежие огурцы порождали глуповато-веселые мысли о каких-то пикниках, почему-то о славе и прочем. Тут же меня познакомили с известнейшим автором Лесосековым и с Тунским — новеллистом... Ликоспастов был тише воды, ниже травы, и тут же как-то я ощутил, что, пожалуй, он будет рангом пониже прочих, что с начинающим даже русокудрым Лесосековым его уже сравнить нельзя, не говоря уже, конечно, об Агапенове или Измаиле Александровиче... Конкин вовлек в столовую высокого и плотного красавца со светлой вьющейся и холеной бородой, в расчесанных кудрях... Добротнейшей материи и сшитый первоклассным парижским портным коричневый костюм облекал стройную, но несколько полноватую фигуру Измаила Александровича. Белье крахмальное, лакированные туфли, аметистовые запонки. Чист, бел, свеж, ясен, весел, прост был Измаил Александрович. Зубы его сверкнули, и он крикнул, окинув взором пиршественный стол: — Га! Черти!»17.
В действительности у Коморских было все скромнее. И квартира, хотя по тем временам уникальная — отдельная, трехкомнатная. И сам вечер. Но мелкие детали перенесены из квартиры Коморского. Перенесены также и участники той встречи, где Булгаков — Максудов знакомится с новой группой литераторов. Бондаревский — Толстой, написанный сатирическими красками, напоминает гоголевского Ноздрева, тем более что под стать ему и современный зять Мижуев — постоянно помыкаемый Бондаревским его приятель Баклажанов, — «маленького роста гражданин в целлулоидном воротнике». «Парижские кусочки» Бондаревского (а позже «Монмартрские ножи») могут вполне соотноситься с эмигрантской прозой А.Н. Толстого («Похождения Невзорова, или Ибикус», «Черная пятница», «Союз пяти», «Мираж»), написанной в начале 1920-х годов.
Другая пара вечера: Егор Нилыч Агапенов, «писатель с широким лицом и крупнейшими очками», будущий автор «Тетюшанской гомозы» и его деверь Василий Петрович, бородатый кооператор из Тетюшей. С Агапеновым пришли еще члены его «свиты»: китаец с дамой. За этим персонажем узнается Борис Андреевич Пильняк (Вогау), бывший в середине 1920-х годов в Японии и Китае, после чего им написаны очерки «Корни японского солнца» и «Китайская повесть». Можно только догадаться, как скромный приволжский городок в Татарии — Тетюши оказался в «Театральном романе», как и тамошняя «гомоза» (видимо, от местного глагола «гомозиться», что значит возиться на одном месте, копошиться). Может, это какое-то отражение бытовой прозы Б. Пильняка: «Поокского рассказа» или романа «Волга впадает в Каспийское море»?
Известный нам текст «Записок покойника» («Театральный роман») по сюжету можно разделить на две условные, но очень четкие части: мир Максудова в литературной среде ликоспастовых-бондаревских, который оказался для него после памятной вечеринки и ознакомления с теми произведениями, что написали его новые знакомые — писатели, миром неприемлемым. И новый мир — театра, кулис, актеров, режиссеров, который он признает, заявляя: «Этот мир — мой!»
Неудача (по собственному признанию) романа приводит Максудова к написанию пьесы: «...мне начинало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. П более того, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, а в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра... С течением времени камера в книжке зазвучала. Я отчетливо слышал звуки рояля... Всю жизнь можно было бы играть в эту игру, глядеть в страницу... А как бы фиксировать эти фигурки? Так, чтобы они не ушли уже более никуда? И ночью однажды я решил эту волшебную камеру описать. Как же ее описать? А очень просто. Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует. Вот: картинка загорается, картинка расцвечивается. Она мне нравится? Чрезвычайно. Стало быть, я и пишу: картинка первая. Я вижу вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют «Фауста». Вдруг «Фауст» смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вот он выходит из дверей с гитарой в руке. Слышу — напевает. Пишу — напевает. Да это, оказывается, прелестная игра! Не надо ходить ни на вечеринки, ни в театр ходить не нужно. Три ночи я провозился, играя с первой картинкой, и к концу этой ночи я понял, что сочиняю пьесу»18.
Дальше по сюжету «Театрального романа» случается то, с чего начинается действие книги. Рассказчик получает письмо Ксаверия Борисовича Ильчина, режиссера учебной сцены Независимого Театра, и идет туда по одной из центральных улиц столицы: «Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось», — так сообщает автор.
Подробности создания «Театрального романа», взаимоотношения Булгакова с Художественным театром, его руководителем и актерами уже достаточно много освещались19. Меньше было уделено внимания прототипам персонажей книги. Хотя, казалось, было бы наивным отождествлять героев романа и их поступки с реальной биографией Булгакова и событиями истории Художественного театра, взаимоотношения писателя и драматурга — с конкретными людьми, но все же магия булгаковского творчества, точные психологические зарисовки, художественные портретные попадания родили явление, отмеченное А. Смелянским:
«Почти у каждого старого мхатовца хранятся несколько заветных листочков с указанием героев «Театрального романа» и их прототипов. Помню, как Павел Александрович Марков (заведующий литературной частью МХАТа. — Б.М.), отвечая на традиционный вопрос «кто есть кто», достал с полки переплетенную рукопись булгаковской книги и показал мне первую страницу. Это была своего рода театральная программка с указанием действующих лиц и исполнителей:
Максудов — Булгаков... и так всех по порядку, вплоть до мхатовских докторов, курьеров, помощников режиссеров и сторожей»20.
Ограниченность «домашнего узнавания» своих героев, трудности будущих читателей, не посвященных в мхатовскую «кухню», признавал и сам автор. Поэтому в предисловии к книге он лукаво предупреждает, что «записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной.., что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было»21.
Оставил Булгаков и другое специальное «предисловие для слушателей», которым предворялись чтения автором своего произведения наиболее близким мхатовцам: «По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр. Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан. В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического. Во-вторых, это не роман. И, наконец, и сочинено это не мною»22.
Но несмотря на эти усиливающие интерес, интригующие и разжигающие читателей и слушателей приемы, это и был роман, и роман сатирический. Но не роман пересмешник, не театральный капустник. За знакомыми подробностями и узнаваемыми портретами таинственно просвечивал второй план, а может быть, и третий, четвертый, как сквозь полупрозрачные кисейные театральные занавеси чувствовались обобщений и кружащая голову глубина, и слушатели, люди театра, не могли не улавливать этого хотя бы смутно.
В романе, написанном в 1936—1937 годах, раскрывался мир творчества — творчества вообще и творчества драматургического с его соблазном, яростью и болью. В основе сюжета лежала история «Белой гвардии», прозрачно помеченной псевдонимом «Черный снег», и пьесы «Дни Турбиных», то есть событий 1923—1926 годов. Но горечь и боль шли от более свежих событий, связанных с судьбой постановки в Художественном театре пьесы «Мольер» («Кабала святош»), которая многократно переделывалась и, после пятилетней борьбы и мук наконец выпущенная в начале 1936 года, была снята с репертуара. Театр не смог защитить эту пьесу Булгакова теперь, как он это сделал годами раньше при постановке «Дней Турбиных». И глубоко обиженный и оскорбленный драматург был вынужден уйти из прославленного коллектива, ответив на несправедливость своим «Театральным романом».
Так эти разновременные в реальности впечатления и ситуации смешивались и совмещались. Складывался портрет Театра — обольстительный, фантасмагорический, обобщенный. Сатирический гимн театру. И на образ таинственного владыки мира театра — властного старика с живыми глазами, гениального актера Ивана Васильевича — ложился отблеск могущества, противопоставленного творчеству. Это был последний и самый высокий взлет автобиографической прозы Михаила Булгакова — прозы гротескной и доверительной, фантастической, саркастической, лирической, нежной23.
Это понимала и Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя, готовя в 1965 году роман к печати. Это понимали и старые «мхатчики», «основоположники и середняки», поддержавшие публикацию в «Новом мире». В своей работе Е.С. Булгакова опиралась на составленный ею с помощью старшего сына Жени Шиловского и Т.Ю. Дмитриевой «Список действующих лиц романа и их прототипов»24, которым воспользуемся мы при дальнейшей «расшифровке» героев «Театрального романа» и топографических адресов их обитания.
Итак, Независимый Театр, в Учебную сцену которого идет Максудов, — это Московский Художественный театр. Учебная сцена — здание бывшей Второй его студии на Тверской улице, 22 (дом не сохранился, снесен при реконструкции Тверской улицы; на его месте в 1940 году сооружено здание по проекту А.Г. Мордвинова, дом 8, где с 1958 года открыт книжный магазин «Москва»).
В режиссере Учебной сцены Ксаверии Борисовиче Ильчине легко узнается режиссер МХАТа Борис Ильич Вершилов, а его записка Максудову повторяет вершиловскую записку Булгакову, написанную 3 апреля 1925 года и сохраненную в архиве. На бланке Второй студии карандашом изложена интригующая просьба: «Глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич! Крайне хотел бы с Вами познакомиться и поговорить о ряде дел, интересующих меня и, может быть, могущих быть любопытных и Вам. Если Вы свободны, был бы рад встретиться с Вами завтра вечером (4.IV) в помещении Студии; если заняты, не откажите позвонить по телефону в Студию (3-69-42) или в театр «Габима» (2-41-35), где я буду, вероятно, завтра, в субботу, часа в 3—4. С приветом Б.И. Вершилов»25.
Ильчин сообщает Максудову первые сведения о Независимом Театре, а позже Петр Петрович Бомбардов, в ком отражен собирательный образ молодого актера — мхатовца, своего рода Вергилия — проводника по театральному раю-аду, знакомит автора «Черного снега» с основными действующими лицами романа. Среди них — стоящие на вершине пирамиды театральной иерархии директора Независимого Театра: седой красавец с лорнетом — Иван Васильевич и изображенный на портрете весьма представительным мужчиной в сюртуке и с бакенбардами по моде семидесятых годов — Аристарх Платонович. В них узнаются Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко.
История Художественного театра достаточно известна и не требует специального изложения. Но здесь, для того чтобы лучше понять, с каких реальных людей писал Булгаков, попытаемся вкратце вспомнить основные ее этапы. 22 июня 1897 года встретились К.С. Станиславский (Алексеев) и В.И. Немирович-Данченко. Их знаменитая беседа в «Славянском базаре» на Никольской улице положила начало основанию театра. Было решено создать театр, который должен служить душевным запросам современного зрителя. 14 июня 1898 года впервые собирается труппа Московского Художественного театра. В нее вошли актеры-любители из Алексеевского театрального кружка К.С. Станиславского — М.Ф. Андреева, М.П. Лилина, А.Р. Артем, В.В. Лужский, ученики В.И. Немировича-Данченко — О.Л. Книппер, И.М. Москвин, В.Э. Мейерхольд и другие (позднее к ним присоединились В.И. Качалов, Л.Н. Леонидов). 14 октября спектаклем «Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого открылся первый сезон театра. А 17 декабря состоялась премьера пьесы А.П. Чехова «Чайка». В.И. Немирович-Данченко писал: «Критики Художественного театра настаивают, что его история только хронологически начинается с первого представления «Царя Федора», а что по существу началом надо считать «Чайку», что только с Чехова определяется новый театр, его революционное значение». В память об этом событии изображение летящей чайки (по рисунку Ф.О. Шехтеля) стало эмблемой театра.
В марте 1902 года — премьера пьесы М. Горького «Мещане», а в октябре — «На дне». Тогда же в октябре театр начинает играть спектакли в специально оборудованном для него здании в Камергерском переулке, дом 3. До этого МХТ арендовал маленькое театральное помещение в саду «Эрмитаж» в Каретном ряду.
В именно это здание Главной сцены Независимого Театра приходил Максудов, увидевший его «похожим на черепаху», с «матовыми, кубической формы, фонарями», в переулке, «где рядом с театром гастрономический магазин, а напротив «Бандажи и корсеты». История строительства этого дома восходит к началу XIX века, когда владельцами участка были князья Одоевские. Театральная история дома начинается с 1882 года. В это время архитектор М.Н. Чичагов перестраивает старинный особняк под театр. Одно время он назывался Лианозовским, потом там была Мамонтовская опера, эстрадный театр Шарля Омона. Когда основатели Художественного театра приобрели это здание, оно подверглось коренной переделке архитектором Ф.О. Шехтелем. Таким мы видим его и сейчас, но капитально отреставрированным и реконструированным в середине 1980-х годов (автор проекта — В. Красильников).
Вернемся к истории Художественного театра, к наиболее интересному для нас ее этапу. В 1919 году решением советского правительства театру присвоено звание академического, а в 1924 году в театр вливается большая группа молодых актеров — воспитанников студий при МХАТе: О.Н. Андровская, А.П. Зуева, К.Н. Еланская, В.С. Соколова, А.И. Степанова, А.К. Тарасова, Н.П. Баталов, А.Н. Грибов, Н.М. Горчаков, М.Н. Кедров, Б.Н. Ливанов, П.В. Массальский, В.А. Орлов, М.И. Прудкин, И.М. Раевский, В.Я. Станицын, И.Я. Судаков, Н.П. Хмелев, М.М. Яншин. Вместе с пришедшими из других театров Ф.В. Шевченко, М.П. Болдуманом, Б.Г. Добронравовым, А.В. Жильцовым, А.П. Кторовым, Б.Я. Петкером, В.О. Топорковым они составили ядро второго поколения мхатовцев. Это среднее поколение — «середняки» — молодые актеры и режиссеры и осуществили постановку пьесы «Дни Турбиных», а позже «Мертвых душ» и «Мольера». Руководил в 1926 году постановкой «Дней Турбиных» К.С. Станиславский, который позже записал: «...для меня очень важно, что в этом спектакле произошло рождение нового поколения актеров, воспринявших традиции Художественного театра». Спектакль «Дни Турбиных» был для второй волны мхатовцев тем же, что «Чайка», «Мещане» и «На дне» для их первого поколения.
Знакомство с обитателями Независимого Театра начинается для Максудова сразу в обоих его зданиях, куда он приходит читать свою пьесу, когда смотрит спектакли, слушает объяснения Петра Бомбардова, слышит, наблюдает, сопоставляет. И поначалу далеко не все понимает, нередко, попадая впросак. Он узнает о Грише Айвазовском, заведующем литературной частью в Когорте Дружных (поэт Павел Антокольский и Третья студия МХАТ — будущий Театр имени Евг. Вахтангова), знакомится с Мишей (Михаилом Алексеевичем) Паниным, заведующим литературной частью уже Независимого Театра, поразившим Максудова своими траурными глазами и необыкновенным смехом (Павел Александрович Марков — завлит МХАТа), режиссером Евлампией Петровной, «царственной дамой с царственным лицом и бриллиантовыми серьгами в ушах» (Елизавета Сергеевна Телешова), «мрачным и замкнутым Петром Петровичем, сидевшим в окошечке с надписью «Администратор Учебной сцены» (Иван Иванович Гедике — администратор Малой сцены) и выдававшим по записочкам Ильчина26 пропуска на пьесу с золотым конем — «Фаворит» («Елизавета Петровна» Д. Смолина) и «пьесу, где выходили в испанских костюмах» («Дама-невидимка» Кальдерона).
Новые лица открываются Максудову при подписании договора на пьесу, на лекции Бомбардова, во время «сцен в предбаннике», при знакомстве с конторой. В таинственных уголках и лабиринтах театра в яви и на портретах ему встречаются: «пожилой приятный человек с бритым лицом и веселыми глазами... заведующий приемами пьес Антон Антонович Княжевич» (Василий Васильевич Лужский, один из основоположников театра), «управляющий материальным фондом театра Гавриил Степанович... небольшого роста человек с французской черной бородкой, с усами — стрелами, торчащими к глазам», носящий пенсне на черном шнурке (Николай Васильевич Егоров, занимавший приблизительно ту же должность).
В портретной галерее театра по рассказу Бомбардова оказываются рядом самые различные люди, герои многих времен и народов. Но среди них — неожиданно трое заведующих: осветительными приборами театра — Андрей Пахомович Севастьянов (завосвещением МХАТа Иван Иванович Гудков), поворотным кругом — Плисов (машинист сцены Иван Иванович Титов) и женским пошивочным цехом — Бобылева (это заведующая костюмерной частью театра Мария Федоровна Репина-Бурджалова).
Не забыты и другие, казалось, второстепенные, но нужные театру люди: печальный буфетчик Ермолай Иванович (буфетчик Алексей Алексеевич Прокофьев), доктор (мхатовский врач А.Л. Иверов), капельдинеры и курьеры с зелеными петлицами: Демьян Кузьмич (сторож Иван Сергеевич Андрианов), Клюквин (Ф.И. Снетков), Баквалин (капельдинер Глушков), есть прототипы у Игнутова, Пакина, Бобкова, Каткова...
По неписаным законам Независимого и Художественного театров все его сотрудники, невзирая на ранги и заслуги, имели право на равное уважение. Но, естественно, люди с более интересной, даже экзотичной биографией описаны подробнее. Среди них «покойный генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского его величества полка». За ним стоит колоритная фигура отставного придворного генерала А.А. Стаховича, о котором В.И. Немирович-Данченко писал: «Стахович увлекся театром, потянулся на большое сближение со Станиславским, вышел в отставку генералом, стал одним из крупнейших пайщиков Художественного театра, потом одним из его директоров и, наконец, актером. Это был типичный придворный, красивый, один из самых элегантных мужчин, что называется — «чрезвычайно воспитанный»27. Интересно, что сама сложная фамилия генерала Комаровского не целиком вымышлена Булгаковым: в имевшемся в его распоряжении «Придворном календаре» на 1906 год на странице 176-й значится придворный Дюбрей-Эманнар, а на 206-й — Каму-ар-де-Бионкур, и их фамилии были использованы писателем.
Не забыты, естественно, и театральные дамы. Об Евлампии Петровне мы уже знаем. Сидящая вместе с Гавриилом Степановичем «дама с властным лицом южного типа» — Августа Авдеевна Менжараки (секретарь Станиславского — Репсимэ Карповна Таманцева); виртуозная машинистка, «дама с великолепным цветом лица и в алом джемпере» — Поликсена Васильевна Торопецкая (секретарь Немировича-Данченко — Ольга Сергеевна Бокшанская, сестра Е.С. Булгаковой); кокетливая дама — актриса театра Людмила Сильверстовна Пряхина (Лидия Николаевна Коренева).
Войдя в свой театральный мир, такой ему приятный и желанный, Максудов иногда встречается с ненавистным ему прошлым миром ликоспастовых, миром жестоким и завистливым. Одна из таких встреч произошла у афиши Независимого Театра, где наряду с пьесами Эсхила, Софокла, Шекспира, Островского значилось имя Максудова с пьесой «Черный снег». Подобная афиша была в действительности. На сезон 1926/27 года МХАТом анонсировались: Эсхил — «Прометей», Шекспир — «Отелло», Грибоедов — «Горе от ума», еще несколько имен и, наконец: Булгаков — «Семья Турбиных» (одно из ранних названий пьесы). Что вызывало реакцию, похожую на описанную в романе: в журнале «Лик Мельпомены» появился фельетон «Не в свои сани», высмеивающий Максудова. И тот вспомнил, как присматривался к нему у афиши толстый человек по фамилии Крупп, имевший псевдоним Волкодав. Эпизод этот имел реальную основу: в разгар репетиций «Дней Турбиных» в журнале «Новый зритель» за 9 августа 1926 года появилась статья В. Черноярова «Сборная команда». В других журналах и «Вечерней Москве» Максудову встречаются знакомые и новые имена: Измаила Бондаревского с новой пьесой «Монмартрские ножи» для Старого Театра, Егора Агапенова с комедией «Деверь» для Театра Дружной Когорты, драматурга Альберта Альбертовича Клинкера с пьесой «Приступ» на тему гражданской войны, упомянуты имена драматургов И.С. Прока и Онисима Жвенко, — за всем этим конкретные люди и конкретные пьесы...
Путешествуя по театру, герой романа открывает для себя волшебный мир конторы «заведующего внутренним порядком» Филиппа Филипповича Тулумбасова, в котором угадывается знаменитый и легендарный администратор МХАТа Федор Николаевич Михальский. Много людей проходит перед Максудовым в конторе Фили, но последняя сцена этой главы написана особенно красочно. В Филину дверь вошла «очень хорошенькая дама в великолепно сшитом пальто и с чернобурой лисой на плечах». Звали ее Мисси. А за ней малый лет семи — Алеша, объевшийся шоколада, и другая полная дама Амалия Ивановна, говорившая с немецким акцентом. Так Булгаков ввел в роман людей, очень близких ему. Мисси — Елена Сергеевна, Алеша — ее сын Сережа Шиловский со своей нянькой-бонной Екатериной Ивановной Буш.
Именно с Сережей Шиловским и его действительно теткой О.С. Бокшанской связаны строки уже цитированного булгаковского «Предисловия для слушателей» в «Театральном романе»: «Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя как-то в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из московских театров, мальчик сказал ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя:
— Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили!
Что возьмешь с малолетнего?»28.
Новый виток сюжету с новыми персонажами дают встречи Максудова с Иваном Васильевичем и старшим поколением театра, его основоположниками. Куда-то в Сивцев Вражек (скорее всего, на место музея А.И. Герцена, дом 27) переносит Булгаков известный особняк в Леонтьевском переулке (теперь улица Станиславского), 5, где жил и умер великий режиссер и реформатор театра. Переносит, не забывая сохранить все топографические приметы, детали интерьера, узнаваемые черточки личной жизни Станиславского и его семьи. В тетушке Ивана Васильевича Настасье Ивановне Колдыбаевой узнается Мария Петровна Лилина, жена Станиславского, его ученица и актриса МХАТа.
А вот Иван Васильевич в кругу своих сподвижников, корифеев театра. Портрет одной «необыкновенной представительной дамы» дан особенно выразительно: Маргарита Петровна Таврическая — это Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. «С большим вкусом одетый человек с кудрями воронова крыла», моноклем и «чудесным, мягким, наигранным голосом» — Ипполит Павлович виден в знаменитом Василии Ивановиче Качалове. «Полный пожилой человек» Федор Владимирович — это, скорее всего, Владимир Федорович Грибунин; в «лице с очень живыми глазами в пенсне», с высоким тенором, упомянувшем «театр Шлиппе», можно узнать великого Ивана Михайловича Москвина. «Театр Шлиппе» — это, видимо, бывший театр Ф.А. Корша. В здании, построенном в псевдорусском стиле в 1885 году архитектором М.И. Чичаговым в Петровском переулке, 3, выступали многие Мхатовцы, в том числе и И.М. Москвин. В рассказчике про генерал-губернатора, успешно лечившемся за границей от саркомы Герасиме Николаевиче Горностаеве узнается Николай Афанасьевич Подгорный, а шестидесятидвухлетний Валентин Кондратович — это Леонид Миронович Леонидов. Все они старейшие и известнейшие актеры Художественного театра, классики русской сцены.
Второе, среднее поколение мхатовцев проявляется в «Театральном романе» и в начале прихода Максудова, но в большей степени тогда, когда пьеса «Черный снег» была принята и начались репетиции. Начались, естественно, с назначения режиссеров и распределения ролей. «Коренастый блондин с решительным лицом и встревоженными глазами» — Фома Сергеевич Стриж — это поставивший «Дни Турбиных» Илья Яковлевич Судаков. Помощник Стрижа, Андрей Андреевич — режиссер Н. Шелонский, художница из макетной Аврора Госье имеет даже двух прототипов: художниц Нелли Стругач и И.К. Колесову.
Артисты, игравшие в «Днях Турбиных» и других пьесах Булгакова, репетировавшие в «Беге», выявлены в «Театральном романе» мало, почти без характерных их портретов. Это, видимо, должно было быть сделано в неосуществленных главах книги. В основном они названы по фамилиям. Так, «полный, средних лет энергичный» Елагин, играющий генерала, может быть отождествлен с Виктором Яковлевичем Станицыным — Чарнотой в «Беге», и позже занятый в главной роли в «Мольере».
Ярче всех показан Патрикеев, «комический актер... играющий смешных молодых людей на сцене, а в жизни необыкновенно ловкий, поворотливый и плотный». Его Иван Васильевич заставляет ездить на велосипеде, таким образом изображая любовь к героине пьесы. Конечно же это Михаил Михайлович Яншин — трогательный Лариосик в «Днях Турбиных», запоминающийся Бутон в «Мольере». А репетируемая сцена — это попытка объяснения в любви Лариосика с Еленой.
«Атлетически сложенный» артист Владычинский в записях Е.С. Булгаковой и Т.Ю. Дмитриевой — это Борис Николаевич Ливанов, оставивший целую галерею рисунков — дружеских шаржей на мхатовцев, персонажей «Театрального романа». «Заболтавшийся в предбаннике у Торопецкой» актер Строев — Евгений Васильевич Калужский, игравший Студзинского в «Днях Турбиных». «Заболтался» он по уважительной причине: Е.В. Калужский был мужем О.С. Бокшанской. «Рослый, голубоглазый» Скавронский — вероятнее всего, Борис Георгиевич Добронравов, исполнявший роль мужественного и обаятельного Мышлаевского в булгаковской пьесе. Находящийся как бы за кулисами романа Аргунин — Николай Павлович Хмелев, великолепный и демонический Алексей Турбин (его усики даже снились Сталину) и позже Хлудов в невышедшем «Беге». А за шаржированной фигурой скандалиста и интригана дирижера Оскара Романуса узнается Борис Львович Израилевский.
Есть в романе еще и другие персонажи, вряд ли известные современному читателю и зрителю: они целиком принадлежат долгой и непростой истории Художественного театра. В основном они все только упоминаются в тексте с вероятным намерением быть развитыми дальше. Это так, но все же продолжим для полноты картины цитирование приведенного списка. Может, кто-то и узнает знакомых ему людей. Концертмейстер Анна Ануфриевна Деньжина, которую нечаянно ударили в темноте тромбоном, — действительно концертмейстер тогдашнего МХАТа А.В. Митропольская, председатель месткома Митя Малокрошечный — Сергей Александрович Саврасов, бывший пожарный, трубач Антон Калошин — это Иван Андреевич Мамошин, Адальберт, исполняющий роль предводителя бандитской шайки (видимо, Болботуна), — артист А. Андерс; Ольга Сергеевна, актриса, игравшая героиню, — В.С. Соколова; Вешнякова — Н.В. Тихомирова...
Фамилии Бобылева, Благосветова, Галина, Стренковского относятся к собирательным образам молодых артистов театра. Зато «гладко выбритый, с римским упадочным профилем, капризно выпяченной нижней губой, председатель режиссерской корпорации Иван Александрович Полторацкий — это вылитый Василий Григорьевич Сахновский, а в художнике Пате Дитрихе соединились Владимир Владимирович Дмитриев и Петр Владимирович Вильямс — известные Мхатовцы и друзья Булгакова. А на роль некоего Пеликана, которого ругает Пряхина, более всего подходит управделами театра Порфирий Артемьевич Подобед...
Этот перечень можно еще продолжить, каждый раз выявляя новые детали мхатовской жизни булгаковского десятилетия. Но остановимся, ибо написанная часть «Театрального романа» подошла к концу. Максудов, в последний, может, раз отдавший долг сочинительству рассказов (им оказался маленький рассказ «Блоха», узнаваемый в булгаковском «Таракане»), целиком отдается миру кулис: «Иссушаемый любовью к Независимому Театру, прикованный теперь к нему, как жук к пробке, я вечерами ходил на спектакли...»29
Так обрывается «Театральный роман», как и не был окончен «роман» Булгакова с театром, он продолжался и до самой его смерти, и после его кончины, он продолжается до наших дней и будет продолжаться, пока существует искусство...
О театре, театральном действе драматург писал много раз. Достаточно вспомнить его «Записки на манжетах», очерки, набросок «Был май», повесть «Жизнь господина де Мольера», театральные страницы «Мастера и Маргариты». Не завершились отношения драматурга и с Художественным театром. Хотя вне МХАТа Булгаков работал в Театре рабочей молодежи, ставил пьесы в Театре санпросвета, был либреттистом в Большом театре (известны его либретто «Минин и Пожарский», «Петр Великий», «Рашель», «Черное море»), «иссушающая любовь» давала себя знать. Он задумывает для своего театра дилогию о генеральном секретаре. Пьеса «Батум» была написана, принята, но была запрещена30. Осталась только в рассказанных близким замыслах другая пьеса, уже не о молодом, а о современном Сталине и его окружении типа Ягоды31. Но убыстрившаяся болезнь и смерть не позволили родиться последней этой пьесе под названием «Ласточкино гнездо».
«Театральный роман» был прерван летом 1937 года ради главного романа жизни Булгакова, ее итога — романа «Мастер и Маргарита».
Примечания
*. Так в авторской орфографии звучало в альманахе это название.
1. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. — Т. 1. — Киев: Днипро, 1989. — С. 713—740.
2. То же. Т. 2. — Киев: Днипро, 1989. — С. 183—332.
3. Лакшин В. Булгакиада. — М.: Правда, 1987 (Библиотека «Огонек». № 35). — С. 21—22.
4. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. — Киев: Днипро, 1989. — С. 724—728.
5. Памир. — 1987. — № 4. — С. 135—137; Новый мир. — 1987. — № 8. — С. 164—165, 180—201; Булгаков М. Чаша жизни. — М.: Советская Россия, 1988. — С. 578—579; Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. — Киев: Днипро, 1989. — С. 764. Т. 2. — С. 726—731.
6. Миндлин Э. Молодой Булгаков // Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М.: Советский писатель, 1988. — С. 145—148.
7. Осипов В. Кто такой Ф. Икс // Литературная Россия. — 1989, 25 августа. — С. 23.
8. Эрлих А. Они работали в газете // Знамя. — 1958. — № 8. — С. 167—168.
9. Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М.: Советский писатель, 1988. — С. 123—127, 131—144, 157—163; Литературная Россия. — 1986, 16 мая. — С. 18—19. Адресуя читателя к строкам мемуаристов о работе писателя в «Гудке», хочется дополнить их неопубликованной частью воспоминаний И.С. Овчинникова:
«...Михаил Афанасьевич рассказывает:
— А на днях какие-то лоботрясы разыграли меня по телефону. Беру трубку — слышу мужской голос: «Товарищ Булгаков?» «Булгаков, — говорю, — что угодно?» — «Спешим вас обрадовать и поздравить. На вашей улице начинается большой праздник. Знаем из самых надежных источников. Товарищ Сталин пишет большую статью о советском либерализме. Статья директивная. Ею открывается полоса советского либерализма!» — «Как это, — говорю, — понимать и как это все может коснуться моей-то персоны?» — «Ну как понимать? Издадут полное собрание ваших сочинений! Разрешат вам выпускать большую либеральную газету! Нравится?» Я было уж и уши развесил. «Конечно, — отвечаю, — нравится. А кто, — спрашиваю, — со мной разговаривает?» И тут из трубки как грохнет вдруг хохот — сразу в четыре глотки: «Михаил Афанасьевич, сегодня же первое апреля! Забыли?» И опять хохот: «Го-го-го! Ха-ха-ха!» Бросил я трубку, обозвал хулиганов негодяями, а сам и до сих пор все не могу никак успокоиться. Так все и стучит в ушах: «Советский либерализм... Советский либерализм». А перед глазами большая беспартийная газета вроде «Русских ведомостей». В уме уж и штаты начал подбирать... вам, конечно, церковный отдел. Вон вы какие статьи закатываете!..
В связи с православной пасхой «Гудок» как раз только что напечатал несколько моих антирелигиозных опусов: «Христос и колядка», «Кулич и пасха», «Религия против женщины» и другие...
Но когда я передал весь этот разговор Эрлиху, тот отозвался о нем весьма скептически:
— Чистейшая игра фантазии!.. Михаил Афанасьевич однажды очень подробно и красочно пересказал мне диалог, состоявшийся будто у него со Сталиным. А потом сознался, что это все липа. Спросите и вы его, что было и как было в действительности. Он скажет правду.
— То, что меня с первым апреля разыграли по телефону, это верно. А вот тема разговоров была совсем, совсем другая, — уклончиво ответил Михаил Афанасьевич...
Заходя в этот период в «Гудок», Михаил Афанасьевич жаловался:
— Чуть не каждый день хожу на допросы. Интересуются, откуда я так хорошо знаю быт офицерства, с кого писал Турбиных, на какие средства существую. А что я могу сказать? Никаких тайных, преступных связей у меня нет. То, что пишу, можно прочитать...
В другой раз свой невеселый доклад он закончил шуткой:
— Понимаете, становлюсь психом. Начинаются зрительные галлюцинации. Недавно сижу дома за столом, пишу. Чуть в сторонке стоячее зеркальце. Глянул в него и обомлел: в зеркальце ясно виднеются три родные буковки — ГПУ. Ущипнул себя правой рукой за левое ухо — больно. Значит, не сплю! В конце концов нашел-таки, откуда такое наваждение. Перед зеркалом лежит коробка папирос «ЛЮКС», то есть LUX/ГПУ. В зеркале — дьяволиада!..
Михаил Афанасьевич принес даже от машинисток зеркальце, достал из кармана коробку папирос и демонстрировал всем свою галлюцинацию в натуре, прикрыв пальцем хвостик последней буквы.
Редакция долго смеялась: иллюзия получилась полная!..
Собственная дьяволиада — толкование новое. Михаил Афанасьевич не только талантливо изображал лики дьяволиады в своих рассказах и повестях, но и с неизменным талантом он творил куски дьяволиады в жизни.
Заходит как-то в нашу комнату. Торопится сам, торопит нас.
— Обработал заметку! О школах! Срочно требуется эпиграф. Конечно, юмористический. Пожалуйста!
— Вот, — говорю, — деловой совет Салтыкова-Щедрина: вводите просвещение по возможности без кровопролития. Раз заметка о школе — чем не эпиграф!
Конечно, шутка. Конечно, не для печати. Фраза сугубо одиозная. Сказал и забыл. А вечером в ночной редакции переполох. Заметка, оснащенная игривым салтыковским эпиграфом, торчит в полосе. Зазевайся дежурный редактор, и завтра дьяволиада демонстрировала бы еще одну гримасу, на этот раз перед читателями «Гудка».
Немало шумели в редакции, когда в отпечатанном и разосланном номере вдруг был обнаружен свеженький псевдоним Булгакова — «Гепеухов».
На смену Гепеухову вскоре появился другой псевдоним, правда, не такой броский, но взятый тоже из арсеналов дьяволиады, — «Эмма Б.».
Напомню анекдот, в контексте с которым воспринимался тогда этот псевдоним.
Ухажер жалуется приятельнице:
— Когда ваш телефон, Мария Ивановна, был на букву «Ж», дозвониться было совсем легко, когда он стал на «Г», дозвониться стало уже труднее, а сейчас, когда он на «Б», дозвониться просто невозможно.
Вот это «Б» и включил Михаил Афанасьевич в свой новый псевдоним.
— Кто понимает, псевдоним самокритичный, — говорил он, загадочно улыбаясь. — Стараешься ни на какие сделки с совестью не идти. А нет-нет да и сорвешься. Так что «Б» это не мешает. Постоянное, так сказать, напоминание. Постоянно бдительность...» (Овчинников И. С Булгаковым в редакции «Гудка» // Машинопись. — Архив автора, фонд М. Булгакова). Эпизод с допросами в ГПУ отвечает действительности. Более того, дневники писателя за 1921—1926 годы и повесть «Собачье сердце» были у него изъяты во время одного из обысков и возвращены лишь через несколько лет. Уже после смерти писателя пострадавшим по «булгаковскому делу» на Лубянке оказался друг Булгакова драматург С.А. Ермолинский (см.: Современная драматургия. — 1988. — № 6. — С. 235—238).
Отметим, пользуясь случаем, те газетные публикации Булгакова, которые вспомнил И.С. Овчинников. Фельетон «Просвещение с кровопролитием» напечатан 29 марта 1924 года за подписью «М. ОЛ-РАЙТ», псевдониму «Гепеухов», точнее — «Г.П. Ухов» («Гудок» за 1 и 22 ноября 1923 года, фельетоны «Тайна Мадридского двора» и «Как разбился Бузыгин») предшествовал «нормальный» псевдоним «Герасим Петрович Ухов» («Гудок» за 17 октября 1923 года — фельетон «Беспокойная поездка»). Псевдоним «Эмма Б.» чаще всего был использован осенью 1925 года в фельетонах «Мертвые ходят» (25 сентября), «Динамит!!!» (30 сентября), «Горемыка Всеволод» (1 октября), «Ликующий вокзал» (14 октября) и др.
10. Воспоминания об Ильфе и Петрове. — М.: Советский писатель, 1963. — С. 102—103. «Это был человек необычайной судьбы. Граф по происхождению, он встретил революцию как старый большевик и политкаторжанин. Странно было представить себе Августа (так все мы называли его) отпрыском аристократической фамилии. Атлетически сложенный, лысый, бритый, он фигурой и лицом был похож на старого матроса. Это сходство дополнялось неизменной рубахой с открытым воротом и штанами флотского образца, которые уже давно взывали о капитальном ремонте. А на ногах у Августа круглый год красовались огромные расшлепанные сандалии... Трудно было представить себе «Гудок» без Августа. Официально он считался заведующим редакцией, но казалось, у него было еще десять неофициальных должностей и десять неутомимых рук, которые ни минуты не оставались без дела. Только для одного не хватало времени для этих рук: для того, чтобы хоть немножко позаботиться о своем хозяине, который жил как истый бессребреник и спартанец. За все это, а еще за грубоватую, но необидную прямоту и редкостную душевность коллектив очень любил Августа.
11. Новый мир. — 1987. — № 8. — С. 164.
12. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. — Т. 2. — Киев: Днипро, 1989. — С. 189.
13. Там же. — С. 190—191.
14. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М.: Книга, 1988. — С. 282—291.
15. Отметим, что, давая Л.М. Леонову имя Лесосекова, Булгаков как бы предсказывал здесь будущие замыслы этого писателя, который в 1953 году написал свой самый знаменитый роман «Русский лес». Такое же, возможно, угадывание (предвидение Мастера) произошло и в случае с другим персонажем романа, беллетристом Флавианом Фиалковым, о котором сказано, что он автор двух сборников рассказов, прекрасно одевается и «шибко идет в гору». Здесь изображен, по всей вероятности, В.П. Катаев, автор к тому времени именно двух сборников рассказов («Бездельник Эдуард» и «Бородатый малютка») и действительно приобретавший все большую популярность. Может, Булгаков хотел ему ответить, так же как и Слезкину: в рассказе Катаева «Зимой» (1923) была довольно узнаваемая и злая на него пародия. Но потом дружеские чувства пересилили и осталась только «цветочная» фамилия, предвосхищающая известные произведения Катаева — сказку «Цветик-семицветик» и рассказ «Фиалка».
16. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. — Т. 2. — Киев: Днипро, 1989. — С. 206.
17. Там же. — С. 207—208.
18. Там же. — С. 218—219.
19. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. — М.: Советский писатель, 1983. — С. 139—169; Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. — М.: Искусство, 1986. — С. 327—375; Лакшин В. Булгакиада. — М.: Правда, 1987 (Библиотека «Огонек». № 35). — С. 9—26.
20. Смелянский А. Указ. соч. — С. 347.
21. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. — Т. 2. — Киев: Днипро, 1989. — С. 184.
22. Там же. — С. 729.
23. Там же. — С. 728—729.
24. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. — Ф. 562. — К. 61. — Ед. хр. 21; Там же. — Фонд 745. — К. 1. — Ед. хр. 24.
25. Там же.
26. В архиве Булгакова эта записочка сохранилась: «Глубокоуважаемый Иван Иванович! Будьте добры обязательно устроить два места автору «Белой гвардии» М.А. Булгакову на «Невидимку». С приветом Б.И. Вершилов». Как и другая, приглашающая Булгакова к К.С. Станиславскому: «Глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич! Завтра, в воскресенье, в 3 часа дня Вы должны читать Вашу пьесу К.С. Станиславскому у него на квартире: Леонтьевский пер., дом 6. Уважающий Вас И. Судаков» (Материал п. 24).
27. Немирович-Данченко В. Из прошлого. — Л.: Academia, 1936. — С. 131.
28. Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. — Т. 2. — Киев: Днипро, 1989. — С. 730.
29. Там же. — С. 332.
30. Чудакова М. Первая и последняя попытка // Современная драматургия. — 1988. — № 5. — С. 203—220; Смелянский А. Уход // Театр. — 1988. — № 12. — С. 100—115; Лакшин В. Открытая дверь. — М.: Московский рабочий, 1989. С. 427.
31. Литератор (Ленинград). — 1990. — 11 мая. — С. 8.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |