«ВОЙНА И МИР», инсценировка одноименного романа (1863—1869) Льва Николаевича Толстого (1828—1910). При жизни Булгакова не ставилась и не публиковалась. Впервые: Булгаков М. Пьесы. М.: Советский писатель, 1986.
На автографе В. и м. Булгаков записал: «Работу над инсценировкой Войны и Мира я начал 24-го сентября 1921 г... Но потом, увы, я бросил эту работу и возобновил ее только сегодня, 22 декабря 1931 г.». Ранее, в конце августа, был заключен договор с Ленинградским Большим Драматическом Театром на В. и м. Затем последовали договоры с МХАТом и Бакинским Рабочим театром, но булгаковская инсценировка так и не была поставлена вплоть до сегодняшнего дня.
27 февраля 1932 г. Булгаков отослал текст В. и м. в Ленинград. Работу над инсценировкой драматург воспринимал как тяжкий труд. 11 марта 1932 г. он писал брату Николаю в Париж: «Я свалил с плеч инсценировку «Войны и мира» Л. Толстого, и есть надежда, что за письма я теперь сяду». А в послании своему другу, писателю Евгению Замятину (1884—1937), тоже в Париж 10 апреля 1933 г. признавался: «Бог мой! Слово — Толстой — приводит меня в ужас! Я написал инсценировку «Войны и мира». Без содрогания не могу проходить теперь мимо полки, где стоит Толстой. Будь прокляты инсценировки отныне и вовеки!»
Л.Н. Толстой в 1868 г.
Замысел инсценировки В. и м. возник у Булгакова во время короткой остановки в Киеве на пути в Москву в сентябре 1921 г., очевидно, в связи с задуманным тогда же романом «Белая гвардия» — современным вариантом толстовской эпопеи. Позднее работа над «Белой гвардией» и пьесой «Дни Турбиных» отвлекла Булгакова от В. и м. Инсценировка в 1931—1932 гг. уже потеряла для Булгакова былую привлекательность, перестала быть внутренне обязательной. Идеи Льва Толстого он успел реализовать в «Белой гвардии», «Беге», «Днях Турбиных». К тому же Булгакова все больше поглощала работа над романом, который теперь известен нам как «Мастер и Маргарита».
В письме правительству 28 марта 1930 г. Булгаков подчеркивал, что в своем первом романе и пьесах стремился изобразить русскую интеллигенцию эпохи гражданской войны «в традициях «Войны и мира». Хорошо знавший Булгакова в начале 20-х годов писатель Эмилий Львович Миндлин (1900—1981) приводит булгаковский отзыв о Толстом: «После Толстого нельзя жить и работать в литературе так, словно не было никакого Толстого. То, что он был, я не боюсь сказать: то, что было явление Льва Николаевича Толстого, обязывает каждого русского писателя после Толстого, независимо от размеров его таланта, быть беспощадно строгим к себе. И к другим». Булгаков считал, по свидетельству Миндлина, что «самый факт существования в нашей литературе Толстого» обязывает любого писателя «к совершенной правде мысли и слова... К искренности до дна. К тому, чтобы знать, чему, какому добру послужит то, что ты пишешь! К беспощадной нетерпимости ко всякой неправде в собственных сочинениях!»
В В. и м. Булгаков взял главы толстовского романа, связанные с войной 1812 г. Рассуждения Толстого о движущих силах истории драматург передал Чтецу. В. и м. — самая «густонаселенная» из булгаковских пьес: в ней 115 персонажей. Заканчивается она, как и «Белая гвардия», умиротворяющей толстовской картиной звездного неба: «Чтец. И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собой». В октябре 1937 г. дирижер и художественный руководитель Большого Театра С.А. Самосуд (1884—1964) и заместитель директора Большого Театра Я.Л. Леонтьев (1899—1948) предлагали Булгакову написать либретто оперы «1812 год» по Льву Толстому. В дневниковой записи 5 октября 1937 г. третья жена драматурга, Е.С. Булгакова, отмечала, что муж охарактеризовал будущую работу над этим либретто как «портновскую» — он явно собирался выкроить его из В. и м. 7 октября 1937 г. в дневнике Е.С. Булгаковой зафиксированы наброски к «1812 году». Однако проект оперы вскоре был оставлен.
М. Бакшилов. Пьер Безухов. Иллюстрация к роману Л.Н. Толстого «Воина и мир»
Многие идеи «Войны и мира» отразились и в последнем булгаковском романе «Мастер и Маргарита». Так, толстовская идея «заражения добром», невозможность отправить на смерть подсудимого, если между ним и судьей установилась какая-то человеческая связь, преломилась в отношениях Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата. Булгаков включил в В. и м. знаменитую сцену между Пьером Безуховым и маршалом Даву: «Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Теперь Даву видел в нем человека». Только сам Булгаков был гораздо более скептически настроен, чем Толстой. Понтий Пилат успел увидеть в Иешуа симпатичного ему человека, но все-таки убоялся избавить его от казни. Он только сократил время мучений Га-Ноцри. И проповедь Иешуа о том, что все люди добрые, на прокуратора в общем-то не подействовала. Стремясь успокоить свою совесть, растревоженную казнью заведомо невиновного человека, он не нашел ничего лучше, как организовать убийство «доброго человека» — предателя Иуды из Кириафа, т. е., в конечном счете, по учению Га-Ноцри, совершить то же зло.
Характерно, что Булгаков не принял толстовскую проповедь ненасилия, и Платон Каратаев в В. и м. другой, чем в романе. Драматург взял лишь предсмертный, в бреду, рассказ Каратаева Пьеру о старике-каторжанине, покорно переносившем несправедливость и умершем раньше, чем пришла царская бумага о его невиновности. После этого француз-конвоир убивает Каратаева, утверждая реальность насилия. Булгаковский же Пьер после гибели Каратаева, тоже бредя, произносит монолог, заставляющий вспомнить финал «Белой гвардии»: «В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожает на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез... Каратаев убит. (Бредит.) Красавица полька на балконе моего киевского дома, купанье и жидкий колеблющийся шар, и опускаюсь куда-то в воду, и вода сошлась над головой».
У Толстого Пьер вспоминает шар в связи со своим старым учителем географии, и «живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров», — это глобус. Булгаков использовал образ глобуса в «Мастере и Маргарите», где работа демона Абадонны демонстрируется на живом хрустальном глобусе Воланда (на нем рельефно показаны бедствия войны). В В. и м. шар Пьера не соотносится с глобусом. Упоминание Безуховым в «Войне и мире» в связи с рассуждениями о «жидком колеблющемся шаре» его киевского дома подсказало Булгакову поместить «сверкающий алмазный шар» в сон мальчика Петьки в финале «Белой гвардии», после ухода из Города (Киева) петлюровцев, творящих насилие. Там звезды уподоблены рассыпавшемуся от этого шара дождю «сверкающих брызг», а ночное небо названо «занавесом Бога». В «Беге» же «разлился и исчез» мучивший Хлудова призрак убитого по его приказу вестового Крапилина. Исчез после того, как генерал-палач раскаялся и принял решение вернуться на суд людской и Божеский.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |