Белозерская

БЕЛОЗЕРСКАЯ, Любовь Евгеньевна (1895—1987), вторая жена Булгакова (1924—1932), один из возможных прототипов Маргариты в ранних редакциях романа «Мастер и Маргарита». Оставила посвященные Булгакову мемуары «О, мед воспоминаний» (1969), а также подготовленную по его рекомендации рукопись о своей эмигрантской жизни в Константинополе и Париже «У чужого порога» (ее устные рассказы на эту тему послужили материалом для пьесы «Бег»). Б. написала и третью книгу воспоминаний, «Так было», — о своем знакомстве с известным историком Е.В. Тарле (1875—1955), уже после развода с Булгаковым. Мемуары «У чужого порога» и «Так было» были изданы в 1989 г. посмертно. Б. были посвящены роман «Белая гвардия», повесть «Собачье сердце» и пьеса «Кабала святош».

Б. родилась 18/30 сентября 1895 г. под Ломжей (Польша) в дворянской семье. Ее отец, Евгений Михайлович Белозерский (1853—1897), был дипломатом, а потом служил в акцизном ведомстве. Мать Б. — Софья Васильевна Белозерская (урожденная Саблина) (1860—1921), окончила Московский Институт благородных девиц, получив там музыкальное образование. После смерти отца семья Белозерских переехала к дальним родственникам в Пензу. Б. закончила с серебряной медалью Демидовскую гимназию в Санкт-Петербурге. Там же она училась в частной балетной школе.

В 1914 г. Б. окончила курсы сестер милосердия и ухаживала за ранеными в благотворительных госпиталях. После октября 1917 г. Б. уехала из Петрограда к одной из своих подруг в деревню в Центральной России. В 1918 г. она переезжает в Киев, где встречается с известным журналистом, знакомым ей еще по Петербургу, Ильей Марковичем Василевским (1883—1938), писавшим под псевдонимом «Не-Буква». Б. стала женой Василевского, которому за необузданную ревность дала кличку «Пума». В феврале 1920 г. Б. с мужем из Одессы отбыла в Константинополь, откуда в том же году переехали во Францию: в Марсель, а потом в Париж, где Василевский начал издавать собственную газету «Свободные мысли», скоро прекратившую свое существование из-за отсутствия средств. Зимой 1921/22 г. Б. с мужем переехала в Берлин, где Василевский стал сотрудничать в сменовеховской газете «Накануне». В июле 1923 г. он уехал в Россию вместе с Алексеем Толстым. В конце 1923 г. в Москву приехала Б. Ее брак с Василевским фактически распался еще в последние месяцы жизни в Берлине.

Е.М. Белозерский, отец Любови Евгеньевны. 1880-е гг.

В начале января 1924 г. на вечере, устроенном редакцией «Накануне» в честь Алексея Толстого в особняке Бюро обслуживания иностранцев в Денежном переулке, Б. познакомилась с Булгаковым. В своих воспоминаниях писатель Юрий Слезкин (1885—1947) рассказывал об этом сближении: «Тут у Булгакова пошли «дела семейные» — появились новые интересы, ему стало не до меня. Ударил в нос успех! К тому времени вернулся из Берлина Василевский (Не-Буква) с женой своей (которой по счету?) Любовью Евгеньевной, не глупая, практическая женщина, многое испытавшая на своем веку, оставившая в Германии свою «любовь», — Василевская приглядывалась ко всем мужчинам, которые могли бы помочь строить ее будущее. С мужем она была не в ладах. Наклевывался роман у нее с Потехиным Юрием Михайловичем (ранее вернувшимся из эмиграции) — не вышло, было и со мною сказано несколько теплых слов... Булгаков подвернулся кстати. Через месяц-два все узнали, что Миша бросил Татьяну Николаевну и сошелся с Любовью Евгеньевной». Булгаков и Б. стали жить вместе в октябре 1924 г. Их брак был зарегистрирован 30 апреля 1925 г. В дневниковой записи в ночь на 28 декабря 1924 г. Булгаков весьма откровенно отозвался о Б.: «...Подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и, в то же время, безнадежно сложно: я как раз сейчас хворый, а она для меня... Как заноза сидит... что чертова баба завязила меня; как пушку в болоте, важный вопрос. Но один, без нее, уже не мыслюсь. Видно, привык». Тут же он признался: «Эта ужасно глупо при моих замыслах, но, кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно для меня?»

Зять Булгакова Л.С. Карум приводит в мемуарах эпизод, подтверждающий, что в браке с Б. эротическое стояло на первом месте: «...На Рождество 1925 года Варенька (жена Карума и сестра Булгакова. — Б.С.) ездила к сестрам в Москву. Она останавливалась у Нади, но у Нади кто-то, кажется муж ее, Андрей, заболел заразной болезнью. Квартира была маленькая, изоляция была невозможна. В гостиницу в Москве было не попасть, или надо было очень дорого платить. И Вареньке пришлось на несколько дней поселиться у Михаила. В это время Михаил был уже второй раз женат на разведенной жене фельетониста Василевского (Не-Буква), на Любови Белозерской.

Варенька была в ужасе от их жизни. Большую часть суток они проводили в кровати, раздетые, хлопая друг друга пониже спины и приговаривая: «Чья это жопочка?» Когда же Михаил был одет и уходил из дому, он говорил Вареньке: «Люба — это мой крест», — и горько при этом вздыхал».

Люба и Юра Белозерская. Пенза, 1896 г.

Б. помогала мужу в работе над пьесой о Мольере, переводя с французского, которым свободно владела, многочисленные источники. Она же, по ее устным воспоминаниям, подсказала будто бы ввести в будущий роман «Мастер и Маргарита» образ главной героини, чтобы несколько сократить перевес мужских персонажей в этом произведении. В феврале 1929 г. Булгаков познакомился с подругой Б., Е.С. Шиловской, с которой у него завязался роман. В октябре 1932 г. она стала третьей женой писателя (см.: Е.С. Булгакова). Развод Б. с Булгаковым произошел 3 октября 1932 г. Некоторое время он еще продолжал встречаться со своей второй женой, периодически оказывая ей материальную помощь. 20 октября 1932 г. состоялся разговор Б. с Булгаковым, зафиксированный Любовью Евгеньевной на обороте булгаковской записки, озаглавленной ею как «последняя записка в общем доме». Там говорилось:

«Чиша! Не волнуйся ты так: поверь мне, что всем сердцем я с твоими заботами и болью. Ты — не одинокий человек. Больше ничего не умею сказать. И звери тоже. М. Приду, если не будешь спать, поговорить с тобой». Разговор, в изложении Б., произошел следующим образом: «Мы поговорили. Боже мой! Какой же был разговор. Бедный мальчик... Но я все поняла. Слезы лились между его пальцев (Лицо загородил руками)».

Булгаков снял Б. комнату в другом месте и отстроил ей помещение в том же доме (Б. Пироговская, 35), где они до этого жили. В новую комнату на Б. Пироговской Б. въехала 24 сентября 1933 г.

С.В. Белозерская, мать Любови Евгеньевны

В 1930 г. Б. пыталась устроиться редактором в редакцию «Технической энциклопедии», однако после месячного испытательного срока не была пропущена отделом кадров как бывшая дворянка. С 1933 г. Б. работала редактором в редакции «ЖЗЛ», потом в редакции «Исторические романы» «Жургаза» (в 1938 г. эту редакцию перевели в Гослитиздат). После 1945 г. Б. была научным редактором по транскрипции в издательстве Большой Советской Энциклопедии, а с конца 40-х гг. — редактором в «Литературной газете», сотрудничала и с журналом «Огонек». В 1928—1930 гг. Б. держала корректуру собрания сочинений Викентия Вересаева (Смидовича) (1867—1945), а с 1936 г. сделалась литературным секретарем Е.В. Тарле. Б. скончалась 27 января 1987 г. в Москве и похоронена на Ваганьковском кладбище.

Многие детали из мемуаров Б. «У чужого порога» отразились в булгаковских произведениях. Нищая жизнь русской эмиграции в Константинополе, мрачный константинопольский базар запечатлены в пьесе «Бег». По воспоминаниям Б.: «...Большой базар» — «Гран-базар» — «Капалы Чарши» в Константинополе... поражал своей какой-то затаенной тишиной и пустынностью. Из темных нор на свет вытащены и разложены предлагаемые товары: куски шелка, медные кофейники, четки, безделушки из бронзы. Не могу отделаться от мысли, что все — декорация для отвода глаз, а настоящие и не светлые дела творятся в черных норах. Ощущение такое, что если туда попадешь, то уж и не вырвешься». В «Беге» на этом базаре торгует резиновыми чертями генерал Чарнота, который не в силах покинуть Константинополь в финале пьесы. В Париже Б. одно время танцевала в балетной труппе знаменитого мюзик-холла «Фоли-Бержер». Она, в частности, описывает в своей книге «У чужого порога» статисток Большого парижского ревю в этом мюзик-холле: «Просто — толпа и «ню» — обнаженные. Вся тяжесть ложится на последних. Они переодеваются (скорее — раздеваются) раз по десять-пятнадцать за вечер и присутствуют на сцене в течение всего спектакля. Они — декоративная оправа всего ревю». Вероятно, воспоминания Б. повлияли на замысел Великого бала у сатаны, где присутствует толпа обнаженных женщин вместе с одетыми мужчинами. Не исключено, что некоторые черты образа Маргариты на этом балу были подсказаны рассказом Б. о ее последней репетиции в «Фоли-Бержер»: «В картине «Ночь на колокольне Нотр-Дам» участвовала вся труппа. По углам таинственно вырисовывались Химеры. Зловещий горбатый монах в сутане стоял над громадным колоколом, простирая руки над вырывающимся из-под его ног пламенем. Из пламени медленно поднималась фигура лежащей женщины. Черный бархат скрадывал железную подпорку, и казалось, что женщина плывет в воздухе (не отсюда ли полет нагой Маргариты в ночном небе? — Б.С.). На колоколе, привязанная гирляндами цветов, висела совершенно обнаженная девушка. В полутьме мерцало ее прекрасное тело, казавшееся неживым. Голова, в потоке темных волос, была безжизненно запрокинута.

Под звуки глазуновской «Вакханалии» оживали химеры. Ведьмы хороводом проносились вокруг монаха. Вдруг одна из них крикнула: «Она умерла!» и остановилась. Произошло смятение. Задние наскочили на передних.

Л.Е. Белозерская в гимназические годы

— Где? Кто? — Оркестр продолжал играть. — О! Умерла!

— Тихо! — крикнул режиссер. — Без паники!

Артистку сняли с колокола. Она была в глубоком обмороке. Впопыхах ее положили прямо на пол. Появился врач, запахло камфарой. «Она закоченела, — сказал он. — Прикройте ее!» Монах набросил на девушку свою сутану». Похожим образом и столь же мнимо умирает Маргарита, отравленная вместе с Мастером Азазелло, чтобы вновь воскреснуть в последнем полете. В позе химеры на Нотр-Дам сидит Воланд на крыше Пашковского дома. Фотографию этой химеры Б. привезла из Парижа, и она долгое время стояла на письменном столе Булгакова. В книге «У чужого порога» Б. яркими красками рисует масленичный карнавал в Париже: «Избирается карнавальная королева. Ей полагается быть не старше 25 лет, быть не замужем и самой зарабатывать себе на жизнь.

И.М. Василевский (Не-Буква)

В этот раз избрана машинистка из 13-го района, одного из самых бедных в Париже.

Вот она стоит на платформе украшенного цветами грузовика, озябшая и счастливая, и улыбается всеми своими ямочками. По традиции, в этот день ее принимает в своем дворце на Елисейских Полях президент. Их обычно и снимают вдвоем: президент во фраке, со своей президентской лентой, она — в горностаевой королевской мантии.

Из большого, разнообразного, веселого шествия запомнилась мне одна колесница, отражающая в чисто французском духе злободневную тему — жилищный кризис.

Л.Е. Белозерская. 1916 г.

На грузовике — двуспальная кровать (что греха таить: любят французы этот сюжет), в ней под одеялом двое улыбающихся молодоженов. Над ними — арка — часть моста: больше молодой паре деваться некуда. Чтобы подчеркнуть иллюзию моста, на арке стоит мужчина с удочкой — символ неугасающей страсти парижан к рыбной ловле (и, возможно, своеобразный фаллический символ. — Б.С.), толпа отпускает пикантные шуточки, смеется, аплодирует...» Очевидно, это карнавальное шествие подсказало шествие знаменитых грешников всех времен и народов на Великом балу у сатаны. Отметим также, что Маргарита, избранная королевой этого созданного булгаковской фантазией бала, наделена прямо противоположными качествами по отношению к королеве парижского карнавала. Ей тридцать лет, она замужем, не нуждается в заработке, будучи обеспечена состоятельным мужем — крупным инженером, и живет в богатстве, а не в бедности.

Б. вспоминала, как они с Василевским встретили в Константинополе похоронную процессию: «Навстречу нам приближались греческие похороны — эффектное пятно на фоне улицы. Все лиловое: гроб, покрывало, венки, облачение священников. Лиловый цвет — траурный». Возможно, исходя из этой символики, Коровьев-Фагот в сцене последнего полета превращается в фиолетового рыцаря. В ранней редакции весть Воланду от Иешуа Га-Ноцри насчет судьбы Мастера и Маргариты приносил всадник в фиолетовом. Траурный фиолетовый цвет означал прекращение земной жизни главных героев романа.

В книге «У чужого порога» есть рассказ о Владимире Пименовиче Крымове (1878—1968), богатом человеке, старом знакомом Василевского и прототипе Корзухина в пьесе «Бег»: «У него под Берлином, в Целлендорфе, уютный обжитой дом, миловидная черноглазая жена, но типу украинка (должно быть, очень мила в венке, в плахте и вышитых рукавах) (в «Беге» — жена украинца Чарноты Люська, ставшая потом женой Корзухина. — Б.С.), погибшая от пустячной операции в клинике знаменитого Бома (где, кстати, ее обворовали), еще драгоценная премированная пекинская собака, приобретенная за много сотен фунтов на собачьей выставке в Лондоне. Обслуживающий весь дом слуга Клименко — из бывших солдат белой армии.

Л.Е. Белозерская. Париж, 1923 г.

Сам Владимир Пименович — человек примечательный: происходит из сибирских старообрядцев, богатый владелец многого недвижимого имущества в разных точках земного шара, вплоть до Гонолулу. Он несколько раз совершал кругосветное путешествие, о чем написал неплохую книгу «Богомолы в коробочке». Из России уехал, «когда рябчик в ресторане стал стоить 60 копеек вместо 40, что свидетельствовало о том, что в стране неблагополучно», — таковы его собственные слова. В Петербурге был представителем автомобилей Форда. Участвовал в выпуске аристократического журнала «Столица и усадьба». У него хорошая библиотека. Он знает языки. Крепкий, волевой человек, с одним слабым местом: до безумия любит карты, азартен.

Внешне он, по выражению моей сестры, «похож на швейцарский сыр», бледный, плоский, в очках с какими-то двояковыпуклыми стеклами.

Все мои рассказы о нем, о том, например, как он учит лакея Клименко французскому языку, заинтересовали в свое время Михаила Афанасьевича Булгакова. Тип Крымова привлек писателя и породил (окарикатуренный, конечно) образ Корзухина в пьесе «Бег».

Лето в Крюкове. 1926 г. Слева направо: А. Понсов, Л. Белозерская, Д. Понсов, М. Булгаков, Н. Лямин, Н. Никитинский

Я, безумица, как-то раз села играть с ним и его гостями в девятку (в первый раз в жизни!) и всех обыграла. Мне везло, как всегда везет новичкам. По неопытности прикупила к восьмерке, оказалось, туза. Все ахнули. Чудо в карточных анналах! Мне бы уйти от стола, как сделал бы опытный игрок, но я не ушла и все, конечно, проиграла, плюс осталась должна. На другой день Крымов приехал на машине за карточным долгом». Булгаков своеобразно отомстил в «Беге» Крымову-Корзухину за скаредность и стремление получить деньги даже с полунищей соотечественницы, заставив его безнадежно проиграть, только не новичку, а опытному игроку генералу Чарноте.

Б. очень точно сформулировала в своей книге «О, мед воспоминаний» главный жизненный принцип Булгакова: «Мы часто опаздывали и всегда торопились.

Иногда бежали за транспортом. Но Михаил Афанасьевич неизменно приговаривал: «Главное — не терять достоинства».

Л.Е. Белозерская. 1925 г.

Перебирая в памяти прожитые с ним годы, можно сказать, что эта фраза, произносимая иногда по шутливому поводу, и было кредо всей жизни писателя Булгакова».

В своей книге «О, мед воспоминаний» Б. излагает также содержание не дошедшей до нас булгаковской пьесы «Белая глина», которую они вместе писали в 1924 г.: «Как-то днем... пришел оживленный М.А. и сказал, что мы будем вместе писать пьесу из французской жизни... и что у него уже есть название: «Белая глина». Я очень удивилась и спросила, что это такое — «белая глина», зачем она нужна и что из нее делают.

— Мопсов из нее делают, — смеясь, ответил он. Эту фразу потом говорило одно из действующих лиц пьесы.

Л.Е. Белозерская. Начало 1930-х гг.

Много позже, перечитывая чеховский «Вишневый сад», я натолкнулась на рассказ Симеонова-Пищика о том, что англичане нашли у него в саду белую глину, заключили с ним арендный договор на разработку ее и дали ему задаток. Вот откуда пошло такое необычайное название! В результате я так и не узнала, что, кроме мопсов, из этой глины делают.

Зато сочиняли мы и очень веселились. Схема пьесы была незамысловата. В большом и богатом имении вдовы Дюваль, которая живет там с 18-летней дочерью, обнаружена белая глина.

Эта новость волнует всех окрестных помещиков: никто толком не знает, что это за штука. Мосье Поль Ив, тоже вдовец, живущий неподалеку, бросается на разведку в поместье Дюваль и сразу же попадает под чары хозяйки.

Л.Е. Белозерская. Апрель 1943 г.

И мать, и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Почти одинаковым туалетом они усугубляют еще это сходство: их забавляют постоянно возникающие недоразумения на этой почве. В ошибку впадает мосье Ив, затем его сын Жан, студент, приехавший из Сорбонны на каникулы, и, наконец, инженер-геолог, эльзасец фон Трупп, приглашенный для исследования глины и тоже сразу же бешено влюбившийся в мадам Дюваль. Он — классический тип ревнивца. С его приездом в доме начинается кутерьма. Он не расстается с револьвером.

— Проклятое сходство! — кричит он. — Я хочу застрелить мать, а целюсь в дочь...

Тут и объяснения, и погоня, и борьба, и угрозы самоубийства. Когда, наконец, обманом удается отнять у ревнивца револьвер, он оказывается незаряженным... В третьем действии все кончается общим благополучием. Тут мы применили принцип детской скороговорки: «Ях женился на Цип, Яхцидрах на Циппидрип...» Поль Ив женится на Дюваль-матери, его сын Жан — на Дюваль-дочери, а фон Трупп — на экономке мосье Ива мадам Мелани.

Мы мечтали увидеть «Белую глину» у Корша, в роли мосье Ива — Радина, а в роли фон Труппа — Топоркова».

Л.Е. Белозерская. 1984 г.

По всей вероятности, Булгаков вместе с Б. создал новую редакцию своей владикавказской комедии, о которой он писал сестре Вере 26 апреля 1921 г.:

«Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-актную комедию-буфф салонного типа «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то что комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжение всех трех актов... Салонная! салонная! Понимаешь». Можно предположить, что в «Глиняных женихах» действие происходило в России, а «вероломным папашей» был будущий мосье Ив «Белой глины». Не исключено, что фон Трупп в первой редакции был не эльзасцем, а прибалтийским немцем и мог иметь прототипом Л.С. Карума, мужа булгаковской сестры Варвары, отразившегося в Тальберге «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Характерно, что «Белую глину», одетую во французские одежды, дабы подчеркнуть ее водевильную природу (этот жанр, как известно, родился во Франции), ждала абсолютно та же судьба, что и «Глиняных женихов». Б. рассказывает о завершении истории с пьесой: «Два готовых действия мы показали Александру Николаевичу Тихонову (Сереброву) (в последующем отвергнувшего «Мольера». — Б.С.). Он со свойственной ему грубоватой откровенностью сказал:

— Ну, подумайте сами, ну кому нужна сейчас светская комедия?

Так третьего действия мы и не дописали».

Очевидно, соавторство Б. с Булгаковым выражалось в том, что она давала мужу бытовой материал «из французской жизни» для «Белой глины», как позднее константинопольский материал — для «Бега». Подобным же образом В.В. Вересаев поставлял Булгакову необходимые сведения для пьесы «Александр Пушкин», а туземный соавтор — материал «из горской жизни» для пьесы «Сыновья муллы».