И.Е. Лихтенштейн. Михаил Афанасьевич Булгаков — врач и писатель

Очевидные факты порой кажутся неумелой фантазией. Можно ли представить, что один из лучших писателей XX века до 50-х годов прошлого столетия был малоизвестен читающей публике, его романы оставались в рукописях? Из пьес только во МХАТе периодически шли «Дни Турбиных», любимые Вождем, а затем в том же театре — «Последние дни» о Пушкине. Автор собрал несколько сотен рецензий, из которых только 3 или 4 положительные. Даже в Киеве, родном городе писателя, о нем старались не вспоминать.

В первый раз я услышала о Булгакове-писателе, посмотрев в 60-х гг. пьесу «Последние дни» (об А.С. Пушкине) во время гастролей МХАТа в Киеве. После просмотра отец повел меня на овеянный памятью о Булгакове знаменитый Андреевский спуск (мы жили по соседству), где когда-то в доме № 13 жила дружная семья писателя и который он в дальнейшем неоднократно и любовно описывал. С начала 60-х на стенах дома периодически появлялась сделанная углем надпись: «Дом Булгакова». Ее исправно стирали, а неизвестные поклонники восстанавливали. Затем появился блестящий очерк Виктора Некрасова «Дом Турбиных» (Турбина — фамилия бабушки писателя по материнской линии), и началась историография Булгакова, изучение топографии пребывания в городе его и героев «Белой гвардии». Позднее узнала из рассказов отца (Е.И. Лихтенштейна, профессора Киевского мединститута) о том, что Булгаков — врач, окончил тот же медицинский факультет Киевского университета Святого Владимира, что и мой дед. Имена сокурсников Михаила Афанасьевича, блестящих профессоров-врачей, были уже известны, а их знакомство с самим Мастером впечатляло. Сокурсник Булгакова, известный киевский профессор-педиатр Давид Лазаревич Сигалов, нередко лечил меня в детстве, а затем и детей родственников. В Киеве до недавнего времени были живы соученики Михаила Афанасьевича по гимназии и университету, соседи по дому, помнившие его, что создавало и создает в городе особую личностную атмосферу. Я, киевлянка, училась у медиков-сокурсников Булгакова, например у Евгения Борисовича Букреева, работала с некоторыми из них.

Тогда я и отправилась в дом № 13 на Андреевском спуске, где, как выяснилось, по-прежнему жила Инна Кончаковская, дочь хозяев дома, у которых снимали квартиру Булгаковы. К тому времени она была пожилой женщиной, неожиданно ставшей популярной и востребованной благодаря случайному соседству. Она показала мне квартиру, знаменитую печь, описанную в «Белой гвардии» и ставшую атрибутом дома Турбиных (Булгаковых), альбомы с интересными и никому тогда не известными фотографиями семьи писателя, рассказала об их жизни в доме. Ощутив душевный трепет, я ушла...

Естественно, возник непреходящий интерес ко всему, связанному с Булгаковым, особенно с врачебной работой и с тем, какое отражение это нашло в творчестве.

Врачи, как ни странно, спустя годы после вызвавших интерес публикаций обратились к изучению медицинских тем в произведениях Булгакова. Первая статья на эту тему опубликована мною в 1988 г. в центральном медицинском журнале «Клиническая медицина», первая монография «Доктор Булгаков» Юрия Виленского издана на родине писателя в 1993 г. С 1988 г. я возвращаюсь к Булгакову, открывая новые грани творчества, ускользающие от внимания. Писатель многоплановый и не спешит открываться...

Булгаков происходил из интеллигентной семьи с либеральными взглядами. «Медицина витала в духе нашей семьи», — писала сестра Булгакова Н.А. Земская¹. В семье родителей писателя были священнослужители и врачи. У Афанасия Ивановича Булгакова один брат окончил медицинский факультет, у матери — три брата. Двое стали выдающимися врачами, учеными, оставившими след в науке и сыгравшими немалую роль в жизни всей булгаковской семьи и особенно Михаила Афанасьевича. Прекрасным врачом был и не забытый киевлянами отчим Михаила Афанасьевича Иван Павлович Воскресенский (после многих лет вдовства Варвара Михайловна Булгакова вышла замуж вторично). Так что выбор специальности, возможно, определился и под влиянием семьи, но не только. После окончания врачебной карьеры в ответах на вопросы друга и первого биографа П.С. Попова Михаил Афанасьевич говорил: «Избрал карьеру врача, поскольку меня привлекала блестящая работа. Работа врача мне и представлялась блестящей»². Из приведенного ответа совершенно ясно осмысленное отношение к избираемой профессии.

Михаил Булгаков поступил на медицинский факультет Киевского университета Святого Владимира в 1909 г. Учился охотно, много времени проводил в анатомическом театре (в этом здании сейчас расположен один из лучших на Украине музеев истории медицины), изучая анатомию и гистологию, регулярно бывал в публичной библиотеке, готовясь к зачетам и экзаменам.

И вдруг... Булгаков влюбляется в молоденькую гимназистку из Саратова Татьяну Лаппа. Не буду останавливаться на перипетиях их встреч и разлук, на отношении родителей молодых людей к их встречам. Любовь захватила Булгакова без остатка, он забросил учебу — пришлось обращаться с прошением к ректору университета. Сохранился текст прошения от 10 сентября 1912 г.: «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить ходатайство перед Господином Министром об оставлении меня еще на один год на втором курсе медицинского факультета». В качестве причины неуспеваемости проситель ссылался на нездоровье. Впрочем, так оно и было. Юный Булгаков очень тяжело переживал вынужденные расставания с любимой девушкой и даже пытался покончить жизнь самоубийством. Прошение было удовлетворено.

Родители невесты, столбовые дворяне, не стремились породниться с так называемыми «колокольными» дворянами. Но от них уже ничего не зависело, разлучить молодых влюбленных было не под силу никому.

В марте 1913 г. Булгаков венчается с Т.Н. Лаппа (дочерью действительного статского советника) в Киевской церкви Николы Доброго. С этого времени он без помех продолжал занятия в университете, увлекался практической медициной, особенно хирургией. Кроме этого, интересовался работой в лаборатории, в которой проводил много времени. А попав в село Никольское, восторженно описывал «микроскоп с цейссовской оптикой».

Время учебы Булгакова в университете совпало с небывалым расцветом киевской медицинской школы. На факультете преподавали ученые с мировыми именами — В.П. Образцов (1851—1920) и Н.Д. Стражеско (1876—1952), Ф.А. Стефанис (1865—1917) и Ф.Г. Яновский (1860—1928), В.Ю. Чаговец (1873—1941) и многие другие выдающиеся профессора³. Было кого слушать, у кого учиться — и не только медицине. Широко образованные специалисты воспитывали у студентов чувство долга, верность врачеванию, порядочность и, конечно, высокий профессионализм, коллегиальность, на личном примере учили общению с больными.

Еще будучи студентом, в летние месяцы Булгаков практикует в госпитале в Саратове, патронируемом матерью жены Е.В. Лаппа. Во время практики и в дальнейшем по окончании с отличием университета (1916) работает в госпиталях Киева, Черновцов, Каменец-Подольска преимущественно хирургом, хотя выпущен по специальности «педиатрия». «Миша много оперировал, — вспоминает о пребывании в Каменец-Подольске Татьяна Лаппа, — и очень уставал, иногда стоял у операционного стола сутками напролет... Но свою работу Михаил любил, относился к ней со всей ответственностью и, несмотря на усталость, стоял в операционной, сколько считал нужным»⁴. Едва получив новое назначение, Михаил Афанасьевич немедленно вызывал жену, и она, преодолевая любые препятствия, приезжала. Татьяна много помогала мужу, выполняя подчас обязанности медсестры: «А мне нередко приходилось держать ногу. Помню, как из-за жары и напряжения мне несколько раз становилось дурно в операционной. Но я превозмогала себя. Ведь помощь моя была нужна».

Т.Н. Лаппа в течение 40 лет, выполняя данное мужу при расставании слово, не общалась с журналистами. И только настойчивые поклонники Булгакова — его биографы — своим упорством сумели разговорить Татьяну Николаевну. Они же рассказали ей, что незадолго до смерти Михаил Афанасьевич стремился разыскать ее. Что он хотел ей сказать, о чем вспомнить, что его тревожило?.. Татьяна Лаппа оставалась верной памяти Михаила Афанасьевича...

С началом Первой мировой войны многих студентов медицинского факультета Киевского университета выпустили досрочно, зауряд-врачами. 13 мая 1915 г. Булгаков подает прошение ректору: «Будучи признан при призыве зауряд-врачом негодным для несения походной службы, настоящим имею честь просить Ваше превосходительство выдать мне удостоверение в том, что я состою студентом 5-го курса, для представления в одно из лечебных учреждений». Получив 18 мая удостоверение, он немедленно приступает к работе в учреждении Красного Креста.

Сохранился текст «Факультетского обещания», или врачебной клятвы, данной Булгаковым по окончании университета: «Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукой права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, — говорится в этом документе, — даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим, свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ее процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажею тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности, однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицемерия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведущих и опытных. Когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать их заслугам и стараниям. Лекарь Михаил Булгаков»⁵.

Верность клятве оставалась незыблемой и ничем не замутненной. В этом видна гражданская и врачебная позиция, к этому призывало чувство долга: ведь выданное освобождение от походной службы предусматривало работу вдали от полей сражений.

В середине лета 1916 г. по окончании университета Булгаков призван в армию, зачислен в резерв (так поступали с молодыми врачами, не имевшими достаточного опыта) и направлен в село Никольское Сычевского уезда Смоленской области. «Была жуткая грязь, 40 верст ехали весь день. В Никольское приехали поздно, никто, конечно, не встречал. Дом состоял из двух половин с отдельными входами: рассчитан он был на двух врачей, необходимых больнице. Но второго врача не было», — вспоминала Т.Н. Лаппа.

Последовали месяцы трудного постижения врачебной профессии, когда Булгаков находился один на один с больным, которому не было дела до профессионального мастерства, опыта и квалификации молодого лекаря. Там, в глуши, начинающий врач столкнулся с потрясающим невежеством, сифилисом, повальным пьянством⁶. Интересно, что первый упоминаемый родными рассказ Булгакова (начатый еще в Киеве в студенческие годы и, возможно, завершенный в Смоленской губернии) посвящен трагической картине алкоголизма⁷.

В Никольском Булгаков за короткий срок прошел практику, не определяемую календарными рамками. В удостоверении от 18 сентября 1917 г., выданном врачу М.А. Булгакову, приведены статистические результаты его работы — стационарно лечились 211 человек, амбулаторных посещений 15 361 — поистине титанический труд, требовавший не только физических, но и душевных сил и, что греха таить, учебы на ходу и незаурядной профессиональной смелости. «Какие раны я зашивал. Какие видел гнойные плевриты и взламывал при них ребра, какие пневмонии, тифы, раки, сифилис, грыжи» («Пропавший глаз»). Приведенная цитата из цикла «Записки юного врача» практически документальна.

В творчестве писателей-врачей медицинские темы находят совершенно разное отражение. Если А.П. Чехов практически не дает развернутой картины болезни, то В.В. Вересаев в «Записках врача», наряду с описанием трудного врачебного пути молодого специалиста, нередко приводит публицистические данные. Булгаков, особенно в «Записках юного врача», часто буквально цитирует учебники⁸.

В произведениях Булгакова врач, как правило, — смелый, преданный делу человек, готовый, несмотря на неизбежный риск, прийти на помощь больному. Его врач выглядит всемогущим, борясь за жизнь пациента.

Впечатления накапливались, откладывались в памяти. Писать регулярно Булгаков начал, возвратившись в Киев, сидя в кабинете в ожидании больных. Знаменательно, что первые рассказы начинающего писателя были опубликованы в 1925—1926 гг. в профессиональном медицинском органе — газете «Медицинский работник». К сожалению, первая редакция (1916—1917) «Набросок земского врача» — материал первых послеуниверситетских лет — не сохранилась. По свидетельству Н.А. Земской, рукопись, подаренная ей братом, называлась «Рассказы юного врача»⁹.

В «Записках юного врача» Булгакова звучат тревоги молодого доктора, начинающего самостоятельную работу. Т.Н. Лаппа вспоминала, что в Никольском роженицу с патологическими родами привезли в первую же ночь. Сомнения и страх молодого доктора преобразились под пером писателя в блестящий рассказ «Крещение с поворотом»: «Действительно, движения мои были уверенны и правильны, а беспокойство свое я постарался спрятать как можно глубже и ничем его не проявлять. Эх, Додерляйна бы сейчас почитать!» — вспоминает герой учебник по акушерству. Молодой доктор представил себе стерильную операционную в акушерской клинике, опытных хирургов, помощников, ординаторов. Как это все далеко... «И перед глазами замелькали страницы Додерляйна. Страницы, страницы... а на них рисунки. Таз, искривленные, сдавленные младенцы с огромными головами... свисающая ручка, на ней петля. А теперь всплывает из всего прочитанного одна фраза: "Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение"».

Рассказ ведется от первого лица, что придает ему еще большую достоверность. Автор без стеснения описывает свои сомнения, тревоги, вслушивается в тактичные подсказки акушерки, не забывает посмотреть учебник и в конце концов спасает роженицу и младенца. Рассказ написан с таким драматизмом и потрясающей достоверностью, что я с трудом отказываюсь от дальнейшего цитирования. «Большой опыт можно приобрести в деревне, — думал я, засыпая, — но только нужно читать, читать, побольше... читать...» Восторгаясь мастерством писателя, еще острее восхищаешься мастерством и смелостью врача Булгакова.

Работа на участке Никольского изобиловала острыми ситуациями, требовавшими быстрой и четкой реакции. Так, в рассказе «Стальное горло» доктору впервые в жизни предстояло сделать трахеотомию. Такие операции приходится делать и сейчас и, при кажущейся простоте, они чреваты непростыми осложнениями. В рассказе Булгакова в больницу привезли девочку из заброшенной деревни в крайне запущенном состоянии, с дифтерийным крупом (дифтерийные пленки закрывают вход в дыхательное горло, и больной погибает от удушья). Мать и бабушка не дают разрешения на операцию. В докторе борется объяснимый страх перед никогда не деланной операцией и сознанием, что без нее девочка непременно погибнет. Мучительные раздумья, уговоры матери, страх. Во время операции «фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Я вколол нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула, но Лидка оставалась недвижимой. Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно было. Я глубоко вздохнул и остановился: больше мне делать было нечего. Я видел, как Лидка синела. Я хотел уже все бросить и заплакать, как вдруг Лидка дико содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со свистом вошел к ней в горло: потом девочка задышала и стала реветь». В рассказе описана правдивая история, о чем вспоминает Н.А. Земская, слышавшая в Киеве рассказ об этом случае из уст Михаила.

Из-за заражения дифтеритом во время отсасывания пленок погибает один из героев чеховской «Попрыгуньи» — доктор Дымов. Такая же операция описана в «Записках врача» Вересаева, но с летальным для больного финалом. Существует мнение, что своими рассказами Булгаков полемизирует с вересаевскими «Записками врача», вызвавшими при публикации в 1902 г. отрицательную реакцию врачебной общественности: «Сожгите свою книгу отчаяния, господин Вересаев». Критики-врачи полагали, что излишнее погружение в профессиональные будни с сомнениями и неудачами негативно скажется на «чести мундира»¹⁰.

Булгаков предельно точен в изображении болезненных состояний героев-пациентов, но это точность художника. Его врач каждый день идет на бой, противостоит обстоятельствам и борется с невежеством пациентов, пренебрегающих врачебными рекомендациями или вовсе предпочитающих знахарей разных мастей. Показателен в этом плане рассказ «Тьма египетская». Больного с приступом малярии кладут в отделение: «Речь мельника была толкова. Кроме того, он оказался грамотным, и даже всякий жест его был пропитан уважением к науке, которую я считаю своей любимой, — к медицине». Доктор выписал порошки и велел принимать по одному в полночь. Прошло немного времени, и его вызвали к умирающему мельнику. «Вообразите, доктор! Он все десять порошков хинину съел сразу! В полночь. Кто же мог ожидать? Вы же сами черкнули — интеллигентный...» Придя в себя после промывания желудка, больной оправдывался: «Да думаю, что валандаться с вами по одному порошочку? Сразу принял — и делу конец». Рассказ завершает кредо Булгакова-врача, которому он никогда не изменял: «Ну, нет... я буду бороться. Я буду... Я... Потянулась пеленою тьма египетская... и в ней будто бы я... не то с мечом, не то со стетоскопом. Но не один. А идет моя рать... Все в белых халатах, и все вперед, вперед...»

На всех этапах трудного врачебного пути Булгаков оставался верен основным постулатам практической медицины — быть ближе к больному человеку и не оставлять его в беде. «Нес в себе одну мысль: как его спасти? И этого — спасти. И этого! Всех!» И раньше: «Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было». 3 октября 1917 г. Булгаков просит сестру Надежду купить ему «книгу Клопштока и Коварского "Практическ. Руководств, по Клиническ. Химии, микроскопии и бактериолог."» и выслать ему. И далее ищет «лучшие издания по кожным и венерическим на русск. или немецк. языках...» (везде орфография Булгакова). Врач-писатель продолжал учиться, читать, думать.

В Никольском Булгаков работал до осени 1917 г., затем его перевели в Вяземскую земскую больницу, где он заведовал инфекционным и венерическим отделением. Здесь началась другая жизнь. Коллектив врачей, каждый отвечает за свое отделение, можно созвать консилиум, не столь силен страх за всех и все. «Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете... Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими-то рамками... О величественная машина большой больницы на налаженном, точно смазанном ходу!» Но прошлое не уходит: «Неблагодарный! Я забыл свой боевой пост, где я один без всякой поддержки боролся с болезнями, своими силами, подобно герою Фенимора Купера выбираясь из самых диковинных положений». И он не забыл ничего: «А все-таки хорошо, что я пробыл на участке... Я стал отважным человеком... Я не боюсь ничего». В этой фразе Булгакова ощущается верность профессии и уважение к врачам «на боевом посту».

Нельзя не вспомнить рассказ «Звездная сыпь», где врач «на боевом посту» не только лечит вновь приходящих больных сифилисом, но и разыскивает по журналу посещений прежних, пытаясь избавить от беды тех, кто мог заразиться. Труд титанический.

Перед самым отъездом Булгакова из Никольского в больницу привезли ребенка с осложненным течением дифтерита. Как это делали в то время доктора, Булгаков отсосал пленки из горла больного. Ему показалось, что он заразился, и для профилактики ввел себе противодифтерийную сыворотку. Началась мучительная сывороточная болезнь с тяжелым зудом, болями. Для успокоения зуда и болей ввели морфий, на следующий день еще раз — для закрепления результата.

С этого момента наступил трудный этап в жизни Булгакова. Как врач, он понимал пагубность и опасность привыкания к наркотикам, но как человек плохо с этим справлялся. Очевидно, что состояние Булгакова того периода передано в рассказе «Морфий». «Я собирался ложиться спать, как вдруг у меня сделались в области желудка боли. Но какие! Холодный пот выступил у меня на лбу». Впрыснули морфий. «Боли шли полной волной, не давая никаких пауз, так что я положительно задыхался, словно раскаленный лом воткнули в живот и вращали. Боли прекратились через семь минут после укола». В дальнейшем в рассказе «Морфий» дана развернутая, предельно четкая картина ощущений после инъекций морфина и довольно быстро развивающегося привыкания. Герой рассказа доктор Поляков, понимая тяжесть своего состояния, не расстается с иллюзиями, что все пройдет, и не находит сил расстаться со страшным зельем.

Из специальной литературы известно, что в развитии морфинизма различают несколько стадий: знакомство, привыкание, зависимость, начальная стадия зависимости и дистрофическая, когда все усилия тщетны, помочь уже нельзя. Замечено, однако, что люди, действительно желающие излечиться, обладающие силой воли, властным интересом к чему-либо, интеллектом, способны добиться успеха на ранних стадиях и вырываются из наркотического плена.

В рассказе «Морфий» у доктора Полякова привычка к наркотикам развилась стремительно, особенно на фоне душевной драмы, у него не было стимула к сопротивлению. Автор фиксирует возникающее на определенном этапе чувство эйфории, свободы, парения, ухода от действительности, что и объясняет пристрастие к наркотикам. О том, что неизбежно происходит в дальнейшем, не все знают. К. Симонов писал в предисловии к «Морфию»: «Это рассказ о том, как неотвратимо гибнет человек, в силу ряда обстоятельств постепенно и поначалу незаметно для себя втянувшийся в употребление наркотиков... Булгаков написал этот рассказ, как врач, с великолепным знанием дела, как врач, беспощадно ставящий диагноз причин и последствий». Рассказ Булгакова действительно написан безукоризненно с точки зрения врача.

К счастью, самому Михаилу Афанасьевичу с помощью его жены и отчима, которому отчаявшаяся Татьяна Николаевна все рассказала, и, конечно, благодаря его собственной силе воли и интеллекту удалось избавиться от пагубной привычки. По настоянию жены Булгаковы вернулись в Киев, ища исцеления от наркозависимости среди родных. С февраля 1918 г. Булгаков практиковал в кабинете дома на Андреевском спуске, где принимал больных венерическими заболеваниями. Как и прежде, ему помогала жена.

Последний раз в качестве врача Булгакова мобилизовали в армию Деникина. В конце сентября 1919 г. он был отправлен на Северный Кавказ, был расквартирован в ныне печально известном Беслане, но в основном во Владикавказе. Год, проведенный на Кавказе, явился для Булгакова поворотным. Возможно, если бы не тяжелый возвратный тиф, судьба могла измениться кардинально — Булгаков думал об эмиграции.

Но случилось иное: Михаил Афанасьевич познакомился с писателем Юрием Слезкиным и другими литераторами, увлекся театром, драматургией и — отошел от медицины. П.С. Попов, биограф писателя, впоследствии записал со слов Булгакова: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе». Думается, однако, что это не единственная причина. Из воспоминаний Н.А. Земской: «После того как Булгакова пытались мобилизовать петлюровские власти в Киеве и ему пришлось бежать из петлюровского полка, он стал скрывать, что окончил медицинский факультет...»

Итак, собственно врачебной деятельностью Булгаков занимался около четырех непростых лет, работал на самостоятельном врачебном участке, в госпиталях, был оперирующим хирургом, инфекционистом, венерологом. Но главное, Булгаков встречался с людьми разного возраста, профессий и социальных слоев, благодаря чему приобрел большой опыт и знание жизни, необходимые писателю.

Печатание рассказов в газете «Медицинский работник» явилось последним знаковым, официальным прикосновением Булгакова к медицине. Правда, нелишне упомянуть, что местный военкомат практически до смерти писателя продолжал присылать ему стандартные повестки, какие посылали врачам. В этом ведомстве Булгаков продолжал числиться согласно диплому.

Писатель Булгаков, оставив врачебную практику, оставался медиком по своему мироощущению и, главное, сохранял четкое представление о том, каким должен быть врач. По образному выражению литературоведа М. Петровского, Булгаков макал свои кисти в медицину, что бы ни предстояло ему изобразить. М.О. Чудакова считает: «Фигура Врача — инвариант в едином тексте булгаковского творчества»¹¹.

Булгаков в высшей степени ответственно продолжал относиться к лечебной деятельности, даже оставив практическую работу. Врач и больной остаются героями большинства произведений писателя, местом действия повестей и романов часто избирается больница, а один из устойчивых сюжетно-фабульных ходов — болезнь. По мнению М.О. Чудаковой (и с этим трудно не согласиться), врач олицетворял для Булгакова стабильность в рушащемся мире.

Булгаков справедливо полагал, что врачу необходимы не только профессиональные знания, но и умение достойно себя держать. Его волновало применение новых лекарств: «Было бы очень хорошо, если б врач имел возможность на себе проверить многие лекарства. Совсем иное у него было бы понимание их действия» («Морфий»). Это особенно актуально в наше время, когда стало обыденным проверять на больных (пусть и за деньги) действие лечебных препаратов различных фармакологических фирм и давать заключение, необходимое для их промышленного производства.

В свете гуманистической направленности идей Булгакова показателен трагический эпизод из рассказа «В ночь на 3-е число». «Первое убийство в своей жизни доктор Бакалейников увидал секунда в секунду на переломе ночи со 2-го на 3-е число. В полночь у входа на проклятый мост». Писатель изображает, как петлюровцы избивают человека только за то, что он еврей: «А-а, жидовская морда! — исступленно кричал пан куренный. — К штабелю его на расстрел... — Но окровавленный не отвечал. Пан куренный не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову... Еще отчетливо Бакалейников видел, как крючковато согнулись пальцы и загребли снег. Потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих». В следующий момент доктор увидел в небе чудо: «Звезда Венера над Слободкой вдруг разорвалась в застывшей выси огненной змеей, брызнула огнем и оглушительно ударила. Черная даль, долго терпевшая злодейство, пришла, наконец, на помощь обессиленному и жалкому в бессилье человеку. Вслед за звездой даль подала страшный звук, ударила громом тяжко и длинно». Картина жестокого и бессмысленного убийства настолько потрясла Булгакова-врача (и человека), что Булгаков-писатель неоднократно возвращался к ней по разным поводам.

По Булгакову, врач должен спасать людей и быть достойным высокого звания целителя. И потому иронически, даже гневно писатель относился к врачам, унижающим свою профессию. «Будь блестящ в своих исследованиях», — писал Михаил Афанасьевич своему брату-врачу. Слово «блестяще» стабильно сочетается у Булгакова с медициной¹².

О том, что Булгаков и в дальнейшем умел лечить и делал это с удовольствием, вспоминает его друг, сценарист С. Ермолинский: «Как и прежде, когда я заболевал, он спешил ко мне: любил лечить... У него вид был строгий, озабоченный, в руках чемоданчик, из которого он извлекал спиртовку, градусник, банки. Затем усаживал меня, поворачивал спиной, выстукивал согнутым пальцем, заставлял раскрыть рот и сказать "а", ставил градусник, протерев его спиртом...»¹³. Ермолинский сообщает, что Булгаков любил захаживать в аптеки, вдумчиво подбирал лекарства, складывал их аккуратно¹⁴.

Органическая, сущностная связь с медициной не оставляла писателя. Профессионально воссозданные картины болезни встречаются в большинстве его произведений.

В «Белой гвардии» заболел Алексей Турбин: «Что-то в груди у Турбина заложило, как камнем, и дышал он с присвистом, через оскаленные зубы, притягивая липкую, не влезающую в грудь струю воздуха. Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал того, что происходит вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор тронул ее за руку и шепнул: — Вы идите, Елена Васильевна, мы сами все будем делать... Но профессор ничего не стал больше делать... Безнадежен...» Несмотря на прозвучавшее заключение, профессор оставил врача у постели больного и велел продолжать вводить камфору — бороться. «Доктор Алексей Турбин, восковой, как ломанная, мятая в потных руках свеча, выбросив из-под одеяла костистые руки с нестрижеными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезях рубахи. Он... расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: — Кризис, Бродович. Что... выживу? — Мелкие капельки пота выступили у врача на лбу. Он был взволнован и потрясен»¹⁵.

В этом до предела сокращенном отрывке все же прослеживается, наряду с профессиональным описанием тяжелого физического состояния больного, позиция лечащего врача, продолжающего делать все возможное и без большой надежды на успех. Между тем С.И. Степанов склонен объяснить выздоровление Алексея Турбина как результат молитвы сестры Елены. «Именно молитва является для Елены Тальберг действенным средством, к которому она бессознательно прибегает, как последней попытке спасти смертельно больного брата»¹⁶. По мнению Степанова, молитва за брата явилась единственным, что помогло спасти Алексея. Однако исследователь не замечает, что ушедший профессор все же оставляет у постели Турбина присматривающего за ним врача и требует продолжать вводить камфору. Герои Булгакова — профессор и лечащий врач — поступают так, как поступал (или поступил бы) сам врач Булгаков: продолжал бороться до конца.

В другом месте романа Алексей Турбин советует пациенту: «Вы перестаньте увлекаться религиозными вопросами. Вообще поменьше предавайтесь всяким там тягостным размышлениям». В этом отрывке четко выражена позиция врача-естественника Булгакова.

Отражение различных медицинских проблем в последующих произведениях Булгакова происходило, пожалуй, по разным направлениям: описание нервно-психических недугов («Бег», «Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера»)¹⁷ или отзвуки новых открытий и идей, которые у Булгакова нередко обретают гротескный характер.

В середине 1920-х выходит повесть Булгакова «Роковые яйца», а в марте 1925 г. написано «Собачье сердце». Обе «фантастические» повести имеют вполне реальные основы. Я не касаюсь социально-политических аспектов произведений, только их медицинской тематики.

Историкам медицины и биологии известно, что в 1920-е годы в мире появилось много научных гипотез, связанных с пересадкой органов, способами омоложения, изменений пола, применением в медицине разного рода лучей. В журнале «Врачебное обозрение» 1923 г. обсуждались темы прогрессивные, еще не до конца реализованные, например, внутривенные впрыскивания крови животных человеку. В числе обсуждаемых проблем — эндокринная хирургия, техническое обеспечение медико-биологических исследований, физические основы светолечения и лучевого воздействия, рентгеновский аборт и др. В книге Ю.Г. Виленского «Доктор Булгаков» приводятся данные о публикациях «Врачебного обозрения» 1924 г., изданного в Берлине¹⁸. В публикациях обсуждаются патология придатка мозга, ларингопластика, лучевая терапия, стронций в качестве анальгетика, эманация радия, эндолюмбальная терапия. Естественно, что неподготовленным читателем подобные проблемы воспринимались как фантастические. Все они, в той или иной мере, получили отражение в творчестве Булгакова.

Так, в Киеве 1920-х гг., в период ожидаемого вторжения петлюровцев в город, была распространена идея таинственных «фиолетовых лучей», предваряющих появление воинских частей Петлюры.

Или, например, опыты с «красным лучом», к которым у Булгакова в «Роковых яйцах» прибегал профессор Персиков для ускорения эмбриогенеза голых гадов, отражают в определенной мере открытия А.Г. Гурвича в регуляции протоплазмы (клеточная субстанция) и работы Г.А. Надсона по радиационной генетике. В числе прототипов профессора Персикова исследователи называют разных профессоров-биологов, знакомых Булгакова — И.И. Косоногова, А.А. Коротнева, А.Н. Северцева. Все они занимались биогенетикой на острие проблемы.

В пьесе «Адам и Ева» идет речь о самом опасном газе — без цвета, вкуса и запаха¹⁹. «...Весь вопрос в том, чем будет пахнуть. Как ни бился старичок, всегда чем-нибудь пахло, то горчицей, то миндалем, то гнилой капустой, и, наконец, запахло нежной геранью. Это был зловещий запах, друзья, но это не "сверх"! "Сверх" же будет, когда в лаборатории ничем не запахнет, не загремит и быстро подействует».

Что касается «Собачьего сердца», то опыты профессора Преображенского по омоложению и пересадке половых желез в своем истоке имеют работы русского ученого С.А. Воронова. Начиная с 1910 г. Воронов работал в Париже и был одним из первых ученых-трансплантологов. С 1912 г. он действительно пересаживал яичники, в 1914 г. — щитовидную железу, в 1915-м делал пересадку суставов, а с 1923-го пересаживал человеку мужские половые железы обезьян. Работы С.А. Воронова публиковались в 1923—1924 гг. в Харькове и Ленинграде. Очевидно, что Булгаков как врач следил за специальной литературой и как писатель трансформировал естественнонаучные открытия в блестящие художественные образы и не типизировал одного конкретного человека²⁰. Кстати, дядя писателя, профессор Н.М. Покровский, с 1912 г. пересаживал обезьяньи яичники — не знать этого Булгаков не мог.

В «Собачьем сердце» — еще один эксперимент: основанный на важной роли гипофиза в физиологии человека опыт превращения собаки в человека. Вот как это оформляется в дневнике доктора Борменталя: «Вид его странен. Шерсть осталась только на голове, на подбородке и на груди. В остальном он лыс, с дряблой кожей. В области половых органов — формирующийся мужчина. Череп увеличился значительно, лоб скошен и низок». Увидев, что получилось в результате эксперимента, профессор Преображенский высказывает сомнение: «Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же мадам Ломоносова этого своего знаменитого... Мое открытие стоит ровно ломаный грош». В этом отрывке, возможно, слышен голос самого доктора Булгакова или прототипа его профессора Преображенского — дяди Булгакова профессора Покровского. В том же русле и рассуждения писателя в «Собачьем сердце» о евгенике — в них отзвуки размышлений не художника, но доктора Булгакова²¹.

Известно, что Булгаков, как и Чехов, серьезно интересовался психиатрией. «Почитать надо бы психиатрию...» — размышлял его герой в рассказе «Морфий». Стоит вслушаться в описание состояния генерала Хлудова в пьесе «Бег»²²: «На высоком табурете сидит Роман Валерианович Хлудов... Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит на них же сам же и отвечать. Когда хочет изобразить улыбку — скалится. Он возбуждает страх. Он болен». И дальше звучат отрывистые фразы больного человека: «Час жду офицера... В чем дело? В чем дело? Меня не любят...» И муки совести: «Кто бы вешал, вешал бы кто, Ваше превосходительство?» Блестяще и точно описание галлюцинаций героя: «Если ты стал моим спутником, солдат, ты говори со мной. Твое молчание давит меня... Или оставь меня!.. Ты знай, что я человек большой воли — и не поддамся первому видению, от этого выздоравливают...» В приведенном фрагменте совершенно очевидно просматривается реактивное состояние человека, пережившего громадный душевный стресс, мечущегося в окружающем его тревожном мире.

К «психиатрической» теме Булгаков возвращается в пьесе «Жизнь господина де Мольера». «После измены Расина Мольер вновь заболел, и его все чаще стал навещать его постоянный врач Мовилэн. Но и Мовилэну было трудно с точностью определить болезнь директора Пале-Рояля. Вернее всего было бы сказать, что тот весь был болен. И несомненно, что, помимо физических страданий, его терзала душевная болезнь, выражающаяся в стойких приступах мрачного настроения духа». «Мольеровскому доктору, — пишет Булгаков, — следовало бы хорошенько изучить это произведение ("Мизантроп". — И.Л.): в нем, несомненно, отразилось душевное настроение его пациента». Вспомним, что герой пьесы — протестующий против людской лжи одинокий человек.

Известно, что реальный Мольер часто имел дело с врачами, страдая туберкулезом легких. Очевидно, его опыт общения с докторами не всегда оказывался удачным. Он неоднократно критиковал в пьесах врачей за стремление к беззастенчивому обогащению за счет больных, за обман больных, за невежество. Особо резко Мольер высмеивал врачей в комедии «Лекарь поневоле». Мольер интересовал Булгакова и этой гранью творчества, отражением вдумчивого взгляда великого драматурга на врачевание.

«Медицинские» мотивы со всей очевидностью отражены и в романе «Мастер и Маргарита». В первую очередь, в романе дано блестящее описание мигрени. Как говорят доктора, наряду с синдромом Агасфера (психопатические личности, мечущиеся от больницы к больнице для удовлетворения своих желаний), следовало бы, основываясь на описании Булгаковым мигрени у Понтия Пилата, выделить синдром Пилата. «О боги, боги, за что вы наказываете меня?.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь... гемикрания, при которой болит пол головы... от нее нет средств, нет никакого спасения... попробую не двигать головой». К приходу арестованного боль героя не оставляет — он по-прежнему пытается «не двигать головой». «Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой».

И одновременно с этим еще одно важное обстоятельство: «Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета». Запах розового масла был у Прокуратора предвестником мигрени. И в этом случае писатель оставался врачом. Мигрень — заболевание, которое и в наше время приносит немало хлопот. Это не просто жгучая боль, в основе ее — нарушения сосудодвигательной функции мозга. Мигрень действительно часто начинается с предвестников, ауры, разной по характеру у разных пациентов. Булгаков хорошо знал мигрень не только по учебнику, но и по личному врачебному опыту.

В «Мастере и Маргарите» важная для концепции романа сцена происходит в психиатрической больнице. Несмотря на то что больницу считают образцовой, у Булгакова она названа «Домом скорби». Примечательно и профессионально Булгаков воспроизводит поведение и речь врача в приемном покое, куда попал Иван Бездомный: «Вы находитесь, — спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый табурет на блестящей ноге, — не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас никто не станет задерживать, если в этом нет необходимости». Продолжается уважительный разговор, в процессе которого проясняется картина заболевания, даются назначения. Опыт Булгакова-врача ощутим в эпизоде.

Прекрасна в романе и сцена обхода профессора — все в ней выдержано в лучших врачебных традициях, частично утраченных.

Очень интересно и по-своему точно рассказывает в романе Мастер о своем болезненном состоянии Ивану Бездомному: «Статьи, заметьте, не прекращались. Над первыми из них я смеялся... Второй стадией была стадия удивления... Мне все казалось — я не мог от этого отделаться, — что авторы статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим. А затем... наступила третья стадия — страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания». Герой Булгакова описывает собственное состояние, опираясь на опыт и знание писателя-врача. Увлекавшийся работами психиатра профессора Креппелина, Булгаков действительно был прекрасно знаком с изменчивой картиной шизофрении²³.

В этом пассаже из романа много автобиографических признаний. Сам Булгаков подвергался организованной травле. Это о его творчестве не было напечатано (почти) ни одного положительного отзыва. Он аккуратно складывал все рецензии, перестав их читать. Потом для него наступила стадия полного забвения: его не печатали, пьесы сняли с репертуара. И на этом фоне у писателя возникла боязнь улицы, например, он сам опасался переходить через дорогу, плохо спал. Кроме того, в обществе нагнеталась обстановка страха: исчезали люди, знакомые и друзья. О своем состоянии Булгаков откровенно сообщал доброму другу, доктору и писателю В.В. Вересаеву, который неизменно приходил ему на помощь.

Прислушиваясь к Вересаеву и к собственной душевной потребности, Булгаков продолжал, по свидетельству сестры Н.А. Земской, лечить родных, читал понемногу специальную литературу, анализировал врачебные назначения коллег и писал... в стол.

Интересны рассуждения писателя-врача о сне: «В чем механизм сна?...Читал в физиологии... но история темная... не понимаю... что значит сон... как засыпают мозговые клетки?.. Не понимаю, говорю по секрету. Да почему-то уверен, что и сам составитель физиологии тоже не очень твердо уверен... Одна теория стоит другой».

Между тем опыт писателя Булгакова пополнялся все новыми ощущениями и знаниями. Михаилу Афанасьевичу предстояло еще одно тяжкое испытание. В 1939 г. он вместе с третьей женой Еленой Сергеевной Шиловской по делам поехал в Ленинград. Там он внезапно тяжело заболел — головные боли, слабость, мушки перед глазами, высокие цифры артериального давления, изменения в анализе мочи. Вернулись в Москву. Диагноз: высокая остроразвивающаяся гипертония, склероз почек²⁴.

Склероз почек — заболевание, имеющее наследственный характер (от него умер отец писателя), трудно поддающееся лечению и в наши дни. С этого времени Булгаков не переставал болеть, несмотря на периодические ремиссии в начальном периоде. Приведу еще цитату из воспоминаний С. Ермолинского: «Последовательно [Михаил Афанасьевич] рассказал мне все, что с ним будет происходить в течение полугода — как будет развиваться болезнь. Он называл недели, месяцы и даже числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по расписанию, им самим начертанному...» Когда-то давно Булгаков говорил Ермолинскому: «Имей в виду, самая подлая болезнь — почки. Она подкрадывается, как вор. Исподтишка, не подавая никаких болевых сигналов. Поэтому... Я бы заменил паспорта анализом мочи, лишь на основании коего и ставил бы штамп о прописке». Осложнялась ситуация для Булгакова и тем, что он помнил страдания отца от той же болезни, в т.ч. потерю зрения.

Болел Булгаков мучительно, что, бесспорно, усугублялось отсутствием иллюзий. М. Горький писал, что врачу болеть тяжелее, так как он больше знает. У Булгакова ухудшилось зрение из-за кровоизлияний в сетчатку. «Это были дни молчаливого и ничем не снимаемого страдания». Больным он был терпеливым, старался успокаивать родных и близких и отпущенное ему время посвящал работе над романом. Лишившись зрения, диктовал Елене Сергеевне финал романа, прослушивал записанное, вносил правки. Последний месяц он очень страдал от сильных болей, был углублен в свои мысли, воспринимал окружающих отчужденно. И все же находил силы шутить, несмотря на физические страдания и болезненное душевное состояние.

Лечили Булгакова прекрасные врачи, в числе которых был и дядя писателя профессор Н.М. Покровский. Консультировал профессор М.С. Вовси — будущий «врач-отравитель» из сфабрикованного сталинского «дела врачей». Как врач Булгаков хорошо знал возможности медицины, ее пределы и не заблуждался на свой счет. За несколько месяцев до смерти написал: «...к концу пришлось пережить еще одно разочарование — во врачах-терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но они редки». И дальше: «А больше всего да поможет нам, всем больным, Бог!» Ситуация отчаяния овладела врачом в роли безнадежного пациента²⁵.

Незадолго до смерти Е.С. Булгакова записала слова мужа: «Медицина, история ее? Заблуждения ее? История ее ошибок»²⁶. Нам не дано узнать, о чем тогда думал писатель, что хотел выразить. Ясно одно: медицина оставалась в сфере его интересов до конца жизни.

Примечания

Впервые: Лихтенштейн И.Е. Михаил Афанасьевич Булгаков: врач и писатель // Клиническая медицина. 1988. № 8. С. 149—151. Статья печатается в новой редакции.

1. См.: Земская Н.А. 1) Медицина была в воздухе нашей семьи. Київ: Либідь, 1995; 2) Михаил Булгаков и его родные. Семейный портрет. М.: Языки славянской культуры, 2004.

2. Неосуществившийся вариант судьбы // Булгаков М. Две повести, две пьесы. М., 1991. С. 283.

3. Среди преподавателей упомяну и известного зоолога, энтомолога А.А. Коротнева (1854—1915), хорошего знакомого и корреспондента А.П. Чехова, о чем Булгаков вспоминал при последующих сердечных встречах с Марией Павловной Чеховой.

4. Годы молодости / Кисельгоф Т.Н. Воспоминания о Михаиле Булгакове / Земская Е.А., Паустовский К.Г., Кисельгоф Т.Н. и др. / сост. Е.С. Булгакова, С.А. Ляндрес; вст. ст. В.Я. Лакшина; послесл. М.О. Чудаковой. М.: Сов. писатель, 1988.

5. Литературная запись М.О. Чудаковой. Отрывок из воспоминаний Т.Н. Кисельгоф опубликован М.О. Чудаковой: Литературная газета. 1981. 17 мая.

6. См.: Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев: Здоров'я, 2005.

7. Цитаты из рассказов Булгакова приводятся по: Булгаков М. Записки юного врача. Київ: Либідь, 1995.

8. Эту особенность творческой манеры Булгакова отмечали: Панаева Е.В. Функции специальной лексики в художественном тексте. На материале произведений М.А. Булгакова. Дис. ... канд. филол. наук. М., 2005; Жидкова Ю.Б. Функционирование медицинской терминологии в художественных произведениях русских писателей XIX — нач. XXI вв.: на материале прозы А.П. Чехова, В.В. Вересаева, М.А. Булгакова, Ю.П. Германа, В.П. Аксенова. Автореф. ... канд. дис. Воронеж, 2008; и др.

9. Земская Н.А. Михаил Булгаков и его родные. Семейный портрет. М., 2004. С. 115.

10. В кабинете Чехова в Ялте книга В.В. Вересаева с дарственной надписью автора стала настольной.

11. Чудакова М.О. О поэтике Михаила Булгакова // Новые работы М., 2007. С. 397.

12. Николай Булгаков после долгих странствий оказался в Париже, стал профессором, одним из ученых, открывших бактериофаг.

13. См.: Ермолинский С. Из записей разных лет. Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Сов. писатель, 1988.

14. Такое же серьезное отношение к фармакологии, выписке лекарств отмечали современники и у Чехова. Возможно, это какой-то врачебный феномен, сохраняющийся во времени.

15. Цитаты из «Белой гвардии» приводятся по: Булгаков М. Белая гвардия. Киев, 1995.

16. Степанов С.И. О мире видимом и невидимом в произведениях М. Булгакова. СПб.: Алетейя, 2011.

17. Цитаты из пьес Булгакова и романа «Мастер и Маргарита» приводятся по: Булгаков М. Избранное. М.: Художественная литература, 1980.

18. См.: Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев: Здоров'я, 2005.

19. Фантазии Булгакова о самом опасном газе без цвета, вкуса и запаха — радиации — перестали быть фантазиями даже для непосвященных после аварии Чернобыльской АЭС.

20. См. комментарии С.П. Ноженко, Г.Е. Аронова, Л.В. Вдовиной к изданию: Булгаков М. Записки юного врача. Київ: Либідь, 1995.

21. См.: Yovonne Howell. Eugenies, Reguvenation and Bulgakov's Journey into the Heart of Dogness. Slavic Review, 2006. P. 544—562.

22. Прототип генерала Хлудова — генерал Слащёв, с чьими воспоминаниями, по свидетельству второй жены Булгакова, Л.Е. Белозерской, писатель был знаком, читал их.

23. См.: Gimpelevich Z. The Master and Margarita Germano // Slavica. 1995—96. № 1—2. P. 65—67.

24. См.: Ермолинский С. Из записей разных лет. Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Сов. писатель, 1988.

25. С.И. Степанов полагает, что призыв к Богу — показатель религиозности писателя. С нашей точки зрения, это обычный фразеологизм.

26. Булгакова Е.С. Дневник Елены Булгаковой / Публикация В. Лосева и Л. Яновской. М., 1990.