Калейдоскоп

«Большинство влиятельных группировок также выступают за федеративное устройство мира. Создание единого центра управления миром является этапным моментом на пути достижения цели теми силами, которые однажды уже правили миром и намереваются прийти к власти вновь. Среди людей у них есть и другие союзники — те, что обладают гигантскими природными и человеческими ресурсами. Они заняты строго секретной политической и научно-исследовательской деятельностью и работают на стыке оккультных наук и электроники, что позволяет постоянно совершенствовать этот контроль».

Энтони Робертс, «Боги Тьмы»

Открытка, присланная Эдуардом Хлысталовым и прочитанный мною текст, показались мне тяжелее куска свинца. Как раз тогда, когда мысли мои стали оформляться и забрезжила надежда, что мне удастся-таки разобраться со всей этой Булгаковской чертовщиной, как раз тогда, когда из хаоса начала вырисовываться более или менее ясная картина, я почувствовал, что почва стала предательски уходить из-под ног, что вязкая, липкая трясина неопределенности снова засасывает меня в свои глубины...

Уже несколько недель было потрачено на расследование жизни и смерти Булгакова, и я явственно ощущал, как с каждым днем угасал мой интерес к жизни. Меня волновало лишь то, что было связано с Мастером. Снова и снова в моей голове прокручивалась беседа с Эдуардом Хлысталовым. На кой чёрт он всучил мне эти папки с документами?..

Мысленно я возвращался то к разговору с шефом, то к тому типу в чёрном, которого повстречал на Ленинградском вокзале, а потом увидел из окна своей квартиры на ВДНХ, прогуливавшегося рядом с домом и не сводящим с меня взгляда. Хотя, тот ли это был «чёрный человек» или просто совпадение?..

За время службы в СВР я повидал тайных агентов всех мастей, рядившихся под кого угодно, но этот странный, опереточный персонаж какого-то дурно костюмированного фильма не походил ни на одного сотрудника «наружки». Он был по своему уникален.

Как там написал Эдуард Хлысталов?

«У меня была запланированная встреча в ресторане, где посетителей обслуживают слепые кельнеры... И эти двое мужчин в чёрном... Они явно преследовали меня... Дорогой друг, будьте осторожны, берегите себя. Нам с Вами важно сохранить те крохи наследия М.А. Булгакова, которые сосредоточены в Ваших руках. С уважением, Э. Хлысталов».

Действительно, всё это походило на какой-то дурацкий розыгрыш... Кому понадобилось гоняться за рукописью и документами, неким образом связанной с великим писателем, умершего более стал лет назад? Я часто задавался этим вопросом, остроту которого притуплял стакан столичной водки. Но вопросы оставались, а ответов так и не было.

Я отдавал себе отчет в том, что, наряду с маниакальной страстью к исследованию Булгаковской проблемы, меня снедает беспричинное недовольство к Эдуарду Хлысталову. Недовольство человека, чья жизнь полетела кувырком, из-за случайной встречи с каким-то экс-следователем с Петровки-38! Видимо, у всех нас исподволь рождается желание переложить свою вину на плечи другого...

Я вспоминал первую встречу с Хлысталовом в Питере, когда мою головную боль как рукой сняло, и я был счастлив, точно влюблённый. А теперь? Я, как крот, зарылся в работу, в расследование, и с одержимостью маньяка созидаю замки на песке — жизнеописание жизни и смерти Булгакова. Всякий раз, когда я отвлекался от темы, на ум приходила примитивнейшая из мыслей: галактика по имени «Булгаков»всё больше и больше засасывала мою душу, а я всё глубже и глубже погружался в неё — в рассвеченный звёздами шлейф, во тьму и хаос неизвестности. Поверьте, говорю это не ради красного словца. Прошло всего несколько недель, а квартиру мою узнать было просто невозможно. Горы бумаг, журналов, книг, куда ни глянь, повсюду пустые бутылки из-под водки да грязные тарелки с остатками еды на письменном столу, на стульях, на полках книжного шкафа, на полу. Полнейший беспорядок! Пару дней назад я битый час потратил на поиски ксерокса статьи из медицинского журнала, в которой говорилось о болезни Булгакова, и не нашел. Это привело меня в ярость. Я опрокинул стол — книги россыпью полетели на пол. Это еще больше взбесило меня. Я криком кричал, проклиная Эдуарда Хлысталова и себя самого. Увы, я утратил контроль над собой...

Я чувствовал, что меня поглощает тьма. Свет стал невыносим, я начал болезненно реагировать на него. Если в комнату проникал солнечный луч, он вызывал у меня боль не столько в глазах, сколько в мозгу. Словом, я впал в транс, как зверь в зимнюю спячку. И выглядеть стал соответственно: как медведь, залегший в берлогу. Как-то утром поймал себя на мысли: все труднее и труднее становится раздвигать шторы и занавески, все труднее солнечному лучу пробиться ко мне в квартиру. Я перешел на иное освещение — настольную лампу и ночник над кроватью. Они давали ровно столько света, сколько было необходимо, чтобы разобрать слова на странице, и не больше.

Так, глуша водку, я жил во тьме, подобной тому забытью, в которое проваливался, когда меня одолевала усталость. А что касается солнечного света, так я и забыл, что это такое. Вернее, мне было наплевать на него. Улица потеряла свой притягательный интерес. И вообще внешний мир потерял для меня свой смысл. Как бы перестал существовать. Я хотел одного — остаться в одиночестве. Так и вышло.

Я внушал себе, что у меня всё в порядке и мне не страшно. Но за этой бравадой крутого агента из СВР скрывалось паническое настроение, какого я никогда прежде не знал. Я бы свихнулся, когда бы не соломинка, за которую я держался. Единственным, что связывало меня с реальностью, стала отчаянная попытка собрать всю возможную информацию о Булгакове у Эдуарда Хлысталова и тех, кто имел к этому отношение. Я отчаянно работал, читал, писал и думал, и этот конвейер крутился в безостановочном режиме и не было возможности что-либо изменить. В этом я отдавал себе полный отчет.

Хотелось узнать мир, в котором Булгаков рос и работал как писатель, драматург, становясь мастером. Чем больше я читал о нем, тем отчётливее он воскресал перед моими глазами. На глаза мне попалось имя командора тамплиеров А.А. Карелина, и в сердце вспыхнул тёплый огонёк: я вспомнил о непоследовательности литературоведа и логика П.С. Попова и его скрытой неприязни к командору. Мне страстно хотелось доподлинно докопаться до тайного Ордена тамплиеров, движущей силой которого являлся А.А. Карелин. Многие члены этого общества оказали магическое влияние на Булгакова. Как тот же актёр Михаил Чехов, гениально сыгравший Хлестакова в «Ревизоре», и скоро откочевавший в Германию. Однако документальных ссылок на их непосредственные контакты не было. Прямых подтверждений того, что Булгаков принадлежал к тайному сообществу Ордена тамплиеров, я нигде не сумел найти. Но, согласно косвенным признакам Булгаков в московский период находился в окружении людей, входивших в него.

Прочитав у А.Л. Никитина комплиментарную характеристику командора Карелина, я прямо-таки загорелся страстью побольше узнать об этом необыкновенном человеке, одарённой личности и рыцаре с заглавной буквы. Правда, появились смутные предчувствия: а что, если «зомби» Карелин был управляем извне? Что, если он использовал темперамент и талант Булгакова в своих целях или целях того, кто за ним стоял? Уж я-то знал, что такое «зомби». Как не знать об этом бывшему сотруднику СВР...

И еще одна загадка ставила меня в тупик: у Булгакова были женщины, но упоминалось только о трёх из них — только женах. Было предчувствие, что кто-то тщательно вытравливал женские «следы» из биографии великого писателя, оставляя на роль единственной и неповторимой последнюю супругу мастера — Елену Сергеевну.

Чем больше я читал о Булгакове, тем больше хотелось его расшифровать. Как иначе можно понять суть личности драматурга и писателя — того, кто жил литературой, грезил литературой? День и ночь я читал его произведения, слушал вслух его опусы в исполнении артистов. И от полного погружения в булгаковские сферы боялся, что сойду с ума. Право же, было от чего свихнуться. Громоздишь на голову наушники, ставишь лазерный диск — и тебя трясет, тело раскалывается на части. Но я все же продолжал слушать божественные тексты мастера, время от времени задаваясь вопросом: что за энергия поддерживает меня? Ведь требовалась масса сил, чтобы продолжать заниматься тем, чем я занимался. Без устали и практически без сна!

Я жил как будто в тесном союзе с мастером или, если так можно выразиться, делил одиночество с Булгаковым; а тот становился для меня осязаемым физически, живее всех живых. Закрывал глаза и видел его небольшую голову, на которой красовалась шапочка с вензелем «М». Он склонился над моим письменным столом, над листами бумаги, на которых были написан текст некоего произведения с промельками гениальных фраз.

Порою Булгаков зримо представлялся мне с пенсне в правом глазу, одетым в джентльменскую тройку — тут он смахивал на шаляпинского Мефистофеля. А то он вдруг превращался в моложавого мужчину, никому не доверяющего, собравшего волю в кулак и готового дать сокрушающий отпор. Он никому не доверял с первой встречи. Иногда я видел его Воландом в широкополой шляпе, в черном облегающем фигуру пальто. Он хотел выглядеть аристократом, независимым и свободным от завистников и соглядатаев тоталитарного общества. В высоких кабинетах тамошнего истеблишмента Булгакова, скорее всего, пытались превратить в дрессированного медведя. Чтобы было как в цирке: «Встань, мишка, на задние лапы, ну-ка, ну-ка... Ай, молодец!..» Но вряд ли такое могло произойти. Михаил Афанасьевич никогда не прогибался перед властью предержащими...

И тут же на память пришёл прецедент: во МХАТе, где работал Булгаков, позвонила дама из Реперткома. Мастер взял трубку телефона. В конце разговора дама поинтересовалась: ну как там ваш Булгаков уже перестроился? Он ответил с сарказмом: да перестроился на сто процентов, вчера, в аккурат в 23.00!..

Удивительно, как Булгаков выдерживал беспрерывные нападки на свои произведения в газетах и журналах от критиков, известных в СССР писателей, коллег-драматургов и коллег-режиссеров!

Читая опус за опусом, книгу за книгой, я перелистывал страницы жизни Булгакова, изучал его письма и не мог избавиться от мысли о том, что он всегда стремился быть хозяином в своей судьбы. Мечтал найти свое достойное место в жизни, обрести покой. Но он строил замки на песке — фундамент плыл, и Булгаков постоянно оказывался у разбитого корыта.

Иногда я спрашивал себя: «А может, всё, что я читаю о Булгакове, это происходило со мной?» — и в конце концов понял: мы стали так близки, что такое перевоплощение вполне возможно.

Как-то раз мне на глаза попалась фотография Юрия Львовича Слёзкина, успешного тогда литератора. Она, естественно, была сделана в прошлом веке, в середине 30-х. Слёзкин выглядел напыщенным и самовлюбленным человеком, на лице которого было написано, что он соглядатай и доносчик. Романом «Ольга Орг» зачитывались все, не было отбоя от поклонниц и поклонников. А поза, в которой тот стоял, заложив одну руку за борт сюртука, — ни дать ни взять Наполеон! В другой руке он сжимал замшевые перчатки. У него были безжизненные рыбьи глаза, спрятанные за надбровными дугами. Такими глазами на мир смотрят рехнувшиеся люди или наркоманы. Когда я разглядывал одно из фото г-на Слёзкина, то мурашки забегали у меня по телу. Неудивительно, что Булгаков называл его г-н Сальери, а его зависть обыкновенным сальеризмом.

Чем больше я читал о довоенной Москве, в которой жил и работал Булгаков, тем больше убеждался в том, что писатель безумно любил первопрестольную. Думаю, он жил там по одной-единственной причине: Москва в то время была литературной и театральной Меккой СССР. Понятно, что Булгаков при всяком удобном случае выбирался из Москвы: то его тянуло на юг, на море, в Подмосковье. Но, оказавшись вне мегаполиса, он тут же начинал рваться обратно — звала душа!.. Я мог лишь угадать, что здесь прогуливался великий писатель. И далее. Не по тем же местам привык совершать променаж Эдуард Хлысталов или Всеволод Сахаров?..

Чем больше я узнавал о напрочь забытом сегодня писателе Юрии Слёзкине и о том, как он за глаза хулил своего мнимого друга Булгакова, уничижая его в своих романах, тем яснее становилось, что тот (и, наверное, не он один) действовал преднамеренно, стараясь извратить правду о мастере. Но какую именно правду? Узнать всё, что касалось отношений Булгакова с женщинами. Или, то, что Мастер состоял в тайном обществе тамплиеров? Я должен был узнать эту правду, несмотря на то, что необходимые документы оказались потерянными, изъятыми или уничтоженными.

Найденное и прочитанное о Мастере не доставляло мне радости. Напротив, я испытывал страх — помимо моей воли какая-то сила увлекала меня в пропасть, в бездну. И хотя эта бездна сулила обернуться бездной наслаждений, я сопротивлялся, ибо боялся, что она меня поглотит.

Чем основательнее я вчитывался в письма и дневники Булгакова, в созданные о нём книги, чем дольше слушал его произведения в исполнении артистов, тем сильнее занимала меня одна любопытная мысль: практически все, что сотворил Булгаков, отражало борьбу двух антагонистических сил. Одна из них определяла линию поведения собственно Булгакова, подчиняла волю писателя его поступки и определяла музыку его произведений. Вторая сила денно и нощно противостояла первой. Она подавляла Булгакова, отравляла ему радость жизни, лишала почвы под ногами, смещала шкалу ценностей — словом, была волной, подтачивающей берег, на котором закладывался духовный фундамент Булгакова. Разрушительный процесс не прекращался ни на сутки, и не столь важно было, какой лик обретала в каждый раз очередная беда, обрушившаяся на Булгакова. Было ли это вначале, когда он в 1921 году переехал в Москву и жил в «нехорошей квартире» с первой женой Татьяной Лаппой, влача нищенское существование, когда девальвация съедала немалую часть доходов — от грошёвых гонораров из газет или журналов. Было ли это, когда он испытывал разочарование в любви или страдал от недостатка внимания и добрых слов со стороны критиков, коллег по перу, читающей или театральной публики. Результат был один: его срывало с якоря надежды и уносило в море неопределенности. А именно этого состояния Булгаков больше всего не выносил. Кстати, в это же самое состояние депрессии, я день ото дня погружался все глубже и глубже.

Нетрудно было догадаться, что я оказался физически и нравственно порабощен. В первую очередь, конечно, Булгаковым, но не им одним. Пожалуй, в не меньшей степени — кем-то другим, который незримо был рядом с ним, а точнее — между нами. Тем же самым Воландом, Азазеллом или котом Бегемотом с Патриарших прудов?

Меня обуял страх. Причем этот страх не имел ничего общего с тем настроем, что я испытывал на Кавказской войне. Там страх был управляем, можно было научиться преодолевать его, потому что точно знаешь, куда идешь, зачем и что нужно сделать. А значит, есть все основания надеяться, что твоя удача, черт возьми, от тебя не отвернется и ты благополучно достигнешь цели. А этот, теперешний, страх был иным — бесформенным, всепроникающим, заполняющим каждую клеточку тела. И эта экспансия страха могла привести к неуправляемости — к панике. По мере того как я выстраивал свою собственную версию биографии Булгакова, страх усиливался. Я окунулся с головой в работу и занимался ею с усердием, какого ранее за собой не замечал. Я рассчитывал, что при таком подходе к делу не останется сил на размышления о том, что произойдет со мной, когда наконец я закончу жизнеописание.

Для этого пришлось проглотить и переварить десятки фундаментальных трудов, перелопатить гору первоисточников: документы, письма, свидетельства современников, записи театральных произведений Булгакова. Сведения зачастую были противоречивыми, но все-таки удалось собрать кучу фактов. Вот какую работу понадобилось проделать в поисках ответов на вопросы: кто такой Булгаков, кем он был, что за тайна скрывалась под понятием «Булгаков и его жизнь». Вероятно, это очень большая тайна, иначе зачем было Попову тайно уничтожать свидетельства современников литератора и прятать документы? Я голову сломал, пытаясь распознать природу болезни, наваждений и галлюцинаций литературоведа Сахарова или лечащего врача Захарова и понять, почему со мной происходит то же самое.

Когда я заканчивал излагать на бумаге факты по теме «Булгаков и его жизнь», я почувствовал некоторое облегчение — непродолжительное, но весьма ощутимое. Болезнь отступила на задний план, давала передышку. Стало меньше раздражать несмолкающее подзванивание в ушах; ослабли приступы головной боли и тошноты: стакан водки мог в значительной мере притушить все симптомы нездоровья.

Примечательно, что они возобновились с полной силой, когда я поставил заключительную точку в своем труде. Я вынужден был посмотреть правде в глаза и признать: методика, которой я владел, и весь мой опыт аналитика СВР ни на шаг не приблизили меня к цели, я не сумел избавиться от своей навязчивой идеи, от преследовавшего меня своеобразного фантома Булгакова, образа человека, которого я никогда не знал и не должен был знать. Всякий раз, когда наступали короткие минуты просветления и я был способен дать трезвую оценку своим действиям, я убеждался, что и не желал ничего знать о Булгакове. Короче, ощущал себя выбитым из привычной колеи, как бы зависшим между небом и землей.

Вот уже больше полутора месяцев я не читал газет, журналов, а общался лишь со своим лечащим врачом. Встречался только с Хлысталовым, интересуясь, когда он достанет так необходимые мне документы, подтверждающие те или другие места в рукописи, то с врачом-токсикологом или очередным булгаковедом. А течение времени вдруг замедлялось, становясь как будто резиновым: всё растягивалось до занудства, до бесконечности.

Но вот мучительные проявления болезни вернулись, и мне оставалось только продолжить свои изыскания по Булгаковской теме. Хотя, приходилось прикладывать ещё больше сил — в разы!

Надо признать, что не вся интересующая меня информация была уничтожена или засекречена. Раз в несколько дней я выбирался из своей мрачной берлоги на свет Божий. Садился в подземку и плелся от метро в читальный зал библиотеки имени Ленина, где находились основные залежи необходимого мне материала. Только эта библиотека была надежно защищена от моих преступных посягательств — оттуда украсть или тайно вынести мне ничего не удавалось.

В своё второе посещение читального зала я, роясь в книгах, наткнулся на одно из первых изданий «Мастера и Маргариты». В конце книги, под обложкой я обнаружил рукописный текст-приложение. Строки были выведены на пожелтевших листах бумаги, размер которых точно соответствовал размеру страниц книги. Кто-то вклеил рукопись с помощью прозрачной клейкой ленты — так когда-то давно делали библиотекари, чтобы сохранить порванные страницы в целости. Почерк был аккуратный, но уж очень мелкий. К тому же бумага начала разрушаться от времени. Так что разобрать написанное было очень нелегко. Меня весьма удивило одно обстоятельство: на первый взгляд вставка не имела никакого отношения к самой книге, по крайней мере те абзацы, которые я успел просмотреть. Рукописи предшествовал заголовок: «Краткая хронология русских тамплиеров».

Я начал читать:

«Тамплиеры. Известно, что Булгаков одно время являлся членом общества, известного как организация кавалеров Ордена тамплиеров. Своей тайной миссией члены организации провозгласили возвращение людям свободы и равенств, которые были утрачены после грехопадения...

Иллюминаты. Орден иллюминатов, основанный, по всей вероятности, в 1777 году Адамом Вейсхауптом (наверняка вымыленная фамилия), отрицал общепринятые религии, как и существовавшие политические системы, и поддерживал доктрину всеобщего Братства, концентрированное музыкальное воплощение идеи которого заключено в финальной части Девятой симфонии Бетховена. Известно, однако, что история ордена иллюминатов своими корнями уходит в доисторическую эпоху. На каждом новом витке своего развития орден вовлекал в свои ряды выдающихся деятелей...»

Мне не удалось разобрать остальную часть этого абзаца. За ним следовал длинный перечень событий, выстроенный в хронологическом порядке.

Он начинался фразой: «30 000 год до н. э. Грауд, первый иллюминат, правит мистической Атлантидой», а заканчивался словами: «1910 год. Тайное совещание политических лидеров и банкиров на острове Джекил приводит в действие программу Федерального резервного фонда».

Это сообщение гулким эхом отозвалось во всем моем существе. Я слыхом не слыхивал о Грауде, первом иллюминате (если он вообще когда-либо существовал!), но чертовски много знал об острове Джекил. Там было заключено соглашение нескольких банков о совместном осуществлении финансовых операций и захвате экономической власти в Соединенных Штатах (консорциум действует и по сей день), а также образовании тайного правительства, о существовании которого большинство американцев до сих пор не подозревает. На острове Джекил был сделан гигантский прорыв к установлению контроля над массами и экономикой кучкой алчных людей, которым было не до свободы, равенства и братства людей и искренне плевать на саму жизнь человека.

Совещание на острове Джекил организовал Нельсон Элдрих, сенатор, возглавлявший Национальную финансовую комиссию, учрежденную конгрессом после кризиса 1907 года. Элдрих, выразитель интересов международной банковской олигархии, прибыл на побережье Джорджии, на остров Джекил, в охотничий клуб Моргана, где и состоялась его тайная встреча с Паулем Уорбургом и представителями групп Моргана и Рокфеллера. Был разработан план, обязательный для выполнения Центральным американским банком, позже преобразованным в Федеральный резервный банк.

Следуя соглашениям, принятым на острове, Элдрих предложил конгрессу билль о создании нового могущественного банка. Однако тот факт, что Элдрих выступил с инициативой учреждения такового как в США, так и в Европе, вызвал сомнение в целесообразности принятия законопроекта, и билль не прошел. Он был принят в качестве закона только два года спустя и озаглавлен совсем не так, как предполагал Элдрих. Конгресс голосовал глухой ночью 23 декабря 1913 года. Билль стал законом. Так влиятельные международные круги ввели в действие Федеральную резервную систему, со временем взявшую под контроль курс доллара и валютные запасы США. Учреждение ФРС было подано народу как великое благо для него: дескать, это устроено для стабилизации национальной экономики и ее защиты от возможных катастроф. Все, естественно, оказалось сплошной ложью.

Но дело было сделано: международная банковская система образовалась, ее воротилы — банкиры и промышленники, выражающие свои наднациональные интересы, — объединились с целью порабощения мира.

Власть в правительстве США оказалась в их руках.

Даже сейчас немногим в Соединенных Штатах известно, что Федеральный резервный банк можно с таким же успехом назвать «федеральным» (то бишь государственным), что и компанию «Дженерал моторс». ФРС — частная собственность, которую не контролирует ни президент страны, ни конгресс. ФРС проводит собственную, никому не подотчетную политику. Владельцы частных банков, объединенных в систему, выбирают голосованием до двух третей членов совета директоров Федерального резервного банка — государству оставлена одна треть. Никогда в истории супергигант не подвергался сколько-нибудь значительной независимой аудиторской проверке. Картель международных банков возглавляют люди, обладающие властью могущественных королей, — именно они определяют уровень золотого запаса США. Банкноты ФРС, гордо именуемые деньгами, в сущности, только ссужались государству, а американцы платили по займам каждый раз, когда у них изымался подоходный налог.

Пока ФРС будет функционировать, а банкиры, дающие Соединенным Штатам колоссальные суммы взаймы, будут силой вырывать у государства огромные проценты. Для этого нужен только благовидный предлог. В 1914 году такой нашелся, вернее, они его организовали: началась война в Европе. Америка клевала на такие приманки. А потом простаки вроде меня и прочие бедные недоумки, поверившие, что идут отстаивать идеалы свободы и бороться против тирании, валом повалили на поля сражения — и это принесло финансистам огромные состояния. Широкая общественность до сих пор не ведает, что три триллиона долларов, брошенные, словно кость голодному псу, американскому народу на программу борьбы с нищетой и разные социальные нужды, могут быть присвоены власть имущими совершенно легально. Закон, запустивший в действие механизм Федеральной резервной системы, содержал статью, позволяющую конгрессу национализировать Федеральный резервный банк простым голосованием. Стоит это сделать — и США полностью избавятся от долгов. Разве вы можете быть должны сами себе? Задумались? Вот так-то!

Правда, нашёлся-таки один президент США Джон Фитцжеральд Кеннеди, который собрался сломать механизм ФРС с помощью Его Величества Закона. И прикрыть частную лавочку, заменив её Государством. Естественно, его предупреждали и не раз — тот только отмахнулся. Далее события развивались, как известно каждому: город Даллас, машина Президента США с открытым верхом, снайпер-одиночка Ли Харви Освальд. Заработала машина террора, которая не ограничилась одним убийством президента Д. Кеннеди, за ним последовал его брат министр юстиции Р. Кеннеди, а в дальнейшем и их дети. Свидетели гибли десятками — один за другим. Меч был занесён над всем кланом Кеннеди. А ФРС как существовала, так и действует до сих пор...

Мне было тяжело переживать все это вновь — ворошить в памяти то, что я когда-то постарался забыть раз и навсегда. А когда знаешь то, чего не пожелал бы знать никому на свете, ох как непросто дается забвение! Куда спокойнее и приятнее волноваться по поводу очередного избранника голливудской кинозвезды и смотреть по телевизору мыльные оперы. Я был сыт по горло тайными правительствами и тайными обществами, сплошь состоящими из высокомерных господ, взявших на вооружение мораль: цель оправдывает средства. Значительную часть жизни я провёл среди таких персоналий, которые использовали меня в своих целях, да я и сам во многом был таким же. Самое страшное в них — презрение к жизни как отдельно взятого человека, животного, растения, так и мира в целом. У меня возникло впечатление, что я загнал болезнь внутрь и долгие годы там, в глубине моего существа, развивался воспалительный процесс, а я тем временем убеждал себя в том, что у меня все о'кей, а ежели что, то я сумею позабыть лишнее, напрочь вычеркнуть из памяти неприятное. Самообман продолжался до тех пор, пока в моей жизни не появились Булгаков и его «Записки покойника», втиснутые под обложку старой книги. Они-то и вскрыли, словно скальпелем, болезненный нарыв. Я заново обрел способность ненавидеть, приходить в ярость. Во мне закипала злость на людей без души и сердца, на алчных мерзавцев, что калечат судьбы своих собратьев и разоряют планету. Я злился и на собственное бессилие и трусость. В голове эхом звучали слова писателя Юрия Слёзкина: «Я очень сожалею о том, что струсил. Должен вам признаться, я никогда не отличался особой храбростью».

Я переключил внимание на книгу, которую держал в руках. Какая связь между ней и датами и событиями, указанными в рукописных страницах? Почему, зачем их автор поместил данную хронологию в опус, повествующий о Булгакове и создании им романа «Мастер и Маргарита»?.. Было уже поздно, Ленинка закрывалась. Я захлопнул книгу и двинулся домой, планируя завтра же вернуться в библиотеку и дочитать рукопись.

Все это время, пока я сидел взаперти, штудировал литературу, делал выписки и глушил водку, в моем уединенном логовище беспрестанно звучала музыка Моцарта, Бетховена, Гайдна, Чайковского, Свиридова.

Впервые «Романтическую симфонию» Моцарта я услышал в консерватории, когда мне было пятнадцать лет. Светланов дирижировал оркестром, исполнявшим эту симфонию. Никогда прежде я не сталкивался с таким ясным, мощным и глубоким произведением. Впечатление от симфонии было ошеломляющим. Именно в тот день я решил, пусть жизнь окажется насквозь бесцветной, бессмысленной, пустой — если на свете существуют вещи столь насыщенные и осязаемые, как эта музыка, жизнь, вероятно, стоит того, чтобы за нее держаться. Но потом я почти не вспоминал о Булгакове и его таланте лет до двадцати пяти, когда мне вдруг приснился сон — тот самый, который мне недавно припомнился (чему тоже не найти объяснения).

С той поры я стал покупать лазерные диски с записью произведений Моцарта, Бетховена, Гайдна, Вивальди, Анфосси, Берлиоза, Дебюсси, но делал это бессистемно, наугад. Купив очередной «лазерник», я прослушивал его разок-другой — и отправлял в ящик письменного стола. Мне многое было по душе от бога музыки Моцарта — его«Романтической симфонии» и «Вечернего настроения» до музыки его опер «Дон Жуана», «Волшебной флейты и некоторых других вещей. Я находил музыку Моцарта лёгкой, космической. Часто казалось, что она требует от меня чего-то такого, чего я не мог или не желал отдавать. Поэтому я всегда заявлял, что предпочитаю Моцарта с его необыкновенной гармонией и блестящей, неземной прозрачностью мелодии.

О «Патетической» Бетховена — разговор особый. Огненные ритмы ее первой части причиняли мне физическую боль всякий раз, когда я слушал эту музыку, и снова и снова не только нервы, но даже мышцы и сухожилия натягивались, как струны, подкрученные колками. Симфонии Героическая и до минор, несмотря на все различия в форме и содержании, казалось, имели один и тот же глубинный смысл. Они вели меня в одну Вселенную... Но вот аккорды из бетховенской сонаты «Hammerklavier» преследовали меня неотвязно. Даже когда я сидел в полной тишине, она вновь и вновь прокручивалась в моем воспаленном мозгу. Ее космос как бы дублировал тот мир, в котором я жил, мир холодной гармонии, где человек открыт для всех со всеми его радостями и печалями. Тот мир держался на неосознанной храбрости и инстинктивной воле к жизни. В нем каждый жил сам по себе, неосознанно становясь отшельником без Бога в душе и без проблеска надежды. Резкие буйные звуки моментально гасили любую искорку света, любой намек на улыбку. За скерцо темп музыки замедлялся, на сердце опускалась такая беспросветная скорбь, какую человеческая натура выдержать не в силах. Тут индивид утрачивал всю яростную волю к жизни, лишался всех надежд; оставалось лишь одно — искать спасения в полном забвении. Эти звуки, ритмы и миры — они и только они стали спутниками моей жизни.

Благодаря постоянно звучащей во мне музыке, литературные произведения Булгакова всем своим существом поселились внутри меня. По мере того как мое знакомство с ними углублялось, они становились моими друзьями.

В тот вечер, когда я вернулся домой из Ленинки, мои мысли были заняты рукописью, обнаруженной под обложкой книги «Мастер и Маргарита». Я забрался на диван и обложился фотокопиями кое-каких материалов, сделанными днем раньше (чертова машина тогда еще работала). Эти материалы я еще не успел просмотреть. Принялся за чтение. Большинство их не представляло интереса. Так, образчики антикоммунистической и антисионистской пропаганды. Затем я обратился к ксерокопиям, сделанным в библиотеке музея.

Открыл папку с пометкой «Конспирология», вынул из нее несколько листов и начал читать:

«Под определением «иллюминаты» попали носители света. Свет, о котором идет речь, не является божественным. Скорее это слепящий свет Люцифера. В 1775 году группа международных финансистов поручила Адаму Вейсхаупту создать на базе канонов Люцифера план преобразования мира («Новый мировой порядок»). Этот план был мастерски разработан специальной группой под руководством некоего Адама Вейсхаупта — в строгой тайне и в короткий срок. Предполагалось осуществление длительной программы: разрушение основ религии, государства как института, дискредитация общепринятой философии и раскол человечества на два непримиримых, враждебных лагеря, причём каждый — со своей идеологией. Разделенный при помощи методов экономического воздействия мир должен быть низвергнут в пучину беспрестанных войн и революций, в результате чего человеческая жизнь утратила бы смысл, а личность — свою уникальность и самоценность. Человечество скатилось бы в эпоху катаклизмов, существующий социальный порядок был бы уничтожен. На руинах воцарился бы новый тоталитарный режим. Избраннику не составило бы труда управлять новым миром».

Затем мне попались на глаза ксерокопия документа американского генерала Альберта Пайка. Это имя вошло в учебники истории Североамериканских Соединенных Штатов. Альберт Пайк (29 декабря 1809 — 2 апреля 1891) — адвокат, военный, писатель, видный масон, реформатор Древнего и принятого шотландского устава. За его заслуги, как офицера Армии Конфедеративных Штатов Америки ему был установлен памятник в Вашингтоне (округ Колумбия). Это была неординарная личность, каких только он не носили званий: «Черный Папа мирового масонства», «Верховный Понтифик вселенского масонства», «основатель черного люциферианского масонства», «учредитель и идеолог Ку-Клукс-Клана», «глава сатанинского Ордена Бафомета»... И все это один и тот же человек. «Некий Альберт Пайк», как было указано в «Мемуарах одной палладистки», вышедших в Париже в 1896 оду под «редакцией» известного разоблачителя и срывателя масок Лео Таксиля. Мне показался любопытным один документ, адресованный «Великим Магистрам Совета Безопасности» и датированным 15 августа 1871 года. Итак, текст:

«Документы Альберта Пайка
(15 августа 1871 года, Чарльстоун, США)

В начале августа 1871 г. антипапа люциферианского масонства, основатель т.н. палладизма в Чарльстоуне (США) Альберт Пайк (масонское имя Лиммуд Энсоф, умер 2.4.1891), именовавшийся сотоварищами «учённейшим первосвященником сатаны», получил от небезызвестного итальянского масона Мадзини письмо с просьбой разработать план борьбы против Римского католицизма. Семь дней (с 9 по 15 августа 1871 года) под руководством Пайка заседало «Светлейшее великое собрание заслуженных масонов», состоявшее из «одиннадцати величайших светильников», в результате чего родился документ, представленный нами в переводе с латинского подлинника:

«Принимая во внимание, что низвержение «дурного католицизма» (христианской религии) не может совершиться от одного удара, утверждение же «доброго» (люциферианства), в свою очередь требует продолжительных трудов, имея при том же в виду, что и то и другое суть два действия параллельных, так предположено посему оба эти действия приводить в исполнение одновременно с тем расчётом, чтобы к моменту разрушения повсюду минированного храма Адонаи, глазам достойно подготовленного человечества должно немедленно открыться и сокрытый до того времени храм нашего божественного учителя и владыки.

Тогда Люцифер — бог и царь — узрит у ног своих весь мир ему и себя посвятившим и его обоготворяющим.

С того времени вера в него и будет воистину католической, т. е. всемирной. Титул «католический» не принадлежит к действительности, и не может принадлежать Римскому суеверию, так как известно из «откровения», что в эпоху наибольшего расцвета этого суеверия число его последователей никогда не достигнет и одной четверти народонаселения земли. Так написано на небесах. И религия Адонаи уже достигла максимума своего преобладания и теперь, очевидно, клонится к своему упадку.

Чтобы действовать наверняка в двойной нашей задаче разрушения храма Адонаи и возведения храма Люциферу, нам необходимо уяснить себе истинное соотношение между собою человеческих религий. Предварительное с ним ознакомление придаст нам смелости и вольет надежду на исполнение божественных обетований: оно покажет, что грядущее принадлежит нам и что имя «католик» соблюдается только для нас...»

И вот ещё один документ, родившийся за 46 лет до русской революции 1917 года, со знаковым подзаголовком «Такова воля «доброго бога»»:

«Посему, когда Самодержавная Россия сделается цитаделью адонаизма, мы спустим с цепи революционеров-нигилистов и безбожников и вызовем сокрушительную социальную катастрофу, которая покажет всему миру во всем его ужасе абсолютный атеизм, как причину одичания и самого кровавого беспорядка. Тогда люди, вынужденные защищаться от ошалелого меньшинства бунтовщиков, уничтожат этих разрушителей цивилизации, а все бесчисленное множество разочарованных в адонаизме, жаждущее в душе своей божественного идеала, не зная, какому поклониться Богу, примет просвещение от истинного света чрез всемирную проповедь чистейшего люциферианского учения, к тому времени уже открытую и всенародную.

Повсеместное установление на всем земном шаре религии «доброго бога Люцифера» есть дело не одного года, не пяти лет, даже не одного века. Только то дело устойчиво и прочно, которое совершается в постепенной и медленной прогрессии. XIX-й век узрел зарождение истинного и доброго католицизма; XX-й век будет веком роста и полного созревания посеянного к сроку, определенному в книге небес, когда навсегда окончится летоисчисление христианской веры.

Писано и дано в Торжественном Своде и подписано у ног священного Палладиума Верховным Первосвященником Всемирного Франкмасонства и десятью Старцами, составляющими Светлейшую Великую Коллегию Заслуженных Масонов, в Верховном Востоке Чарльстоуна, в возлюбленной Долине Божественного Учителя, в 29-й и последний день Луны Аб 000871-го года Истинного Света (15-го августа 1871-го года народной эры)».

Эти слова показались мне абсолютно точным предсказанием революции в Российской империи, которая произошла 25 октября 1917 года (по старому стилю) почти полстолетия спустя. «Проект» американского генерала Альберта Пайка на этом не заканчивался, но дальше я читать не стал — слишком уж противно. Измотанный, я уснул, опустив листы на грудь.

Через пару часов проснулся от жуткого холода. Было такое ощущение, будто меня совершенно голым выставили на улицу на жуткий мороз. В висках невыносимо ломило, голова раскалывалась от испепеляющей боли. По комнате распространился резкий запах где-то горевшей серы.

Я увидел себя за рабочим столом. Неожиданно отворилась дверь, я обернулся и увидел нелепость: это вошёл я сам. Мой двойник сел напротив меня и взял мою голову в свои руки. Я с ужасом уставился на моего антипода. Тот встал и стал расхаживать по комнате, я слышал его шаги. Затем он опустился в кресло.

Наконец, раздался его голос. Он звучал тихо-тихо. Я затаил дыхание, пытаясь уловить смысл речи. Голос зазвучал вновь — невнятные звуки, возникающие во тьме как бы сами по себе. Я внимал им, боясь пошевелиться, и в конце концов сумел различить слова:

— До каких пор ты будешь присваивать всё, созданное мной, себе! Твоя дерзость и беспардонство зашли слишком далеко. Пора остановиться и перестать совать нос в явления и вещи, которые тебе недоступны.

Я ответил осмысленной фразой, хотя мой рот оставался закрытым, губы даже не дрогнули:

— Кто ты, призрак в моём обличии? Чего тебе нужно от меня?

— Ты меня не только раздражаешь, но просто достал своим существованием. Я ненавижу и презираю тебя, поскольку не ты, а я подлинный автор книг, которые ты опубликовал. Ты рядишься в чужие перья!..

Моя комната, и без того сумеречная и слепая, погрузилась в непроглядный мрак, какой, наверное, бывает в глубоком подземелье, когда там вдруг задувают свечу.

Мой призрачный гость вдруг предстал передо мной облачённым в сутану с капюшоном и зависшим над ковром. Он зловеще произнес:

— Ты обокрал меня — покайся сейчас же! Иначе откроется ящик Пандоры — и будет не просто плохо, а очень плохо...

— Если ты так считаешь, то я каюсь, — смиренно пробормотал я.

Гость мгновенно перескочил с агрессивного тона на голос послушника.

— И я виню себя, что был несправедлив к тебе. Давай примирим наши гордыни...

Вот и все, что я запомнил из ночных сновидений. Несколько часов спустя я пробудился и мог бы счесть виденное и слышанное сном, если бы не странная вещь: на ковре, где в чёрной сутане парил мой двойник оказалась прожженной его середина. Пятно имело узнаваемую форму пентаграммы...

Именно это предзнаменование заставило меня спланировать свои действия следующим образом. Я встал пораньше — и ринулся в Ленинку. Я намеревался попасть туда к открытию и проштудировать от первой до последней строчки рукопись, вклеенную в книгу «Мастер и Маргарита» Булгакова, надеясь, что это прольет свет на тайну Булгакова и — что стало для меня более важным — на чертовщину, творящуюся со мной.

Но, как назло, под утро я провалился в необыкновенно крепкий сон, а когда проснулся, был уже полдень. Кроме того, как раз в этот день я должен был показаться врачу. Короче говоря, до Ленинки удалось добраться ближе к вечеру. Я снова затребовал нужную мне книгу, на поиски которой библиотекарь потратила битых два часа.

Я с нетерпением раскрыл книгу. Выяснилось, что в тот раз я недооценил уникальность рукописи. Кроме дат и событий, я обнаружил на полях вопросы-пометки, сделанные почерком, отличным от почерка автора. Я хотел переснять интересующие меня страницы, но аппарат, как нарочно, не работал.

«Всемирного масонства» не существует, потому что масонский Орден основан на верховной власти территориальных Великих Лож; «люциферианского масонства» не существует в силу заложенной в основополагающих масонских ландмарках веры его членов в Бога и их верности добродетели; «ордена Бафомета» не существует и не существовало в природе; с Ку-Клукс-Кланом Пайка связывает единственное письмо генералу Форресту (основателю Клана) относительно ритуала Алабамского ковена...» Таким образом, становится более или менее понятно, кем был и не был Альберт Пайк.

Итак, Альберт Пайк родился 29 декабря 1809 г. в Бостоне, штат Массачусетс, в семье башмачника Бенджамина Пайка и его жены Сарры (в девичестве Эндрюс) Пайк. Род Пайков, однако, мог похвастаться великими предками. Так, например, дед Бенджамина Николас был автором первого в Америке учебника арифметики и другом генерала Вашингтона, а двоюродный дядя Завулон Пайк открыл и описал гору, и ныне носящую имя «пик Пайка».

Пайк оставил после себя письменное распоряжение относительно своего тела, в котором указывалось, что оно должно быть кремировано, а пепел — зарыт в землю у корней двух акаций, растущих у фронтона здания Верховного Совета; но это распоряжение не было выполнено и Пайк был похоронен на кладбище Оук Хилл в Вашингтоне. В 1901 г. Верховный Совет Южной Юрисдикции установил на территории, специально выделенной ему для этих целей Конгрессом, монумент памяти А. Пайка.

Кем же он был? Он был реформатором и самым известным Державным Великим Командором Материнского Верховного Совета Тридцать третьего и последнего градуса Древнего и Принятого Шотландского Устава Южной юрисдикции для Соединенных Штатов Америки, величайшим, по нашему субъективному мнению, масонским ученым всех времен и народов, как ни одиозно это звучит, боевым генералом армии Конфедерации, государственным и общественным деятелем, защитником и почетным вождем арканзасских индейцев, губернатором Индейских территорий, вошедших в 1861 г. в состав США, талантливым и плодовитым журналистом, видным юристом, соавтором конституции Арканзаса, редактором нескольких журналов и газет, средней руки поэтом — автором духовных гимнов, несомненно одаренным историком и глубоким, оригинальным философом.

Опубликованные труды А. Пайка составляют в различных изданиях 16 томов. Неопубликованные рукописи хранятся в библиотеке Верховного Совета Южной Юрисдикции Древнего и Принятого Шотландского Устава в Вашингтоне, округ Колумбия.

Главным трудом Пайка является трактат «Мораль и Догма». Это монументальное произведение является основой его титанического труда по оживлению Шотландского Устава в США и приданию ему нового смысла, однако они далеко не исчерпываются данной работой. Перу Пайка принадлежат обновленные, усовершенствованные и упорядоченные ритуалы всех градусов («литургия»), их наставления («лекции»), уставы и регламенты, административные и правовые уложения и акты.

«Мораль и Догму» Пайка невозможно понять, не будучи хотя бы в общих чертах знакомым с мировой философской, религиозной, художественной и литературной традицией. Да и знакомство с ней отнюдь не гарантирует свободной ориентации в его фундаментальном труде, а уж о желании почитать на досуге нечто увлекательное можно просто забыть. Более того, чтение Пайка — труд, труд нелегкий, зачастую неблагодарный, но необходимый. Необходимый каждому человеку, стремящемуся не только расширить философский кругозор, но и приобщиться к истинам, которые лишь на первый взгляд кажутся непостижимыми, а в действительности буквально лежат на поверхности, сокрытые от наших взглядов вековыми наслоениями извечной человеческой глупости, догматизма, упрямства и лжи. Будучи сам человеком энциклопедически образованным, библиофилом, создателем и хранителем огромной библиотеки, ставшей для него фактически домом на протяжении последних лет его, Пайк составлял свой труд, полагая его главным делом своей жизни, а поэтому вложил в него все свои знания, всю душу. Отсюда и его стремление объять необъятное: представить в сжатом виде всю мировую эзотерическую традицию так, чтобы она была понятна человеку, не обладающему его образованностью и интеллектом».

Далее я выбрал наугад несколько дат и переписал их:

«30 000 г. до н. э. Первый иллюминат Граунд спускается, чтобы править Атлантидой — он является одним из тех «великих», кто пьет энергию живого человека.

1500 г. до н. э. Знаменательная дата: разрушение Теры. Этот исторический факт лёг в основу легенды об Атлантиде.

Квадрант духа впервые зарегистрирован на территории Китая.

1119 г. н. э. Основание рыцарского ордена Тамплиеров в Палестине.

1167 г. н. э. Кафари держит совет под Тулузой».

А вот записи, относящиеся к более позднему периоду:

«1717 г. н. э. Основание Лондонской великой ложи Дезагильерами. Зарождение современного масонства. Вольтер заключен в Бастилию.

1761 г. н. э. Император Китая запрещает тайные общества. Св. Жермен открывает химический завод в Голландии, идёт на Россию и исчезает вместе со ста тысячами членов гильдии.

Доказательство его связи с Богами Тьмы.

1776 г. н. э. Первого мая Вейсхауптом учреждено общество иллюминатов. Ксену, один из «великих» из Маркаба, спускается, чтобы забрать тело Вейсхаупта (речь идет о том самом А. Вейсхаупте). Джефферсон встречается с человеком в чёрном, после чего пишет американскую Декларацию независимости».

Перечень событий показался мне бесконечным. Это был конгломерат сведений из области науки, политики, истории, излагаемых на основе религиозных, эзотерических¹, экстратеррестриальных², алхимических данных. Кто все это писал и зачем? Об этом я не имел ни малейшего понятия.

Перевернув страницу, я обнаружил записи другого рода — отрывки из «Ветхого Завета», снабженные комментариями, сделанные той же рукой, которая выписывала цитаты:

«1. Кто такие «Пожиратели душ»? Ведь, душа — пища присных Адама Вейсхаупта и иллюминатов? Кровь. Эктоплазма.

2. Разработан кровавый ритуал посвящения в иллюминаты. Иегова придает зверскому обряду жертвоприношения святость.

3. И возложит руку свою на голову жертвы своей и заколет её у дверей скинии собрания; сыны же Аароновы, священники, покропят кровью на жертвенник со всех сторон.

4. И принесет он из мирной жертвы в жертву Господу тук, покрывающий внутренности, и весь тук, который на внутренностях.

5. И обе почки и тук, который на них, который на стегнах, и сальник, который на печени; с почками он отделит это.

6. И сыны Аароновы сожгут то на жертвеннике вместе со всесожжением, которое на дровах, на огне: это жертва, благоухание, приятное Господу.

Левит, глава 3».

Какое это отношение имело к Булгакову — непонятно. Может, розыгрыш? Тогда забавным это не назовешь. А ко мне? Я перевернул еще одну страницу и наткнулся на весьма странный рисунок. Решил сделать с него копию. Но, к моей досаде, читальный зал уже закрывался.

Я осмелился спросить, не может ли он, сотрудник Ленинской библиотеки, пролить свет на происхождение заинтересовавших меня записей.

— Дайте-ка взглянуть... Ммм... довольно старые, вам не кажется? — бормотал он, перелистывая рукопись. — Да, действительно любопытно... Кажется, я догадываюсь, что это может быть.

— Может быть... что? — пристал я к нему.

— Что вы говорите? — переспросил он, обратив ко мне удивленный взгляд, как будто недоумевал, почему я не собираюсь уходить. — Ах, да!.. Обратите внимание: если как следует приглядеться, то можно различить дату: «1935 год». Разве не так?

Он протянул мне книгу. Я внимательно всмотрелся в страницу. Дата была видна отчетливо.

Мне хотелось выудить у него побольше информации — при упоминании о человеке в чёрном мое сердце бешено заколотилось. Но мой собеседник прекратил этот разговор. Я спросил, не отложит ли он для меня книгу до завтра, чтобы опять не пришлось тратить на поиски два часа. Библиотекарь согласился.

В ту ночь я, пришедши домой, работал до четырех утра, затем меня стал одолевать сон. Спал я урывками до тех пор, пока меня не разбудил звонок в дверь. Я заставил себя подняться с постели, с трудом пробрался через завалы книг и журналов, преодолел расстояние до входной двери и распахнул ее. За дверью стоял Хлысталов. Выглядел он, как чем-то встревоженный, внезапно разбуженный кот. В одной руке он держал неряшливо отпечатанную рукопись. Я выжидающе посмотрел ему в глаза. Взгляд у Эдуарда был рассеянный. Я спросил:

— Что вы думаете по поводу рукописи, Эдуард?

Познакомившись с первым манускриптом, я имел все основания предполагать, что и второй окажется неординарным и произведет впечатление на меня.

Но Хлысталов не выказал ожидаемых эмоций.

— Ничего, — ответил он, — разве что некоторые страницы — в ужасном состоянии, измазаны. А бумага папиросная, с водяными знаками... Из архивов ОГПУ-НКВД.

Я убрал со лба прядь волос. Они здорово отросли — в течение этих долгих недель я не обращал внимания на свою внешность. Решил, что как-нибудь позже обязательно подстригусь. Я извинился перед Хлысталовым за то, что вынудил его заняться столь сложным делом, как адресные поиски в архивах ОГПУ.

— Тут занятно рассказывается о СВР, о военной разведке СССР, — заметил полковник. Я промолчал, чтобы не мешать ему развивать мысль дальше. — Если всё это написано в нынешнем столетии, даю голову на отсечение, что автор знает о деятельности СВР не понаслышке.

Мне было известно хобби моего нового приятеля — расследование громких и загадочных убийств известных в России публичных людей.

Наконец дошла очередь до второй бандероли Э. Хлысталова, в которой были документы и показания, привлечённых к дознанию рыцарей Тамплиеров.