В январе 1934 года американец Юджин Лайонс проявил интерес к «Зойкиной квартире», готовый предложить услугу по переводу на английский язык. С прочими издательствами Михаил планировал продлить соглашения. Как всегда, просил о том он своего представителя за границей — Николая. К марту выяснилось, почившее издательство Ладыженского якобы продолжает существовать в лице Б. Рубинштейна, проживающего в Париже. Следовало аннулировать с ним все возможные договорённости. Тогда же писал Павлу Попову, уведомляя его наравне с прежними адресатами, рассказывая о свершившемся долгожданном переезде.
К апрелю Николай так и не ответил, поэтому Михаил направил письмо другому брату — Ивану, проживающему вне Советского Союза, желая узнать, не случилось ли чего. В том же месяце писал Вересаеву, рассказывал об успешно им завершённой сатире — пьесе «Блаженство» (которую, впрочем, слушавшие встретили прохладно), смел говорить и про желание подать прошение о заграничной поездке. Говорил о поездке Павлу Попову и Максиму Горькому. Неужели настолько Михаила отпустило, раз он забыл о ситуации четыре года назад, когда он доходил до истерики, так и не получив разрешения на выезд из страны? Дополнительно он всё-таки написал заявление в Комиссию по приёму в члены Союза Советских Писателей.
Разрешения на выезд Михаил так и не получил. Ему не давали и прямого отказа, просто не выдав заграничного паспорта. Когда всему коллективу МХАТа в выезде не отказали, он — единственный — остался без желаемого. Пришлось использовать последнее средство — написать письмо Сталину. Таковое он отправил в июне. О ситуации Михаил рассказал и Павлу Попову. Зато к июлю ожидалось письмо от Николая с французским переводом «Зойкиной квартиры», но именно перевод так и не был доставлен. В том же месяце подробно сообщал Вересаеву о с ним происходящем. Оказывалось, Булгаков болен нервным истощением, он безуспешно лечится электричеством и водой, тогда как помочь могла бы лишь поездка за границу, должная уравновесить эмоциональное состояние.
К концу июля Михаила ждал сюрприз. Французский перевод «Зойкиной квартиры» был им получен, только какой это перевод... Пьеса практически была переосмыслена, грозя обрушить на голову Михаила порцию очередной критики. Всё ему неугодное он разложил по пунктам в письме к Марии Рейнгардт. Особенно его возмущало появление в пьесе Ленина и Сталина — их в оригинальном тексте нет. Посланием от августа Михаил уточнял, как видит пьесу он сам. Что же, Булгаков столкнулся с литературным приёмом переводчиков, который позже будет воспевать Нора Галь, уделяя незначительное внимание к изначальному варианту, домысливая для красоты описываемой картины. В тот же день Михаил писал Николаю, сообщая о сделанных им неприятных открытиях в переводе, упрашивая вмешаться и не допустить подобной интерпретации текста.
Твёрдость характера Михаил проявил и в отношении написанного киносценария по «Мёртвым душам». Два раза его просили переделать, с чем он соглашался, так как это было прописано в договоре. Но в третий раз он возьмётся за внесение правок только за дополнительную плату. Об этом он писал в октябре в дирекцию 1-й кинофабрики. В ноябре обратился с письмом к кинорежиссёру Ивану Пырьеву, требуя убрать сделанные тем правки. Например, во времена Чичикова танца менуэт ещё не существовало, как не было и урядников, не считая прочих множественных неточностей. В ноябре Михаил обратился к одному из руководителей кинофабрики — Михаилу Загорскому. Теперь требовал съёмки «Ревизора» поручить Михаилу Каростину.
Истинно, Булгаков преобразился. Из затравленного он превратился в того, чьё мнение должно оказываться всегда решающим. Понимал ли он, насколько иллюзорно достигнутое им временное состояние?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |