Многих исследователей-булгаковедов, киевоведов и просто почитателей творчества писателя всегда привлекал описанный в «Белой гвардии» маршрут бегства Алексея Турбина из центра города в направлении Андреевского спуска от петлюровцев, вступивших в Киев днем 14 декабря 1918 года. Этот маршрут пыталась пройти не одна сотня поклонников Булгакова, тем более что пролегает он в историческом районе города. Кажется, с этим бегством все вполне ясно, и многие уже приписали его самому Михаилу Афанасьевичу. Тем не менее, у нас реальность этого бегства вызывает большие сомнения.
Как известно, документальных данных о службе Михаила Булгакова в гетманских войсках мы не имеем. Зная общую историческую картину декабря 1918 года, опираясь на роман «Белая гвардия» и автобиографические записки «Необыкновенные приключения доктора», мы можем с полной уверенностью утверждать, что знаем, где и в какой период служил Михаил Булгаков. Для того чтобы разобраться с этим вопросом, мы для начала должны с исторической точки зрения рассмотреть события романа «Белая гвардия» и участие в них Алексея Турбина. Попробуем определить, о какой воинской части, расположенной в гимназии, повествует писатель в романе «Белая гвардия»? Как следует из романа, Алексей Турбин поступил в мортирный (тяжелый артиллерийский) дивизион, находящийся в 1-й киевской Александровской гимназии. Сразу отметим, что в тяжелом дивизионе по воинским штатам того времени должно было находиться в худшем случае 8 орудий (2 батареи по 4 орудия), а в лучшем — 12 орудий (2 батареи по 6 орудий). В романе же сказано: «Когда Турбин пересек грандиозный плац, четыре мортиры стали в шеренгу, глядя на него пастью. Спешное учение возле мортир закончилось, и в две шеренги стал пестрый новобранный строй дивизиона». То есть, речь идет не о дивизионе, а о неполной 4-орудийной тяжелой артиллерийской батарее.
Существовал ли мортирный дивизион в армии, обороняющей Киев от войск Украинской Народной Республики С. Петлюры? Нет, не существовал. Для полного ответа на этот вопрос попробуем рассмотреть те артиллерийские части, которые были в наличии у защитников Киева. Всего в армии, поддерживающей в городе гетмана Скоропадского, имелось 42 легких орудия (7 батарей) и одна гаубица. Основу артиллерии Киева составлял так называемый Сердюцкий гарматный полк, созданный летом 1918 года в составе трех батарей по шесть орудий (всего — 18 орудий). Этот полк был расположен в казармах Кадетской рощи, на территории бывшего Николаевского артиллерийского училища (теперь здесь Академия Вооруженных сил Украины). Полком командовал известный военный теоретик и знаток артиллерийского дела полковник Афанасьев. В 20-х числах ноября, с началом боевых действий между гетманцами и петлюровцами под Киевом, весь полк был выведен на позиции под городом. В Кадетской роще остался штаб полка, который по приказу Скоропадского разворачивался в бригаду: формировалась четвертая батарея. Вместе с этой батареей Афанасьев и его штаб 5 декабря так же отбыли на фронт. Таким образом, сердюцкие батареи никак не могут быть артиллерийскими частями, о которых писал Булгаков.
Рассмотрим остальные три артиллерийские батареи, оборонявшие Киев от войск Петлюры. Одна из этих батарей (6 орудий) принадлежала 7-й артиллерийской бригаде полковника Бориса Демьяновича 4-го Киевского кадрового корпуса. Эта бригада в городе располагалась в артиллерийских казармах по адресу Жилянская, 43. Из-за отсутствия орудий в бригаде к началу боевых действий имелась всего одна отдельная батарея полковника Хомутова. В этих же казармах находилась и одна-единственная гаубица 4-й тяжелой артиллерийской бригады. Все упомянутые орудия на протяжении 21—24 ноября так же были выведены на фронт. Таким образом, эти артиллерийские части для нас также не представляют интереса.
Существовала одна юнкерско-офицерская батарея (6 орудий), сформированная в течение ноября при 1-й офицерской добровольческой дружине полковника Святополк-Мирского. Эта батарея долгое время находилась в казармах по адресу Львовская, 18. Командовал батареей полковник Шуневич. В этой батарее служило действительно небольшое количество юнкеров из Киевского Николаевского артиллерийского училища. Ко времени описываемых в «Белой гвардии» событиях батарея давно находилась на фронте под Святошиным. Чинов этой батареи не коснулась участь попасть в плен, и почти все они разбежались.
К окончательному падению гетманской власти в городе оставалась лишь одна артиллерийская батарея так и не сформированного 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона Киевской офицерской добровольческой дружины генерала Кирпичева. Командовал батареей подполковник П.Н. Мартынов, его помощником был гвардии капитан Спекторский. Последний, в соответствии с приказами, должен был возглавлять 2-ю батарею указанного дивизиона, но за не имением таковой временно замещал вакантную должность в реально существующей батарее. В дивизионе так же планировалось создать 3-ю горно-артиллерийскую батарею подполковника Румянцева и даже две тяжелые батареи, но планам этим не суждено было сбыться. Имеющаяся батарея находилась в резерве командования и располагалась в здании артиллерийского училища на нынешней Соломенской площади, там же, где находилась и сердюцкая артиллерия. С вступлением в Киев войск Директории большая часть военнослужащих этой батареи разбежалась. Те же, кому некуда было бежать, оставались в батарее до вечера, и затем были арестованы. Не смотря на некоторое сходство фамилий командиров батареи с фамилиями, приведенными в «Белой гвардии», мы твердо убеждены, что эта батарея так же не могла быть местом службы Михаила Афанасьевича — слишком далеко от его дома она находилась. Следовательно, доехать до нее на извозчике в течение пятнадцати минут, как свидетельствует Татьяна Лаппа, он физически не мог.
По городу было разбросано еще несколько пушек: три или четыре в Васильковских укреплениях на Печерске; одна на Банковской улице, возле штаба генерала Долгорукова; одна рядом с генерал-губернаторским дворцом, где находился гетман Скоропадский. Естественно, что и эти орудия так же не имели никакого отношения к мортирному дивизиону, описанному Булгаковым.
Последнее, на что мы хотели бы обратить внимание в деле о пушках, это то, что во дворе Александровской гимназии на самом деле в то время никаких артиллерийских частей не находилось. Не обнаружили в гимназии ничего похожего на артиллерию и вступившие 14 декабря 1918 года украинские подразделения. Таким образом, мы можем утверждать, что в гимназии действительно располагалось воинские подразделение, в котором вполне мог служить сам Михаил Булгаков, но это была не артиллерийская часть, тем более, не мортирный дивизион.
Кто служил в дивизионе из «Белой гвардии»? Как видно из романа — юнкера и студенты; от себя должны заметить, что это были достаточно странные юнкера и студенты. Почему? Мы попробуем объяснить, и начнем со студентов. На вопрос командира дивизиона: «Ну, как?», его помощник ответил: «Драться будут, но полная неопытность. На сто двадцать юнкеров восемьдесят студентов, не умеющих держать в руках винтовку». Тут стоит добавить, что писатель, по всей видимости, несколько запутался в цифрах, поскольку уже на следующей странице командир дивизиона заявил: «Ну, так вот-с, — Малышев очень понизил голос, — понятно, что мне не хочется остаться в этом каменном мешке на подозрительную ночь и, чего доброго, угробить двести ребят, из которых сто двадцать даже не умеют стрелять!».
В любом случае, речь идет о том, что около половины личного состава дивизиона не умело стрелять даже из винтовок. Это кажется очень странным, поскольку вряд ли людей, абсолютно не знакомых даже со стрелковым оружием, могли направить (или оставить) в артиллерию, да еще к тяжелым орудиям, где нужен очень большой военный опыт!
Сами по себе студенты нам кажутся тоже весьма странными. Дело в том, что при гетмане Скоропадском, в 1918 году, преимущества при поступлении или продолжении учебы в высших учебных заведениях предоставлялись в первую очередь бывшим военным, вернувшимся с фронтов Первой мировой войны. Недоучившиеся студенты, ставшие офицерами, бывшие гимназисты, закончившие школы прапорщиков, вольноопределяющиеся и унтер-офицеры — все пошли в институты и университеты. Гетман Скоропадский запретил принимать в свою армию так называемых офицеров военного времени, а таких с войны оставалось подавляющее большинство и на фоне безработицы им ничего не оставалось, как идти учиться. Именно поэтому украинское студенчество 1918 года на три четверти состояло из бывших военных, прошедших войну. Естественно, что студенты образца 1918 года поголовно умели стрелять, что входит в противоречие с утверждением командира дивизиона о том, что его студенты не умеют стрелять.
Еще одна странность заключается в том, что писатель при описании личного состава дивизиона несколько раз упомянул синие студенческие фуражки. Дело в том, что синие фуражки, как неотъемлемый атрибут формы каждого студента, в 1918 году не были в употреблении. Студенты 1918 года в подавляющем большинстве донашивали военную форму, и министерство просвещения Скоропадского из экономии отменило обязательное ношение студенческой формы. Таким образом, синие фуражки студентов дивизиона так же являются весьма сомнительными.
А могли ли вообще служить студенты в булгаковском мортирном дивизионе, если таковой бы реально существовал в декабре 1918 года? Уверенны, что нет. В то время в городе имелось четыре крупных высших учебных заведения: Киевский университет Святого Владимира, Украинский университет (в помещениях теперешней Академии Вооруженных сил Украины), Коммерческий институт (теперь — Государственный педагогический университет имени Драгоманова) и Политехнический институт.
Еще в конце октября в Киеве для охраны города стала формироваться так называемая Киевская офицерская добровольческая дружина генерала Кирпичева. Инициаторами создания этой дружины были бывшие офицеры, обучающиеся в Киевском университете Святого Владимира. На призыв поступать в дружину откликнулось подавляющее большинство студентов университета из бывших военных. Университет опустел настолько, что на некоторое время был закрыт. Это вызвало беспорядки 14 ноября 1918 года, спровоцированные социалистически настроенными студентами из штатских. Университет пришлось закрыть надолго, и он фактически не функционировал до прихода в Киев войск УНР. Все лучшие и убежденные студенты из военных ушли в добровольческие части еще в конце октября — начале ноября, а прочие из штатских под благовидным предлогом закрытия университета скрылись. Таким образом, Киевский университет для частей, формирующихся в конце ноября — начале декабря (а к таковым нужно отнести дивизион из романа, находящийся не на фронте, а в Киеве) уже ничего дать не мог. Примеру студентов университета последовали и многие студенты-офицеры Политехнического института.
12 ноября 1918 года Советом Министров гетмана Скоропадского была объявлена тотальная мобилизация офицеров до 30 лет. В соответствии с этой мобилизацией практически все студенты-офицеры, не ушедшие в части добровольно, забирались принудительно. По вопросу мобилизации 13 ноября в Коммерческом институте состоялась сходка студентов-офицеров различных вузов, которая вынесла оригинальную резолюцию, опубликованную в киевских газетах, процитировать которую стоит полностью:
«1. Ходатайствовать о призыве совместно со студентами-военнослужащими так же всех остальных студентов и вольнослушателей всех курсов институтов, способных носить оружие, и о прекращении занятий, приеме и зачислений в институт впредь до демобилизации.
2. Считать всех призываемых и ушедших добровольно на борьбу с анархией выбывшими из института без взноса платы.
3. Ввиду того, что в законе о призыве офицеров цель призыва указана слишком неопределенно, студенты-офицеры, стоя на страже общегосударственных интересов и завоеваний свободы и выражая полную готовность бороться в рядах всех сознательных слоев общества с хулиганством, просят о более определенных со стороны правительства указаниях и целях приема.
4. Признать необходимость правительства призвать всех собственников-хлеборобов, а так же все слои крупных буржуазных классов, способных носить оружие, и отправить их в первую линию фронта для защиты их же интересов.
5. Войти в контакт с остальными комиссиями высших учебных заведений города Киева для согласования действий».
Интересно, что Военное министерство с радостью откликнулось на пожелания студентов-офицеров, заявив, что «со стороны военного ведомства не может быть вообще никаких препятствий против увеличения категории призыва, потому что чем больше будет призвано, тем больше обеспечится порядок». В результате, через несколько дней прочие студенты так же были призваны в армию на правах юнкеров и вольноопределяющихся 1-го и 2-го разрядов.
Студенты Коммерческого института создали свой собственный «Летучий студенческий добровольческий отряд», который сначала под руководством поручика Щелковича, а затем штабс-капитана Шиманского формировался в середине ноября по адресу: Владимирская, 47, а в конце того же месяца перешел в здание института. Этот отряд в начале декабря отбыл на фронт на пополнение других частей. Таким образом, студенты Коммерческого института так же не могли входить в состав мортирного дивизиона Михаила Булгакова.
Еще проще обстояло дело с Украинским университетом. Подавляющее большинство его студентов симпатизировало Украинской Народной Республике, а потому пыталось уклониться даже от обязательного призыва, отказ от которого грозил расстрелом.
Студентами-военнослужащими Политехнического института в первые же дни боев были укомплектованы практически все воинские части, защищавшие Киев. Дело в том, что институт располагался возле ряда казарм, начальники которых, естественно, воспользовались случаем, и без разбора забрали к себе всех студентов.
Таким образом, мортирный дивизион «Белой гвардии», если бы таковой реально существовал, не мог получить поддержки со стороны студенчества.
Перейдем ко второй части личного состава мортирного дивизиона «Белой гвардии». Здесь интересно будет вспомнить речь командира дивизиона перед роковой ночью на 14 ноября 1918 года: «Бесподобно... Артиллеристы! Слов тратить не буду, говорить не умею, потому что на митингах не выступал, и потому скажу коротко. Будем мы бить Петлюру, сукина сына, и, будьте покойны, побьем. Среди вас владимировцы, константиновцы, алексеевцы, орлы их ни разу еще не видали от них сраму».
Итак, в выступлении командир дивизиона упомянул константиновцев и алексеевцев, — именно так называли юнкеров, воспитанников 1-го Киевского Константиновского пехотного и Алексеевского инженерного училищ. Юнкера-алексеевцы вполне могли служить в дивизионе, впрочем, с одной оговоркой. Военные училища не функционировали с конца 1917 года. Многие юнкера из алексеевцев, не пожелавшие вступить в украинскую армию Центральной Рады или отправиться в Добровольческую белогвардейскую армию, были выдворены из училищ и взялись за штатские ремесла. Среди них, кстати, был и воспитанник Алексеевского инженерного училища Николай Булгаков. Константиновцы ушли на Дон в полном составе, а потому в Киеве в конце 1918 года их физически не могло быть.
В ноябре—декабре 1918 года многие бывшие юнкера, в основном из николаевцев, ни разу не упомянутых в романе, поступили в добровольческие части, оборонявшие Киев от войск УНР. Однако единой воинской части из них создать не удалось. Юнкера были вкраплены в различные подразделения, и, в отличие от мортирного дивизиона Михаила Булгакова, не выделялись на общем фоне.
Много раз упомянув в романе алексеевцев и константиновцев, писатель словом не обмолвился о воспитанниках Николаевского артиллерийского училища, которое тоже находилось в Киеве. Ведь по логике, в мортирном дивизионе должны были служить не алексеевцы-инженеры и константиновцы-пехотинцы, а николаевцы-артиллеристы. О существовании училища Михаил Булгаков знал. В романе «Белая гвардия» есть даже соответствующая фраза: «В Городе к началу революции оставалось четыре юнкерских училища — инженерное, артиллерийское и два пехотных». Почему же тогда писатель не вспомнил о юнкерах-артиллеристах?
Теперь попробуем выяснить, что Михаил Булгаков имел в виду, говоря о «владимировцах»? В Петрограде до ноября 1917 года действительно существовало Владимирское пехотное училище, юнкера которого именовались «владимировцами». Однако мы очень сомневаемся, что писатель знал о существовании такого училища. Если же он и знал о нем, то он должен был знать и то, что владимировские юнкера закончили крайне скверно: во время Юнкерского мятежа в Петрограде в ноябре 1917 года они были почти все перебиты большевиками. Немногие уцелевшие Владимировцы пробрались в Добровольческую армию, в составе которой жесточайше мстили за своих товарищей. Этих владимировцев в Киеве не могло быть.
Впрочем, существовали еще одни Владимировцы — воспитанники Киевского кадетского Святого Владимира корпуса. В этом корпусе до 18-й лет учились подростки в основном из военных семей. После окончания корпуса молодые люди поступали в военные училища. Киевский кадетский корпус, в отличие от военных училищ, существовал и в 1918 году, при гетмане Скоропадском. Соответственно, владимировцы-кадеты, в отличие от 19—20-летних юнкеров, вполне могли служить в мортирном дивизионе.
Попробуем разобраться, в какой промежуток времени существовал предполагаемый мортирный дивизион. Как видно из текста, он еще ни разу не участвовал в боях, следовательно, был создан в канун крушения антипетлюровского фронта и не успел выйти на фронт. Мы уже анализировали хронологические рамки основной части романа и реальные события, а потому возвращаться к этому не будем. Напомним лишь, что борьба с Петлюрой у Михаила Булгакова уместилась в три дня, в то время как она шла под Киевом с 21 ноября по 14 декабря. Писатель за основу взял три самых запоминающихся дня из жизни города, на которых и построил хронологические рамки своего романа: 1-й день — 21 ноября (начало артиллерийского обстрела), 2-й день — 27 ноября (похороны погибших под Киевом офицеров), 3-й день — 14 ноября (крушение гетманской власти, вступление в город войск УНР). Офицерские гробы похоронной процессии, смутившие в «Белой гвардии» студентов, несколько раз упоминаются в тексте, и можно подумать, что Алексей Турбин поступил в дивизион действительно 27 ноября. Однако это представляется весьма сомнительным. Дело в том, что дивизиону никто не дал бы находиться в городе до 14 декабря. Если бы дивизион действительно существовал хотя бы с 27 ноября, то в первых же числах декабря обязательно был бы отправлен на фронт. Скорее всего, в случае с поступлением на службу Алексея Турбина речь идет все же не о дне похорон (27 ноября), а о предпоследнем дне обороны Киева (13 декабря). Таким образом, воинская часть, располагавшаяся в Александровской гимназии, возникла и существовала приблизительно в последние дни правления гетманской власти.
Итак, что мы в результате знаем про описанный Михаилом Булгаковым мортирный дивизион?
1. Личный состав дивизиона приблизительно на половину был укомплектован из молодых людей, одетых в синюю ученическую форму и абсолютно не умевших обращаться даже с огнестрельным оружием. Кто это мог быть? В 1918 году синюю форму продолжали носить только гимназисты. К тому же, именно они могли действительно не уметь стрелять, поскольку по молодости лет не принимали участия в боевых действиях Первой мировой войны. Мы считаем, что упомянутыми писателем студентами были на самом деле гимназисты.
2. Не оставляет сомнений, что в предполагаемом дивизионе в большом количестве могли служить только кадеты-владимировцы Киевского кадетского корпуса.
3. Дивизион «Белой гвардии» был создан в последние дни существования на Украине гетманской власти.
Наконец, мы не подвергаем сомнению место расположения предполагаемого дивизиона — здание 1-й киевской Александровской гимназии.
Теперь у нас есть достаточное количество фактов, чтобы установить, какую именно воинскую часть описал Михаил Булгаков, и, возможно, служил в ней.
Раскроем наши карты: в городе Киеве в декабре 1918 года формировалась только одна часть (все остальные уже давно были на фронте) — дружина бойскаутов. Эта дружина создавалась из гимназистов и кадетов киевских средних учебных заведений и формировалась именно в здании 1-й гимназии. В этом здании за всю его историю больше не располагалось ни одного воинского подразделения, не говоря уже о том, что в декабре 1918 года кроме бойскаутов там просто никого быть не могло. Добавим, что одним из руководителей созданной дружины был молодой подполковник Алексей Федорович Малышев... да, именно тот, о котором идет речь в романе «Белая гвардия». Но, расскажем обо всем по порядку.
К началу декабря 1918 года в штабе Главнокомандующего вооруженными силами генерала князя Долгорукова, оборонявшего Киев от Петлюры, стало понятно, что войск осталось крайне мало. Формировать в городе новые части не было смысла за отсутствием желающих в них служить. Вместе с тем, многие воспитанники киевских гимназий и кадетского корпуса давно изъявляли желание поступить в офицерские добровольческие части. Под благовидным предлогом слишком нежного возраста, еще в ноябре юношам было отказано в поступлении на службу в офицерские части. Тем не менее, вскоре генерал Долгоруков был вынужден изменить свое решение.
Идею создания части, состоящей из подростков, Главнокомандующему подсказал известный киевский общественный деятель, медик Е.Ф. Гарнич-Гарницкий.
Евгений Федорович Гарнич-Гарницкий в молодости был известным спортсменом-атлетом. С годами, оставив спорт и серьезно занявшись медициной, Гарнич-Гарницкий на общественном уровне продолжал пропагандировать здоровый образ жизни. Как бывший профессиональный спортсмен, еще во времена Российской империи Евгений Федорович входил в состав Олимпийского комитета. Непосредственно в Киеве он занимался физическим воспитанием молодежи, создал достаточно массовую организацию бойскаутов из гимназистов. Костяк этой организации составляли гимназисты 1-й Киевской Александровской гимназии. 29 ноября 1918 года, по приказу генерала Долгорукова, Е.Ф. Гарнич-Гарницкий взялся за создание на базе своей организации дружины бойскаутов. В распоряжение Гарнич-Гарницкого была передана часть здания Педагогического музея, где находился штаб формирования. Сама дружина от начала находилась в 1-й Киевской гимназии, поскольку гимназия располагалась в центре города, рядом со штабом, к тому же, многие служащие дружины были гимназистами-александровцами.
В ряде газет с началом формирования дружины появились сообщения такого рода: «С разрешения Главнокомандующего формируется добровольческая дружина учащихся (бойскауты), для несения охраны и выполнения тыловых работ внутри города из учеников двух старших классов средних учебных заведений, вполне здоровых, не моложе 16 лет. Ученики моложе 17 лет с разрешения родителей, 17 и старше — без разрешения родителей. Все желающие принимаются как добровольцы и получают вооружение, обмундирование и довольствие от казны. Прием производится ежедневно от 11 до 4 ч. в Педагогическом музее, Б. Владимирская ул».
Для осуществления руководства подразделениями дружины, генерал Долгоруков распорядился направить в помощь Гарнич-Гарницкому нескольких офицеров-специалистов узкого военного профиля, отправлять которых в окопы не было смысла. В частности, дружина получила в свое распоряжение офицеров-летчиков, знания которых на фронте за отсутствием самолетов были не востребованы. Старшим по званию из них был упомянутый подполковник А.Ф. Малышев. Все офицеры-летчики носили на погонах специальный знак — перекрещенные пропеллер с крылышками, очень похожие на знак артиллеристов — перекрещенные пушки. Кстати говоря, во время существования Советской армии оба знака — «пушки» и «крылышки» — так же оставались, и порой достаточно сложно было различить, где летчик, а где — артиллерист.
Мы уверенны что именно «крылышки» на погонах офицеров дружины и их сходство с «пушками», подсказали Михаилу Булгакову идею описать не дружину бойскаутов, а мортирный артиллерийский дивизион.
Достаточно любопытной нам представляется личность военного летчика подполковника Алексея Федоровича Малышева. Для романа «Белая гвардия» этот человек уникален еще и потому, что писатель ему единственному сохранил настоящую фамилию. При первом же знакомстве читателя с Малышевым Михаил Булгаков уточнил, что: «Господин полковник держал в руке перо и был на самом деле не полковником, а подполковником в широких золотых погонах, с двумя просветами и тремя звездами, и со скрещенными золотыми пушечками». Далее писатель дал достаточно точное описание А.Ф. Малышева: «Господин полковник был немногим старше Турбина — было ему лет тридцать, самое большее тридцать два. Его лицо, выкормленное и гладко выбритое, украшалось черными, подстриженными по-американски усиками. В высшей степени живые и смышленые глаза смотрели явно устало, но внимательно».
Алексею Федоровичу на самом деле было 32 года (он родился 16 декабря 1885 г.), был выходцем из военной семьи, а потому учился и в Астрахани и Санкт-Петербурге. Алексей Малышев имел военно-техническое образование, служил в 10-м саперном батальоне Варшавского военного округа. Аматорски увлекался авиационным спортом, а после окончания в 1911 году авиационного отдела Офицерской воздухоплавательной школы, был переведен в Брест-Литовский воздухоплавательный батальон. По своей натуре Алексей Федорович был человеком энергичным, стремился получить в свое безграничное распоряжение мощный самолет. Благодаря этому он освоил такие популярные в то время модели самолетов, как «Фарман» и «Ньюпор», стал добиваться перевода в чисто авиационную часть. Лишь перед самой войной желание Малышева было удовлетворено, и он попал на службу в 3-ю киевскую авиационную роту. В Киеве молодой офицер поселился окончательно, и жил на улице Резницкой, 9. В то время на его плечах были погоны всего лишь поручика. Во время боевых действий на фронте Малышев достаточно быстро дослужился до звания подполковника. Для летчиков это было намного проще, нежели для офицеров других родов войск. В авиации, по сравнению с той же пехотой были сравнительно небольшие потери, летчиков берегли, а звания давали наравне со всеми. Потому-то для довоенного кадрового поручика было вполне нормально в 1918 году носить погоны подполковника. А из довоенных поручиков к тому времени уцелели немногие, и Малышев, как летчик, был среди них.
Алексей Федорович вместе с другими офицерами-летчиками еще в начале ноября 1914 года вступил в добровольческие офицерские дружины. Некоторые из летчиков к началу ноября успели погибнуть. В частности, в бою под Мотовиловкой, который состоялся 17 ноября 1918 года, полегла группа офицеров-летчиков 1-й офицерской дружины полковника Святополк-Мирского. На поле боя остался известный киевский авиатор штабс-капитан Василий Антонович Антропов и некоторые другие пилоты. Естественно, что после этих событий офицеры «экстравагантных» военных профессий были переведены на штабную работу, а в начале декабря отправлены в распоряжение Е.Ф. Гарнич-Гарницкого и его бойскаутов.
В связи с формированием дружины бойскаутов не обошлось и без печальных сравнений. Кто-то из журналистов вспомнил, что во время 1-й украинско-большевистской войны (декабрь 1917 — март 1918) уже формировалась одна дружина из студентов и гимназистов якобы для охраны города. Что из этого вышло, киевляне хорошо знали: 29 января 1918 года дружина была брошена в бой против большевиков под станцию Круты, где большая ее часть погибла. Этот аргумент против формирования дружины бойскаутов был достаточно веским, но генерал Долгоруков клялся и божился, что гимназисты в боевых действиях участия принимать не будут. Забегая вперед скажем, что своего слова по отношению к бойскаутам Долгоруков не сдержал, как, впрочем, не сдержал слова, данного им киевлянам «не оставлять города» и офицерам «умереть в рядах вверенных войск».
Первые же дни существования дружины дали положительные результаты. Многие патриотические газеты с восторгом писали о юных защитниках города. «Киевская Мысль» 4 декабря 1918 года в номере 231 поместила обширную по тем временам статью, посвященную бойскаутам:
«Организация добровольческих дружин учащихся.
Известный циркуляр министра народного просвещения В.П. Науменко о досрочном освобождении от занятий учащихся двух старших классов средних учебных заведений города Киева и о разрешении им при желании записываться в отряды бой-скаутов с целью поддержания порядка в городе, вызвал большое оживление среди учащихся. В Педагогическом музее на Владимирской улице в настоящее время идет усиленная запись этих добровольцев, для сформирования из них затем особых отрядов по охране города и несения ими караульной службы на телефоне, телеграфе, в разных правительственных учреждениях и т. п. Этим, как предполагается, будет достигнута возможность освобождения от караульной службы кадровых офицеров и рядовых и усиление тем за их счет рядов добровольческих дружин. От записывающихся гимназистов, реалистов, коммерсантов требуется собственноручное заполнение особого контрольного листа. Во главе всей этой организации стал доктор Е.Ф. Гарнич-Гарницкий. Давно уже существующая в Киеве его организация бойскаутов из учащихся преимущественно средних учебных заведений, явилась ядром новой организации, и ныне вливается в последнюю как ее основная часть. Педагогический музей с развивающимся теперь над ним русским национальным флагом сейчас центр и добровольцев учащихся и добровольческих дружин, наконец, еще военно-общественного совета по снабжению армии. Служба учащихся в дружине является платной. Выплачивается 150 рублей в месяц и 10 рублей суточных при несении караула. Дружинникам, кроме того, выдается верхняя одежда и оружие.
Вчера предстояла перевозка в городе транспорта казенного спирта. Ввиду некоторых соображений, на военно-общественном совете решено было отстранить от охраны спирта при перевозке обычную стражу. Дело доверено дружине из учащихся».
Таким образом, несение караулов возле почты, телеграфа, правительственных учреждений (гетманского дворца) и даже такое «архиважное» дело, как охрана перевозки спирта, было уделом новой военизированной организации.
Приток добровольцев в дружину был колоссальный. Уже 6 декабря Е.Ф. Гарнич-Гарницкий вынужден был дать объявление в утреннем выпуске «Голоса Киева», о том, что в 17 часов вечера 6 декабря «ввиду полного набора нужного количества учащихся запись в дружину прекращается».
Сколько людей насчитывалось в дружине бойскаутов? На этот вопрос сейчас ответить сложно, но думаем, что формировалась она по штатам 1-й офицерской дружины, а потому имела в своем составе три отдела по 120 гимназистов. Четвертый отдел от начала предусматривалось создать из воспитанников Киевского кадетского корпуса. Один из этих отделов, сформированный исключительно из питомцев Александровской гимназии, был оставлен в самом здании гимназии. Кстати говоря, 120 студентов из «Белой гвардии», не умеющих стрелять, являются на самом деле одним из отделов дружины бойскаутов, состоящим из 120 гимназистов-александровцев. Остальные три отдела некоторое время были разбросаны по всему городу.
Гимназисты Гарнич-Гарницкого действительно не умели обращаться с оружием. Изменить положение не могли и офицеры дружины, а потому генерал Долгоруков принял решение о пополнении трех отделов дружины кадетами-владимировцами, обучавшимися владению оружием с раннего детства Они должны были составить четвертый отдел. В архиве Киевского кадетского корпуса сохранился соответствующий приказ Главного учебного управления Военного министерства ч. 209 от 7 декабря 1918 года (перевод с украинского):
«По распоряжению Главнокомандующего в г. Киеве должна быть сформирована дружина бойскаутов из учеников 7 и 8 классов средних учебных заведений, не младше 16 лет, чтобы дать законный выход патриотическим чувствам молодежи, которая, не смотря на запрет, все же вступает в армию. Назначение дружины — охрана и тыловые работы в г. Киеве, что даст возможность боевой элемент выслать на позицию. Ученики младше 17 лет могут вступить в дружину только с разрешения родителей, а 17-ти и больше лет — без разрешения.
Для исполнения этого, в соответствии с распоряжением п. Военного министра, приказываю Директору Владимирского корпуса сформировать из желающих кадетов 7-го класса роту бойскаутов на выше упомянутых основаниях, назначив в командный состав роты одного из командиров рот и воспитателей. Сформированную роту по отдельному моему приказу направить в распоряжение Начальника Инструкторской школы старшин, которому подготовить для роты помещения, теплую одежду и т. д. и, когда все будет готово, мне доложить.
Начальнику Инструкторской школы старшин роту бойскаутов Владимирского корпуса использовать исключительно для тыловой службы домовой охраны зданий в районе школы и для связи с боевой частью школы на позиции.
Основание: приказ Военного министра от 29.11.1918 г.
Подписал: начальник Главного учебного управления генерал Протазанов»
Начальник Киевского кадетского корпуса генерал-лейтенант Евгений Евстафиевич Семашкевиевич и его воспитанники, как люди военные, восприняли этот приказ обязательным для всех кадет 16—18 лет. Потому уже 9 декабря рота Киевского Владимирского корпуса, состоящая из 240 кадет, прибыла в распоряжение генерала Долгорукова. Последний решил не создавать из них отдельной части, а распределить по уже имеющимся трем отделам дружины бойскаутов. Так, каждый отдел на 120 гимназистов не умеющих стрелять, получил по 80 кадет, стреляющих превосходно. К тому времени один отдел дружины находился в Дарнице, другой — в здании Алексеевского инженерного училища, где располагалась Инструкторская школа старшин (теперь здесь находится Военный лицей), а третий — в 1-й Киевской Александровской гимназии. Всего в дружине имелось 600 человек: 360 гимназистов и 240 кадет.
Как попал в дружину бойскаутов сам Алексей Турбин? Пришел записаться добровольцем в магазин мадам Анжу. Должны сразу же отметить, что в том месте, где находился булгаковский магазин мадам Анжу, на самом деле существовал магазин мадам Ольги, в котором, впрочем, никогда не было никаких пунктов записей.
Откуда знал о существовании дружины Михаил Афанасьевич Булгаков? Попробуем ответить и на этот вопрос.
В декабре 1918 года Михаил Булгаков, как врач, имеющий военную практику, на самом деле был мобилизован в армию, и попал в дружину бойскаутов скорее всего по распределению. Кстати говоря, тотальная мобилизация в Киеве проходила 9, 10 и 11 декабря 1918 года. Под угрозой расстрела в участковые отделения державной варты должны были явиться все лица 20—30-летнего возраста, которые после прохождения медицинской комиссии направлялись в воинские части. Подольский участок державной варты, куда, скорее всего, явился Михаил Булгаков, находился в Воскресенском переулке, д. 3. Мог ли уклониться М. Булгаков от призыва? Конечно, мог, но это грозило расстрелом, а будущий писатель был по характеру человеком не особенно рискованным. Максимум, что мог бы сделать Булгаков, это прийти в державную варту 11 декабря. Скорее всего, он так и поступил. Таким образом, явившись 11 декабря на участок, он мог пройти комиссию и получить назначение только на протяжении 11—12 числа, а в часть попасть только 13 декабря. Даже проявив несколько неуместную сознательность и придя на комиссию в первый же день мобилизации, 9 декабря, все равно Михаил Булгаков не попал бы в воинские части ранее 12 декабря.
Как попал будущий писатель в дружину бойскаутов, нам до конца выяснить не удалось. Тем не менее, можно выдвинуть достаточно обоснованную версию о том, что кто-нибудь из знакомых семьи Булгаковых (тот же доктор Воскресенский) лично знал доктора Е.Ф. Гарнич-Гарницкого, который и взял к себе в дружину Михаила Булгакова.
Как следует из романа «Белая гвардия», Алексей Турбин попал в мортирный дивизион, расположенный в 1-й Киевской Александровской гимназии, в один из последних дней обороны Киева от войск С. Петлюры (скорее всего, 13 декабря). В любом случае, 13 декабря он был отпущен подполковником Малышевым домой:
«— Вы, доктор, можете отправляться домой. И фельдшеров отпустите. И таким образом: фельдшера пусть явятся сюда завтра в семь часов утра, вместе с остальными... А вы... (Малышев подумал, прищурился.) Вас попрошу прибыть сюда завтра в два часа дня. До тех пор вы свободны. (Малышев опять подумал.) И вот что-с: погоны можете пока не надевать. (Малышев помялся.) В наши планы не входит особенно привлекать к себе внимание. Одним словом, завтра прошу в два часа сюда».
Теперь перейдем к событиям 14 декабря 1918 года. В 12.30 дня украинские части по всему фронту начали наступление против войск Скоропадского и Долгорукова, оборонявших Киев. Офицерские отряды, добровольцы и мобилизованные массами бросали позиции и шли в город. За ними по пятам двигалась петлюровская пехота, которая в бой не вступала. Все добровольческие части шли к Педагогическому музею, где собирались капитулировать. В 15.30 здания музея и 1-й Киевской Александровской гимназии достигли части 1-й Днепровской дивизии войск УНР, и защитники Киева капитулировали. Среди них практически не оказалось бойскаутов из отдела, который еще вечером 13-го декабря находился в здании Александровской гимназии. Этот отдел рано утром 14-го декабря был действительно распущен офицерами по домам. К сожалению, мы не знаем подробностей ликвидации этого отдела, но считаем, что Михаил Булгаков вполне правдоподобно изобразил в «Белой гвардии» его роспуск подполковником Малышевым:
«— Кого желаете защищать, я спрашиваю? — грозно повторил полковник.
Мышлаевский с искрами огромного и теплого интереса выдвинулся из группы, козырнул и молвил:
— Гетмана обязаны защищать, господин полковник. — Отлично-с. Дивизион, смирно! — вдруг рявкнул он так, что дивизион инстинктивно дрогнул. — Слушать!! Гетман сегодня около четырех часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал! Бежал как последняя каналья и трус! Сегодня же, через час после гетмана, бежал туда же, куда и гетман, то есть в германский поезд, командующий нашей армией генерал от кавалерии Белоруков. Не позже чем через несколько часов мы будем свидетелями катастрофы, когда обманутые и втянутые в авантюру люди вроде вас будут перебиты, как собаки. Слушайте: у Петлюры на подступах к городу свыше чем стотысячная армия, и завтрашний день... да что я говорю, не завтрашний, а сегодняшний, — полковник указал рукой на окно, где уже начинал синеть покров над городом, — разрозненные, разбитые части несчастных офицеров и юнкеров, брошенные штабными мерзавцами и этими двумя прохвостами, которых следовало бы повесить, встретятся с прекрасно вооруженными и превышающими их в двадцать раз численностью войсками Петлюры... Слушайте, дети мои! — вдруг сорвавшимся голосом крикнул полковник Малышев, по возрасту годившийся никак не в отцы, а лишь в старшие братья всем стоящим под штыками. — Слушайте! Я. кадровый офицер, вынесший войну с германцами, чему свидетель штабс-капитан Студзинский, на свою совесть беру и ответственность все!.. все! Вас предупреждаю! Вас посылаю домой!! Понятно? — прокричал он.
Да... а... га, — ответила масса, и штыки ее закачались и затем громко и судорожно заплакал во второй шеренге какой-то юнкер».
Так ли это происходило или нет, говорил ли Малышев речь, или он вообще не появлялся в отделе, остается загадкой. Единственное, что известно доподлинно, это то, что утром 14 декабря отдел дружины бойскаутов, находившийся в 1-й Киевской Александровской гимназии, перестал существовать. Приведенные в речи Малышева Михаилом Булгаковым факты несколько неверны: в ночь с 13 на 14 декабря Павел Скоропадский подписал грамоту об отречении, о которой стало известно лишь утром. О реальном бегстве Скоропадского и Долгорукова мы имеем лишь косвенную информацию, требующую уточнения. В своих воспоминаниях Скоропадский утверждал, что еще днем 14 декабря находился в Киеве. По некоторым данным Долгоруков так же какое-то время оставался на своем посту, и лишь после того, как украинские войска вошли в Киев, укрылся от них в одной из немецких частей.
Днем 14 декабря Михаил Булгаков вышел из дома и направился по Андреевскому спуску на Владимирскую улицу. Во сколько именно часов это было? Как следует из текста «Белой гвардии», литературный герой Алексей Турбин спал до двух часов дня (вернее, до без десяти двух), затем проснулся, «словно водой облитый», оделся, взял оружие и успел перемолвиться со своей сестрой. К началу трех часов А. Турбин оказался на углу Андреевского спуска и Владимирской улицы, за «чудовищную» сумму взял извозчика и поехал к Педагогическому музею. В тот день Владимирская улица была запружена повозками интендантства и отступающими войсками, а потому Алексей Турбин мог добраться к музею не ранее 15.00. Именно здесь в поисках своей исчезнувшей части он и напоролся на подходившие части украинских войск.
На этом моменте стоит остановиться особо, и обратиться к воспоминаниям уже упоминаемого нами писателя Романа Гуля, участника событий, развернувшихся около 15.30—16.00 дня 14 декабря возле Педагогического музея: «В Педагогическом музее скопилось более 2000 человек. Но в комнатах лежат только наиболее усталые. Большинство наполнило большой вестибюль, толпятся у входа, стоят вокруг здания — ждут «конца». Конец авантюры — почти пришел. По городу со всех сторон близится, трещит стрельба. Слышны неясные крики толпы. Мы столпились у здания — ждем последнего акта. Вдруг за углом, совсем близко толпа закричала громкое: «Слава! Слава!» и затрещали выстрелы. Все около музея вздрогнули, метнулись, большинство кинулось: в здание, толкая друг друга. В кучке оставшихся на улице закричали в цепь! в цепь! Захлопали затворами. Но к оставшимся бросились из толпы. — «Господа! что Вы! — бросьте! все равно ведь все кончено! Вы всех погубите!». И через мгновение около музея не было никого, а в вестибюле стоял взволнованный генерал Канцырев, собираясь вступить в переговоры...»
Так в Педагогическом музее около 16.00 произошла капитуляция защитников Киева. В толпе, находившейся около музея, был и Михаил Булгаков, который догадался бежать не в музей, а домой. Юнкер Николай Булгаков, младший брат писателя, оказался менее опрометчивым и попал в музей, где вместе с остальными был пленен петлюровцами.
Теперь попробуем перейти к бегству писателя от бойцов украинских частей. Вот что об этом дне Михаил Булгаков в последующем написал в своих «Необыкновенных приключениях доктора»:
«II. Йод спасает жизнь
Вечер... декабря
Пятую власть выкинули, а я чуть жизни не лишился... К пяти часам дня все спуталось. Мороз. На восточной окраине пулеметы стрекотали. Это — «ихние». На западной пулеметы — «наши». Бегут какие-то с винтовками. Вообще — вздор. Извозчики едут. Слышу, говорят: новая власть тут...»
«Ваша часть (какая, к черту, она моя!!) на Владимирской». Бегу по Владимирской и ничего не понимаю. Суматоха какая-то. Спрашиваю всех, где «моя» часть... Но все летят, и никто не отвечает. И вдруг вижу — какие-то с красными хвостами на шапках пересекают улицу и кричат:
— Держи его! Держи!
Я оглянулся — кого это?
Оказывается — меня!
Тут только я сообразил, что надо было делать — просто-напросто бежать домой! И я кинулся бежать. Какое счастье, что догадался юркнуть в переулок. А там сад. Забор. Я на забор.
Те кричат:
— Стой!
Но как я ни неопытен во всех этих войнах, я понял инстинктом, что стоять вовсе не следует. И через забор. Вслед: трах! трах! И вот откуда-то злобный взъерошенный белый пес ко мне. Ухватился за шинель, рвет вдребезги. Я свесился с забора. Одной рукой держусь, в другой банка с йодом (200 gr.). Великолепный германский йод. Размышлять некогда. Сзади топот. Погубит меня пес. Размахнулся и ударил его банкой по голове. Пес окрасился в рыжий цвет, взвыл и исчез. Я через сад. Калитка. Переулок. Тишина. Домой... (...)
...До сих пор не могу отдышаться!
...Ночью стреляли из пушек на юге, но чьи это — не знаю. Безумно йода жаль».
Итак, перед нами отрывок автобиографической прозы Михаила Булгакова, который мы попробуем проанализировать с исторической точки зрения. Начнем со времени описанного события. М. Булгаков пишет о пулеметах, «стрекотавших» на западном и восточном участках города. Этими пулеметами могут быть только пулеметы графа Келлера, действительно «стрекотавшие» возле городской Думы на Крещатике в 16.00. С западом и востоком определиться намного сложнее, поскольку неизвестно, что для Михаила Булгакова было в городе западом, а что — востоком. Упомянув о том, что было около 5 часов дня, писатель дает нам ясно понять, что было еще светло, поскольку других ассоциаций слово «день» вызывать просто не может. Но в середине декабря как в 1918 году, так и сейчас, в 16.30 наступали сумерки, а в 17.00 было уже темно, а потому и в данном случае речь идет, скорее всего, о четырех — начале пятого.
Интересными для нас являются и «красные хвосты» на папахах бойцов украинских частей. В составе Осадного корпуса армии УНР, бравшего Киев, действительно была одна воинская часть, носившая красные шлыки («хвосты») — так называемый 1-й курень Червонных казаков атамана Тихенко, входивший в состав 1-й Днепровской дивизии. Именно эта дивизия, имея в авангарде курень Тихенко, первой вошла в Киев и захватила в плен остатки гетманско-белогвардейских войск, скопившихся в Педагогическом музее. Частей с «красными хвостами» на всю украинскую армию было несколько, и только одна из них — курень Червонных казаков — находилась в Киеве. Именно поэтому такая мелкая подробность, как красные шлыки на папахах, полностью отвечающая исторической действительности, лишний раз убеждает нас в том, что будущий писатель был свидетелем и невольным участником событий, развернувшихся возле Педагогического музея 14 декабря 1918 года около четырех часов дня.
Бегство Булгакова. Пожалуй, мы дошли до самого интересного, и должны остановиться, чтобы сделать некоторые разъяснения. Дело в том, что по нашему глубокому убеждению бегство Николки Турбина и побег от петлюровцев Алексея Турбина, в сущности, являются одним и тем же событием. Почему мы так считаем?
Начнем с Николки Турбина. В последующем мы еще подробно расскажем о печальных похождениях Николая Булгакова и трагической гибели генерала Келлера (во многом — литературного образа полковника Най-Турса), а сейчас остановимся на этих лицах лишь вкратце. Боя, описанного Михаилом Булгаковым в «Белой гвардии», который состоялся в 16.00 на Брест-Литовском шоссе, в котором принимал участие Николай Турбин и погиб Най-Турс, на самом деле не было. В это же время был похожий бой генерала Келлера, но не на Брест-Литовском шоссе, а на Крещатике. В этом бою Николай Булгаков не участвовал, как, впрочем, не принимал участия вообще ни в каких боях 14 декабря 1918 года. Николай Афанасьевич, как военнослужащий дружины генерала Кирпичева, попал в Педагогический музей, из которого смог выбраться раненым в голову осколками стеклянной крыши лишь накануне Нового года. Поэтому, бежать с Брест-Литовского шоссе на Андреевский спуск он никак не мог.
Еще проще обстоит дело с Алексеем Турбиным и Михаилом Булгаковым. Как известно, писатель никогда не имел боевых ранений, не мог он их получить 14 декабря 1918 года. Потому история с ранением является литературным вымыслом. Зачем же она была введена в роман? В то время Михаил Афанасьевич был морфинистом и его состояние к концу декабря 1918 года стало весьма скверным. К чести писателя стоит сказать, что он избавился от пристрастия к наркотикам, но при этом Михаил Булгаков имел со здоровьем ряд осложнений. После бегства от Педагогического музея он почти сразу слег в постель. Поскольку такой факт биографии имел место, писатель решил не обходить его вниманием, а представить, как легкое ранение, повлекшее за собой ряд осложнений, которые во время гражданской войны были почти неизбежны (в частности, самыми распространенными осложнениями были разные формы тифа).
Не исключено, что возле Педагогического музея Михаил Булгаков встретил уже переодетого в штатское подполковника А.Ф. Малышева, который и посоветовал ему бежать. Так или иначе, но Булгаков сорвал узкие военно-медицинские галунные погоны и помчался по маршруту в обход Владимирской улицы: по Фундуклеевской и Театральной, мимо магазина мадам Ольги в сторону Андреевского спуска. Вполне возможно, что он забыл снять с шапки российскую офицерскую кокарду, что и вызвало стрельбу вслед червонных казаков. Как следует из романа, от музея Алексей Турбин беспрепятственно добежал по Театральной до Золотоворотского сквера: «Было ровно четыре часа дня на старинных часах на башне дома напротив. Начало чуть-чуть темнеть. Улица совершенно пуста. Мрачно оглянулся Турбин, гонимый предчувствием, и двинулся не вверх, а вниз, туда, где громоздились, присыпанные снегом в жидком сквере, Золотые ворота. Один лишь пешеход в черном пальто пробежал навстречу Турбину с испуганным видом и скрылся».
Что было потом? Об этом опять таки повествует писатель в романе: «Есть же такая сила, что заставляет иногда глянуть вниз с обрыва в горах... Тянет к холодку... к обрыву... И так потянуло к музею. Непременно понадобилось увидеть, хоть издали, что там возле него творится. И, вместо того, чтобы свернуть, Турбин сделал десять лишних шагов и вышел на Владимирскую улицу. Тут сразу тревога крикнула внутри, и очень отчетливо Малышевский голос шепнул: «Беги!» Турбин повернул голову вправо и глянул вдаль, к музею. Успел увидать кусок белого бока, насупившиеся купола, какие-то мелькавшие вдали черные фигурки... больше все равно ничего не успел увидеть.
В упор на него, по Прорезной покатой улице, с Крещатика, затянутого далекой морозной дымкой, поднимались, рассыпавшись во всю ширину, серенькие люди в солдатских шинелях. Они были недалеко — шагах в тридцати. Мгновенно стало понятно, что они бегут уже давно и бег их утомил. Вовсе не глазами, а каким-то безотчетным движением сердца Турбин сообразил, что это петлюровцы».
Итак, на углу Прорезной и Владимирской, там, где в соответствии с романом находится конфетница «Маркиза», Михаил Булгаков встретился с подразделениями 1-го Днепровского полка, которые, в отличие от куреня Червонных казаков, не пошли к Педагогическому музею, а проследовали по Бибиковскому бульвару к Крещатику, повернули в сторону Думы, где нарвались на пулеметы графа Келлера. Одна сотня Днепровского полка еще при следовании по Крещатику была направлена вверх по Прорезной к Владимирской улице. Именно ее и увидел писатель. Как следует из романа, Алексей Турбин выскочил с Прорезной и понесся по Владимирской улице в сторону Софийской площади. Когда он очутился возле Малоподвальной (Малопровальной), на Владимирскую со стороны Прорезной выбежали днепровцы, которые и открыли огонь по бежавшему человеку. Турбин юркнул в Малоподвальную и побежал по ней вниз — в сторону Михайловского переулка. Могла ли вообще состояться перестрелка на Малоподвальной улице, в которой был ранен Алексей Турбин и убит один из преследователей? Нет, не могла. Дело в том, что расстояние от угла Прорезной до угла Малоподвальной улиц, разделявших беглеца и днепровцев больше, чем расстояние от угла Малоподвальной до угла Михайловского переулка. Следовательно, днепровцы могли появиться на Малоподвальной не раньше, чем писатель успел бы свернуть в Михайловский переулок или в одну из калиток на Малоподвальной. К тому же, в романе ясно сказано, что бежавшие по Прорезной люди выглядели уставшими и запыхавшимися, а наш беглец имел еще большой запас сил. Впрочем, по большому счету мы вообще не думаем, что Михаила Булгакова кто-либо преследовал на Малоподвальной.
Итак, по-видимому Михаил Булгаков в результате перелез через калитку и юркнул в подворотню теперешнего дома № 10 Малоподвальной улицы. Там он, естественно, не повстречал Юлии Рейс, зато встретил злую белую собаку, в которую пришлось запустить йодом. Что было дальше? А это самое интересное...
Уже давно киевоведы определились в том, что Николка Турбин по описанному Михаилом Булгаковым в романе маршруту никак не мог попасть с Брест-Литовского шоссе на Подол и Андреевский спуск. Сам путь к Подолу фактически пролегает через полгорода, и должен был занять у Николки часа полтора, если не больше. Поэтому, многие булгаковеды не стали ломать голову над маршрутом бегства Н. Турбина, отнеся его к фантазиям писателя. А зря... Но что же это тогда за маршрут, описанный Булгаковым?
Попробуем предположить, что буквальное прочтение названий улиц в случае с Николаем Булгаковым не срабатывает. Тогда не действительной будет и параллель с названиями, приведенная в книге А. Кончаковского и Д. Малакова «Киев Михаила Булгакова»: Фонарный переулок — Керосинная улица (теперь ул. Шелуденко), Разъезжая улица — Ростиславская (теперь ул. Н. Коперника) Лубочицкая улица — Глубочицкая, Ловская улица — Львовская, а Вольский спуск — Вознесенский спуск (теперь ул. Смирнова-Ласточкина).
По логике, Николка Турбин сначала побежал от Керосинной (Фонарной) к Ростиславской (Разъезжей) улице. Но в этом не было никакого смысла, поскольку Николка, таким образом, совершал большой крюк и должен был миновать как минимум еще две или три улицы, о которых в романе нет ни слова. Как следует из текста «Белой гвардии», выбежав на угол Лубочицкой и Ловской улиц (по Кончаковскому и Малакову Глубочицкой и Львовской), Николай Турбин заглянул на Ловскую и вдали увидел «танцующую конницу с синими пятнами на папахах», а так же услышал хлопки выстрелов. Если бы это действительно была Львовская улица, то Николка там ничего бы не увидел: Лукьяновку и Подол украинские части заняли лишь утром 15 декабря. Вечером 14 декабря их там просто не было. Но если даже предположить, что он побежал вниз по Глубочицкой улице, то тогда попасть на Вознесенский спуск Николай Турбин никак не мог, поскольку таковой оставался далеко позади. Спустившись по Глубочицкой улице вниз, он бы попал к Житнему рынку и Флоровскому женскому монастырю, откуда было рукой подать до дома. Николке не пришлось бы пересекать весь Подол и выходить к началу Андреевского спуска, как это описано в романе. Таким образом, бегство по этому маршруту представляется сложным, запутанным и непонятным.
Попробуем предположить, что Фонарный переулок, это не Керосинная улица, а все та же Малоподвальная. И бежал от преследователей сам Михаил Булгаков. Тогда получается, писатель побежал по Политехническому шоссе (все той же Владимирской улице) и вскочил на Малоподвальную улицу (Фонарный переулок). Здесь он перепрыгнул через решетку в подворотне теперешнего дома № 10 на углу улицы (в «Необыкновенных приключениях доктора» — через забор, в случае с Алексеем Турбиным — калитку в деревянной черной стене дома, а с Николаем Турбиным — через стену) и встретился нос к носу со злой белой собакой, которую ударил банкой с йодом. Вот как эта неожиданная встреча была описана в романе: «Первые же ворота на правой руке зияли, Николка вбежал в гулкий пролет, выбежал на мрачный скверный двор с сараями красного кирпича по правой и кладкой дров по левой, сообразил, что сквозной проход посредине, скользя, бросился туда и напоролся на человека в тулупе». Белая собака, окрашенная йодом в рыжий цвет, и послужила прообразом злого дворника с громадной рыжей бородой, который встретил Николку Турбина и схватил его за руку и ногу.
Кстати говоря, через такой же двор, похожий на двор теперешнего дома № 10 на Малоподвальной, вела раненого Алексея Турбина Юлия Рейс: Бегите сюда. За мной бегите, — шепнула женщина, повернулась и побежала по узкой кирпичной дорожке. Турбин очень медленно побежал за ней. На левой руке мелькнули стены сараев, и женщина свернула. На правой руке какой-то белый, сказочный многоярусный сад». Мы уверены, что дворы, которые пересекали Николка и Алексей Турбин, являются одними и теми же, и в двух ракурсах свидетельствуют нам о пути бегства самого Михаила Булгакова.
Гадать о том, бежал или не бежал домой Михаил Булгаков от петлюровцев — дело крайне неблагодарное. Поэтому, пожалуй, остановимся на уже достигнутом и обратимся к воспоминаниям первой супруги М. Булгакова Татьяны Николаевны Лаппа: «Пришел Сынгаевский и другие Мишины товарищи и вот разговаривали, что надо не пустить петлюровцев и защищать город, что немцы должны помочь... а немцы все драпали. И ребята сговаривались на следующий день пойти. Остались даже у нас ночевать... А утром Михаил поехал. Там медпункт был... И должен был быть бой, но его, кажется, не было. Михаил приехал на извозчике и сказал, что все кончено и что будут петлюровцы».
Таким образом, захватывающие бегства, приведенные в романе «Белая гвардия», заканчиваются весьма прозаически: наш герой на самом деле вернулся на извозчике домой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |