Доклад начальника тайной службы в этой главе («Как прокуратор пытался спасти Иуду») являет множество противоречий. Они содержатся как внутри самого доклада, так и в сравнении с содержанием других глав романа, преимущественно между 25-й и 16-й главами.
Конечно, этому может быть дано формальное объяснение — у них разные авторы. Во 2-й главе («Понтий Пилат») рассказчиком выступает Воланд. В 16-й главе («Казнь») мы видим сон Иванушки Бездомного. Главы 25-я («Как прокуратор пытался спасти Иуду») и 26-я («Погребение») представляются читателям из тетрадей мастера. Рассмотрим, будет ли разность авторов объяснением и по сути расхождений.
Если Афраний доложил Пилату, что перед повешением на столб Иешуа отказался от напитка, то в 16-й главе сообщается, что, провисев четыре часа на столбе, Иешуа с радостью принял предложение утолить жажду. Подчеркнем — с радостью.
Следующее противоречие допускается уже в отношении Пилата. Он эмоционально осуждает отказ Иешуа от напитка. Однако в 16-й главе ничего не показывает на ослабление мук двух других повешенных, от него не отказавшихся. Наоборот, сообщается, что Иешуа оказался счастливее других. Он уже через час потерял сознание и, следовательно, мук не испытывал. Другие же страдали еще два часа, и только затем Гестас сошел с ума, а Дисмас продолжал испытывать мучения.
Далее следуют противоречия как между высказываниями Иешуа, переданными Афранием, так и между речами и поступками философа в разных главах. В первом случае, Иешуа то никого не винит за отнятую жизнь, то считает одним из главных пороков трусость. Во втором случае, его осуждение трусости выбивается своей инородностью в сравнении с предшествующими и последующими высказываниями персонажа, в которых Иешуа никого не осуждал, а, наоборот, утверждал, что все люди добрые и поэтому неизбежно настанет царство истины и справедливости, где не будет надобно никакое насилие. Так как высказывание о трусости диссонирует с идеями Иешуа, то в следующей 26-й главе («Погребение») Булгаков приложил много усилий, что бы эту инородность затушевать.
Последним, четвертым, противоречием будем оценка начальником тайной стражи поведения Иешуа. Перед повешением на столбе оно как раз было естественным. И странно, что ошибку совершил ни кто иной как Афраний. А вот действительно странным поведение Иешуа было во время транспортировки его к месту казни. Его описал Левий Матвей.
Возможное объяснение будет иметь не внутреннюю причину из текста и контекста романа, а внешнюю. Если задача Воланда показать в Иешуа другого Иисуса, то изменения с бродячим философом должны происходить в другое время, в другом виде и иметь другую причину. При таком объяснении будет понятна природа «особенности» Иешуа, которая противоречит его поведению и речам во 2-й и 16-й главам ершалаимского романа и в эпилоге.
1. Показания Афрания и рассказчика расходятся
В 25-й главе («Как прокуратор пытался спасти Иуду») начальник тайной службы Афраний докладывал Пилату о том, как проходила казнь трех осужденных на Лысой горе.
«— А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?
— Да. Но он, — тут гость закрыл глаза, — отказался его выпить.
— Кто именно? — спросил Пилат.
— Простите, игемон! — воскликнул гость, — я не назвал? Га-Ноцри».
Этой «принципиальности» перед повешением противоречит поведение Иешуа в конце казни, которое сообщил рассказчик в 16-й главе («Казнь»). Перед смертью Иешуа не отказывался от последнего глотка воды. Более того, он с радостью его принял.
«— Пей! — сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу».
2. Реакция Пилат и сообщение рассказчика расходятся
Далее, реакция прокуратора на сообщение об отказе Иешуа от напитка, изложенная в 25-й главе, не согласуется с описанным в 16-й главе положением осужденных на столбах во время казни.
«— Безумец! — сказал Пилат, почему-то гримасничая. Под левым глазом у него задергалась жилка, — умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?
— Он сказал, — опять закрывая глаза, ответил гость, — что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.
— Кого? — глухо спросил Пилат.
— Этого он, игемон, не сказал».
Здесь нужно вернуться к первому сообщению Афрания из главы 25-й. Итак, всем осужденным перед повешением предлагался напиток, чтобы они легче переносили солнечные ожоги1. Следует полагать, что из троих отказался только Иешуа, двое других напиток выпили. Однако, из описания рассказчика в главе 16-й не видно, что это помогло двум повешенным. Наоборот, отказавшийся Иешуа оказался, как ни странно, в лучшем положении.
«Повешенный на нем Гестас к концу третьего часа казни сошел с ума от мух и солнца и теперь тихо пел что-то про виноград, но головою, покрытой чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять.
Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что его не одолевало забытье, и он качал головой, часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме».
И тут уместно замечание, что в 16-й главе автор не показал, как напиток перед повешением помог Гестасу и Дисмасу от солнечных ожогов. Получилось наоборот, оба повешенных три часа находились в сознании и явно страдали от мук, которые им причиняли мухи, слепни и солнце. Затем Гестас сошел с ума, а Дисмас продолжал мучиться.
3. Ответ Афрания и сообщение рассказчика расходятся
Далее, Афраний сообщил, отвечая на вопрос прокуратора.
«— Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат?
— Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость».
Во-первых, ответ Афрания может означать, что солдаты были вблизи Иешуа, но осужденный не обращался к ним с проповедями. Однако, из текста видно, что на месте казни солдат не было. Там находились только те, кто имел отношение к казни: сам Афраний и конвой тайной стражи, шестеро палачей и начальник храмовой охраны. Во время транспортировки к Лысой горе Иешуа находился в повозке, которую сопровождал конвой тайной стражи. Солдаты же двигались цепью по краям дороги. Поэтому если бы Иешуа захотел с ними заговорить, ему бы пришлось обращаться к ним через головы конвоя.
Во-вторых, высказывание Иешуа о трусости переданное Афранием расходится с предшествующим высказыванием бродячего философа: «— Он сказал, — опять закрывая глаза, ответил гость, — что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь». Однако, осуждение кого-либо в трусости будет явным обвинением.
Кроме того, осуждение трусости будет идти в разрез и с высказываниями Иешуа во 2-й и 16-й главах («Понтий Пилат») и в эпилоге романа. А благодарность и незлобивость как раз будут соответствовать взглядам бродячего философа, для которого все без исключения являются «добрыми людьми».
Вообще, осуждение трусости из уст бродячего философа выглядит странно. Кто привык жить милостью и подаянием, стремится расположить к себе людей, а не вступать с ними в конфликт. В особенности с представителями власти. Поведение Иешуа во 2-й главе это и подтверждает.
«Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора».
«Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам».
— Римского прокуратора называть — игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
— Я понял тебя. Не бей меня».
Иешуа сразу осознал правило обращения к прокуратору и в дальнейшем строго ему следовал. Хотя это нарушало его принцип, что все люди добрые. Он поэтому так ко всем и обращался. Тем не менее, нарушение собственного принципа перед угрозой новой боли будет проявлением трусости. Но себя Иешуа не корит за трусость.
«— Мое? — торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева».
«— Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет».
«— А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, — я вижу, что меня хотят убить».
Поэтому мы полагаем, что слова о трусости из уст трусливого Иешуа, даже в передаче Афрания, звучат странно. Не его это мысль. Но видимо было нужно, чтобы это обвинение было озвучено, и прокуратор мог отнести его к себе. Если философ в силу своего бродячего образа жизни должен был спокойно воспринимать даже обвинение в трусости, как он равнодушно принял оскорбление от Левия Матвея, сравнившего его с собакой, то для прокуратора Понтия Пилата, проявившего доблесть в битвах, это было сильным обвинением. Для воинов в отличие от штатских, особенно бродяг, естественно гордиться отвагой, и презирать трусость. Именно для военных трусость будет одним из страшных грехов.
Поэтому можно предположить, почему Булгаков вложил в уста Иешуа эту мысль. Хоть она была несправедливая и бездоказательная, но с ней согласился Пилат, признал свою вину и дальнейшее его наказание представляется читателю «справедливым». Однако в общей системе взглядов бродячего философа мысль о трусливости выделяется своей искусственностью.
4. Сообщения Афрания и Левия Матвея расходятся
В конце ответов на вопросы прокуратора Афраний сообщил.
«— К чему это было сказано? — услышал гость внезапно треснувший голос.
— Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.
— В чем странность?
— Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой».
Здесь с Афранием можно согласиться, что Иешуа вел себя странно, но не согласиться с указанием, в чем заключалась эта странность. Именно такое поведение Иешуа, как описал его начальник тайной службы, было для бродячего философа обычным. Как можно увидеть по сцене допроса из 2-й главы («Понтий Пилат»).
Иешуа вел себя странно не на месте казни, а во время его транспортировки к Лысой горе. «Когда осужденных повели на гору, Левий Матвей бежал рядом с цепью в толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом незаметно дать знать Иешуа хотя бы уж то, что он, Левий, здесь, с ним, что он не бросил его на последнем пути и что он молится о том, чтобы смерть Иешуа постигла как можно скорее. Но Иешуа, смотрящий вдаль, туда, куда его увозили, конечно, Левия не видал». (Глава 16)
Именно это поведение и высказанная мысль о трусости отличаются от предшествующих и последующих мыслей и поведения Иешуа.
Примечания
1. «По свидетельству евангелистов, Спасителю перед распятием предложили напиток, который св. Матфей, по его вкусу, называет «уксусом, смешанным с желчью» (Мф. 27:34), а св. Марк, по составу напитка, называет его «вином со смирной» (Мк. 15:23). Смирной назывался сок миррового дерева, белого цвета и очень благовонный, вытекающий из дерева или сам собой, или после надреза, подобно соку нашей березы. На воздухе этот сок сгущался и потом превращался в смолу (4). Эта смола была смешана с кислым вином и, быть может, с другими горькими веществами. Действие, производимое таким напитком, было как бы притупляющее или усыпляющее нервы, а вместе ослабляющее чувствительность человека. Значит, такой напиток мог хоть отчасти ослабить ужасные мучения на кресте. Предложение этого напитка Спасителю было делом сострадания и, несомненно, не со стороны римлян, а иудеев. Римский закон не знал снисхождения к распинаемым и казнимым, и по этому закону, не полагалось давать распинаемым напиток, который ослаблял бы их страдания. Это был чисто иудейский обычай. В Талмуде говорится: «всем, кого приговорил синедрион к смерти, давали пить крепкое вино (по другому месту Талмуда, раствор ладана в вине, а по Маймониду, зерна ладана в чашке вина), чтобы притупить их чувства и исполнить место Писания — Притч. 31:6. По свидетельству того же Талмуда, этот напиток приготовлялся знатными женщинами в Иерусалиме. Вероятно, римляне, щадя некоторые установления иудеев, оставили им и этот обычай милости и снисхождения к казнимым преступникам. Как милость, этот напиток был предложен и Спасителю. Но Тот, Кто совершенно свободно и добровольно шел на смерть и мучения, Кто в каждый миг этих мучений мог их и прекратить совсем, не пожелал вкусить предложенного напитка». Скабалланович М. Крест и распятие Спасителя (археологический очерк). Сведения для настоящей статьи почерпнуты из книги проф. Н. Маккавейского «Археология истории страданий Господа Иисуса Христа». Киев. 1891 г. https://vozdvizhenie.paskha.ru/istoria/arheolog/
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |