Слабоумие Иешуа

Обвинение в разрушении храма

В своем рассказе двум литераторам на Патриарших прудах Воланд представил сначала суд, прошедший во дворце прокуратора Иудеи. Понтий Пилат разбирал обвинение Иешуа Га-Ноцри в совершении двух преступлений. Первое — подсудимый призывал ершалаимцев к разрушению иудейского храма.

«Пилат заговорил по-гречески:

— Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:

— Я, доб... — тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, — я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие. <...>

— Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, — говорил монотонно прокуратор, — а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

— Эти добрые люди, — заговорил арестант и, торопливо прибавив: — игемон, — продолжал: — ничему не учились и все перепутали, что я говорил. <...>

— А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?

Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в висок, был невыразимо мучителен, и этот голос говорил:

— Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее. <...>

— <...> Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить... или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

— Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

— О да, ты не похож на слабоумного, — тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой <...>»

Содержание понятия

Рассмотрим, правильно ли употреблен и применен в этом случае термин «слабоумие».

Сейчас он считается архаичным и заменен на понятие «расстройство интеллекта» (от лат. intellectus «понимание, познание») — это психиатрический синдром или совокупность симптомов, указывающих на определённое болезненное состояние интеллекта. Оно бывает врождённым (умственная отсталость) или приобретённым (деменция) поражением способности мыслить, в результате которого у человека:

снижается способность понимать связь между окружающими явлениями,

утрачивается способность отделять главное от второстепенного,

утрачивается критика к своим высказываниям и поведению.

В психиатрии слабоумие относится к изменениям процесса рационального познания в виде осложнения или полной невозможности к овладению знаниями; умозаключений; суждений; критических способностей. При приобретённом слабоумии использование старых знаний, умений и навыков также осложняется или становится невозможным.

Таким образом, слабоумным будет тот, кто плохо понимает причинно-следственную связь между событиями или явлениями, плохо отделяет главное от второстепенного и плохо понимает, что и кому он говорит и что делает.

Исходя из определения, можно согласиться с героями из приведенного отрывка, что Иешуа Га-Ноцри не слабоумный. Он четко понимает причинно-следственную связь. Для его цели, чтобы народ овладел новой истиной, нет надобности в разрушении храма в Ершалаиме. В здании, в конечном счете, и сам Иешуа может проповедовать новую истину, вытеснив старую веру. И бродячий философ это прекрасно осознает.

Обвинение в отрицании власти кесаря

Когда же литераторы, для которых Воланд и повествовал, укрепились в мысли о достаточной разумности Иешуа, последовало изображение настоящего слабоумия бродячего философа. Однако, после предшествующего укрепления во мнении, что он не слабоумен, всякий ли осознает виновность Иешуа по второму обвинению и то, что Га-Ноцри не понимает этого и тем самым проявляет слабоумие?

Во-первых, Иешуа не понимал никаких взглядов и намеков прокуратора.

«— Слушай, Га-Ноцри, — заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны, — ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или... не... говорил? — Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту.

— Правду говорить легко и приятно, — заметил арестант.

— Мне не нужно знать, — придушенным, злым голосом отозвался Пилат, — приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить. Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти.

Никто не знает, что случилось с прокуратором Иудеи, но он позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор. <...>

— И что же ты сказал? — спросил Пилат, — или ты ответишь, что ты забыл, что говорил? — но в тоне Пилата была уже безнадежность».

Да, Иешуа был безнадежен. Тем не менее, исследователи в этом моменте утверждают о принципиальности Га-Ноцри. Бродячий философ не отказался от своих убеждений (правду говорить легко и приятно) и тем проявил мужество. Правда, литературоведы упускают один момент — действие Иешуа должно быть осознанным, он должен понимать последствие следования своему принципу. Однако, именно этого и не было. Га-Ноцри не понимал степени опасности, к чему может привести его желание говорить правду. Хотя прокуратор не двусмысленно его предупреждал: «Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти».

Во-вторых, ни после ареста, ни во время суда прокуратора Иешуа совершенно не понимал причинно-следственную связь между содержанием его беседы с Иудой из Кириафа и задержанием стражниками.

«— Дело было так, — охотно начал рассказывать арестант, — позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком, который назвал себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил... <...>

— Очень добрый и любознательный человек, — подтвердил арестант, — он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно... <...>

— Да, — немного удивившись осведомленности прокуратора, продолжал Иешуа, — попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.

— И что же ты сказал? — спросил Пилат, — или ты ответишь, что ты забыл, что говорил? — но в тоне Пилата была уже безнадежность.

— В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть. <...>

— Далее ничего не было, — сказал арестант, — тут вбежали люди, стали меня вязать и повели в тюрьму».

В-третьих, Иешуа не понимал опасности речей о наступлении времени, когда не будет власти кесарей. Вот это можно рассматривать как прямой призыв народа к восстанию в Ершалаиме и свержению власти римского императора. После изгнания римлян из города на него действительно уже не будет распространяться власть кесаря. И только что подобное волнение произошло в Ершалаиме. Трое зачинщиков были схвачены и приговорены к смертной казни. И об этом Понтий Пилат прямо спрашивал Иешуа.

«— <...> Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? — тут прокуратор указал на свиток пергамента. <...>

— Не знаешь ли ты таких, — продолжал Пилат, не сводя глаз с арестанта, — некоего Дисмаса, другого — Гестаса и третьего — Вар-раввана?»

Однако, следует сказать в оправдание непонимания Иешуа, что даже в наше время авторы учебников по русской литературе и лекторы тем по роману «Мастер и Маргарита», также не понимают всей опасности, кроящейся в словах о временности власти кесарей. По их представлениям бродячий философ совершенно невиновен, хотя и говорил подобное, нарушающее римский закон. И в качестве подтверждения своего заблуждения литературоведы ссылаются не на слова прокуратора, сказанные на суде, когда Понтий Пилат ясно осознавал все последствия слов и дел, а на мысли игемона во сне, когда спящий никак не может контролировать полет своей фантазии.

В-четвертых, даже после сначала предупреждения, а затем и реакции Понтии Пилата на ответ Га-Ноцри, тот все еще не понимал, в какую опасную для себя ситуацию попал.

«Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти. <...>

— На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия! — сорванный и больной голос Пилата разросся.

Прокуратор с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой.

— И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней! <...>

Первым заговорил арестант:

— Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль».

Пусть и с большим опозданием, но до Иешуа, наконец, дошло, он все-таки понял, что его жизни угрожает смерть. Правда, Га-Ноцри еще наивно надеялся ее избежать и не понимал, какой она будет.

«— Ненавистный город, — вдруг почему-то пробормотал прокуратор и передернул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их, — если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.

— А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, — я вижу, что меня хотят убить».

Да, Иешуа уже не светила быстрая и тем легкая смерть от ножа. Его ждали пятичасовые мучения на столбе от палящих лучей солнца и укусов кровососущих мух.

Таким образом, в своем рассказе Воланд сначала представил Иешуа как человека достаточно рассудительного и здравомыслящего. Тот четко соотносил свои цели и средства. И, конечно же, литераторы могли убедиться, что Иешуа никакой не слабоумный и поэтому согласиться с утверждениями бродячего философа и прокуратора на сей счет.

А вот затем Воланд показал Га-Ноцри мыслителем, который не понимал ни намеков, ни прямых слов и ясных предупреждений прокуратора, не видел никакой связи между беседой с Иудой и своим арестом, не осознавал степени опасности из-за речей о власти и при этом наивно надеялся на освобождение. Однако, теперь уже никто из героев романа смело не заявлял, что Иешуа не слабоумный, ибо хорошо было видно обратное.

Вот только многие читатели и литературоведы, несмотря на то, что именно Воланд таким описал Иешуа, все равно, во-первых, видят не его, а Иисуса Христа и, во-вторых, полагают, что так воспринимал его сам Михаил Булгаков. С точки зрения Воланда это даже лучше, что образ Иешуа принимается как писательский взгляд и в таком качестве получает оправдание. Его обман удался.