Любовь к музыке у Михаила Булгакова проявилась еще в детстве. Его сестра Надежда Афанасьевна Земская в письме К.Г. Паустовскому рассказывала про атмосферу, царившую в родительском доме: «В старших классах гимназии мы стали постоянными посетителями симфонических концертов зимой и летом; с нетерпением ждали открытия летнего сезона в Купеческом саду. В доме все играли на пианино. Сестра Варя училась в Киевской консерватории (рояль), сестра Вера пела; кончив гимназию, она стала участницей известного киевского хора Кошица. Да и вся семья пела; у нас образовался свой домашний хор с участием близких друзей. Пели хором мои любимые "Вечерний звон" и "Выхожу один я на дорогу" (запевал нежным тенором младший брат Ваня), а наряду с этим пели "Крамбамбули", "Антоныча", "Цыпленка"; любили петь солдатские песни, чаще других "Вещего Олега" и "Взвейтесь, соколы, орлами". <...>
В доме часто звучала скрипка; играл друг нашей юности, ученик Киевской консерватории, а потом преподаватель Киевской музыкальной школы Александр Петрович Гдешинский. Младшие братья участвовали в гимназическом оркестре струнных и духовых инструментов, у них были свои балалайки и домры, и из их комнаты часто звучали "Светит месяц", "Полянка" и другие народные песни. Мама сносила все это терпеливо. Но когда один из них принес домой тромбон и начал дома разучивать свою партию на тромбоне, тут уж ее нервы не выдержали, и тромбон был отправлен обратно в гимназию».
Все жены Булгакова вспоминают о нем как о страстном любителе музыки. Татьяна Николаевна Лаппа, первая жена Булгакова, пишет: «Ходили в театр, "Фауста" слушали, наверное, раз десять. (!) После венчания жили на Рейтарской, потом на Андреевском спуске. Часто ходили в Купеческий сад на каждый симфонический концерт. Он очень любил увертюру к «Руслану и Людмиле». Напевал из «Аиды»: «Милая Аида. Рая созданье». Больше всего любил «Фауста».
Сестра Михаила Булгакова Надежда Афанасьевна вспоминала: «Михаил любил разные оперы, я не буду их перечислять. Например, уже здесь, в Москве, будучи признанным писателем, они с художником Черемных Михаил Михалычем устраивали концерты. Они пели "Севильского цирюльника" от увертюры до последних слов. Все мужские арии пели, а Михаил Афанасьевич дирижировал. И увертюра исполнялась. Вот не знаю, как с Розиной было дело. Розину, мне кажется, не исполняли, но остальное все звучало в доме».
Михаил Афанасьевич взял у преподавательницы музыки, которая ходила к сестрам, всего несколько уроков, научился читать ноты; потом он уже играл на фортепьяно самостоятельно самые сложные вещи — конечно, любительски. Булгаков обладал мягким баритоном, он мечтал о карьере оперного певца, в юности в Киеве брал уроки вокального искусства. Татьяна Лаппа рассказывала, что он играл вторую рапсодию Листа, любил Вагнера — «Полет Валькирий». Известно, что он и сам сочинял музыку. Благодаря Науму Шаферу, исследователю биографии и творчества И.О. Дунаевского, мы можем услышать «Польку» Михаила Булгакова. Дунаевский записал несколько тактов, импровизированных Булгаковым на рояле, когда он сочинял слова для польки.
«Две оперы как бы сопровождают творчество Михаила Афанасьевича Булгакова — «Фауст» и «Аида». Он остается верен им на протяжении всех своих зрелых лет», — вспоминала Л.Е. Белозерская. Конечно, оперой он не ограничивался, слушал знаменитый московский Персимфанс (симфонический оркестр без дирижера) и «Осуждение Фауста» Г. Берлиоза на сцене Ленинградского театра оперы и балета, посещал концерты зарубежных пианистов Эгона Петри и Карло Цекки, оперетту и эстрадные представления и даже набрасывал либретто балета «Калоши счастья» на сюжет сказки Ханса Кристиана Андерсена.
И все же опера — любимый и главный музыкальный жанр для Булгакова, он постоянно бывает на «Аиде», «Севильском цирюльнике», «Князе Игоре», «Садко», «Сказании о невидимом граде Китеже и деве Февронии», вместе с С.М. Городецким работает над новой редакцией либретто возрождаемого «Ивана Сусанина» Глинки и сам пишет оперные либретто для Б.В. Асафьева, И.О. Дунаевского, С.И. Потоцкого и других композиторов; в дом к нему приходят дирижеры С.А. Самосуд и А.Ш. Мелик-Пашаев, композиторы С.С. Прокофьев, В.Я. Шебалин, А.Ф. Спендиаров и Д.Д. Шостакович. И даже в день именин писателю дарили партитуры его любимых опер «Тангейзер» и «Руслан и Людмила». И больше всего он любил сидеть на репетициях в темной директорской ложе Большого театра и удивляться нестареющему волшебству оперной классики. Когда там пошла в 1926 году опера Римского-Корсакова о граде Китеже, для Булгакова это стало глубочайшим переживанием: «Когда М.А. слушал волновавшую его серьезную музыку, у него делалось особенное лицо, он как-то хорошел даже» (Л.Е. Белозерская).
Последние пять лет своей жизни Булгаков работал в Большом театре литературным консультантом. Работал отлично. Вот как оценил эту работу директор Большого театра Я.Л. Леонтьев в одном из своих выступлений: «Его врожденная музыкальность, — говорил он о Булгакове, — помогала нам, он вместе с творческими работниками Большого театра умел сделать так, чтобы условное оперное и балетное искусство прозвучало по-настоящему...» Да и сам Булгаков признавался: «Для меня особенно ценна та музыка, которая помогает мне думать».
Известна характерная особенность прозы и пьес М.А. Булгакова: они пронизаны музыкой. Мелодии возникают у него постоянно и сразу же исчезают, подчеркнув авторскую мысль, отношение к персонажам и событиям и выразив чувство. Здесь нет ни одной случайной или лишней ноты. Конечно же это говорит о любви писателя к музыке и об отличном знании ее.
На страницах произведений Булгакова звучат его любимые «Фауст», «Аида», «Травиата», «Евгений Онегин», музыка Верди, Чайковского, Глинки, Римского-Корсакова, Бородина, Вагнера.... И все это музыка великая, классическая, серьезная и соответствует в своей глубине, эмоциональном драматизме и философичности роману «Мастер и Маргарита». Именно она, по словам самого писателя, «способствует творчеству». И вдруг рядом с высокой классикой у Булгакова появляются ресторанные романсы и блатные песенки, частушки, вальсы, гитарные любительские переборы, мужественное солдатское пение, непритязательные эстрадные куплетцы, легкомысленные арии оперетт и суровые революционные гимны. К операм, ораториям и симфоническому оркестру неожиданно присоединяются соборные колокола, балалайка, итальянская гармоника, шарманка, трактирный механический орган, патефон и даже турецкие национальные инструменты. Получается, как остроумно замечено в ремарке к пьесе «Зойкина квартира», «страшная музыкальная табакерка», «адский концерт».
То есть звучат не тщательно отобранные шедевры, а сама жизнь, у которой есть своя партитура, по-своему слышимая и выражаемая разными композиторами. И здесь важна не каждая отдельная мелодия или инструмент, но их продуманное созвучие. Поэтому рассказ о событиях у Булгакова всегда имеет постоянный, весьма пестрый, очень умело организованный музыкальный фон, который сам автор в ремарке пьесы «Бег» метко назвал «странной симфонией». Ибо для него музыкальные «вкрапления» — не отдельные украшения текста, но части единого произведения.
Одна ария звучит глуховато и как бы удаляется, другая мелодия нарастает и навязчиво лезет в уши, а «невероятный, ни на что не похожий по развязности своей, марш» оркестру Варьете и его ополоумевшему дирижеру пришлось именно «урезать» по приказу озорного кота Бегемота. Работая над вторым действием пьесы «Бег», Булгаков вдруг попросил пригласить гитариста: «Нужна музыка. Музыка должна быть сильная, неожиданная, и вдруг сразу обрывается». Каждый персонаж имеет свою тему, его характеризующую. Ясно, что все эти разные мелодии и голоса у Булгакова подчиняются, как и подневольные исполнители песни «Славное море священный Байкал» в «Мастере и Маргарите», властным взмахам палочки невидимого дирижера.
Сам Булгаков дирижирует «странной симфонией», помня наизусть каждую партию. Более того, он — автор этой многотомной партитуры. Вбирая в себя продуманно отобранные и трактованные мелодии, слово Булгакова становится музыкальным, начинает звучать.
Выросший в семье профессора духовной академии, писатель умел передать в слове звуковую атмосферу православного богослужения. Вот хоровая «аранжировка» Булгакова из «Белой гвардии».
Идет служба в Софийском соборе Киева:
«Многая ле-е-е-та, многая лета
Мно-о-о-о-о-гая ле-е-е-е-е-е-та
вознесли девять басов знаменитого хора Томашевского.
Мно-о-о-о-о-гая ле-е-е-е-е-е-та
разнесли хрустальные дисканты,
Многая, многая, многая...
рассыпаясь в сопрано, ввинтил в самый купол хор. <...> Страшный бас протодьякона Серебрякова рычал где-то в гуще».
От хоровой литургии — к русской инструментальной музыке:
«Софийский тяжелый колокол на главной колокольне гудел, стараясь покрыть всю эту страшную вопящую кутерьму. Маленькие колокола тявкали, заливаясь без ладу и складу, вперебой, точно сатана влез на колокольню, сам дьявол в рясе и, забавляясь, поднимал гвалт. В черных прорезях многоэтажной колокольни, встречавшей некогда тревожным звоном косых татар, видно было, как метались и кричали маленькие колокола, словно яростные собаки на цепи».
Прислушаемся к партитуре Булгакова: «Граммофон поет: "На земле весь род людской!". Кто-то кричит: "Покупаем примуса!", другой: "Точить ножи, ножницы!", третий: "Самовары паяем!", граммофон: "Чтит один кумир священный". Изредка гудит трамвай. Редкие автомобильные сигналы. Адский концерт. Вот он несколько стихает и гармоника играет веселую польку».
В «Беге» Булгаков сопроводил «Сон пятый» музыкой, которую сам же наименовал «странной симфонией»: «Поют турецкие напевы, в них вплетается русская шарманочная "Разлука", стоны уличных торговцев, гудение трамваев... Где-то надрываются тенора — продавцы лимонов... Басы поют в симфонии: "Каймаки! Каймаки!"».
А вот зарисовка из рассказа «Ханский огонь»: «Вечер настал и родились вечерние звуки. Где-то под Орешневым засвистали пастухи на дудках, за прудами звякали тонкие колокольчики — гнали коров. Вечером вдали пророкотало несколько раз — на учебной стрельбе в красноармейских лагерях».
Часы у Булгакова «играют нежный менуэт» («Дни Турбиных»). Из окна пожарной команды «слышалось приятное ворчание валторны» («Собачье сердце»), «резко закричали гобои в оркестре и начался балет-комедия» («Жизнь господина де Мольера»). Если к этим примерам добавить не раз встречающийся «плеск клавесина», мы по достоинству оценим редкое тембровое чутье композитора Булгакова.
Есть у Булгакова и мимолетные, заметные лишь читателю вдумчивому намеки на авторский замысел, остроумно использующие знаменитые мелодии. И здесь надо напомнить о рассказе «Китайская история», в котором звучит хрустальная мелодия курантов, звучит дважды, в начале и конце, и связана она с именем Ленина. Теперешнему читателю история с боем часов непонятна, он «проскакивает» эту важную авторскую ремарку. Но современникам она была ясна, ведь речь шла о знаменитых часах с курантами на Спасской башне Московского Кремля, восстановленных в 1918 году по распоряжению Ленина и вызванивающих в 12 часов дня «Интернационал» и в 24 часа — «Вы жертвою пали...». Между этими мелодиями и протекает короткая жизнь китайца-пулеметчика, который в начале рассказа действительно проклятый, заклейменный, голодный раб в полном соответствии с текстом «Интернационала», а в конце жертва, павшая «в борьбе роковой» за победу революции.
Стоит отметить обращенные к Мастеру слова Маргариты в финале романа: «Слушай беззвучие». Одна эта реплика больше говорит о глубинной музыкальности Булгакова, чем любые оперные цитаты.