Скорее всего Михаил Булгаков впервые попробовал наркотические вещества в юности, еще во время учебы в университете. Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа вспоминала, как однажды, не то в 1913-м, не то в 1914 году, муж принес кокаин. Сказал: «Надо попробовать. Давай попробуем». По ее словам, им не понравилось. В рассказе «Морфий» писатель красочно описывал действие белого порошка на организм: «Черт в склянке. Кокаин — черт в склянке! Действие его таково: При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к небу, и за ним горит, охватив четверть неба, первый весенний закат».
Через несколько лет, летом 1917 года, когда Булгаков служил в земской больнице в селе Никольском Сычевского уезда Смоленской губернии, он начал принимать сильнейший наркотик морфий. Зависимость началась после того, как к молодому доктору Михаилу привезли больного дифтерией ребенка. Булгаков разрезал ему горло и через трубку отсосал дифтерийные пленки. При этом ему показалось, что одна из пленок попала в горло. Чтобы не заразиться смертельно опасной болезнью, он сделал себе прививку от дифтерии. Эта прививка вызывала сильную реакцию — у Булгакова начался зуд, лицо распухло, тело покрылось сыпью и начались сильные боли, облегчить которые он решил с помощью инъекции морфия. После укола состояние улучшилось и он заснул. А проснувшись, попросил еще морфия — на всякий случай.
Он стал принимать морфий регулярно, и, по свидетельству Татьяны Николаевны, прием морфия подействовал на него поначалу благотворно: «он даже пробовал писать в этом состоянии». Но потом началось привыкание и постепенное разрушение организма: «...помните его снимок перед смертью? Вот такое у него лицо было». Позднее Булгаков описал это состояние в «Морфии», герой которого 25-летний земский доктор Поляков от морфия умрет, оставив предсмертную записку-завещание, где среди прочего будут строки: «Других предупреждаю: будьте осторожны с белыми, растворимыми в 25 частях воды кристаллами. Я слишком им доверился, и они меня погубили».
В 1917—1918 годах Булгаков делал себе уколы уже два раза в день. Морфий доставала жена. Мало того, в это время (по всей вероятности, осенью 1917 года) она оказалась беременна. Муж не принуждал ее к аборту, он просто объяснил ей положение дел, и решение принимала она сама. «"Если хочешь — рожай, тогда останешься в земстве". — "Ни за что!" — и я поехала в Москву, к дядьке... Конечно, мне было ясно, что с ребенком никуда не денешься в такое время. Но он не заставлял меня, нет. Я сама не хотела... Папа мой очень хотел внуков... Если б Михаил хотел детей — конечно, я бы родила! Но он не запрещал — но и не хотел, это было ясно как Божий день... Потом он еще боялся, что ребенок будет больной». Она сделала аборт в Москве, операцию провел дядя Булгакова Николай Михайлович Покровский.
«Мне кажется, что кто-нибудь узнает о моем пороке. И мне тяжело на приеме чувствовать на своей спине тяжелый пытливый взгляд моего ассистента-фельдшера», — писал в своем дневнике доктор Поляков из «Морфия». «И остальные уже заметили. Он видит, здесь уже больше оставаться нельзя. Надо сматываться отсюда. Он пошел — его не отпускают. Он говорит: "Я не могу там больше, я болен"», — вспоминала Татьяна Николаевна.
В беседе с Л. Паршиным Татьяна Николаевна Кисельгоф (фамилия третьего мужа) рассказывала, что однажды Булгаков и ей сделал инъекцию морфия:
«Т.К. Мне он тоже морфий впрыскивал...
Л.П. Вам?!
Т.К. Да. У меня появились страшные боли под ложечкой, и он вспрыснул.
Л.П. Ну! Расскажите, какие ощущения? Интересно!
Т.К. Ощущения? Знаете, у всех, наверное, разные. Он говорил, что замечательные, что куда-то плывешь... А у меня от морфия закружилась голова, и куда-то я упала, потом заснула. А проснулась, у меня рвота началась. Так что на меня морфий отвратительно действует».
В сентябре 1917 года Булгакову удалось перевестись из Никольского в Вязьму. В Вязьме доставать морфий оказалось проще, чем в Никольском. По аптекам ходила жена: «Вязьма — такой захолустный город. Дали нам комнату. Как только проснулись — "иди ищи аптеку". Я пошла, нашла аптеку, приношу ему. Кончилось это — опять надо. Очень быстро он его использовал. Ну, печать у него есть — "Иди в другую аптеку, ищи". И вот я в Вязьме там искала, где-то на краю города еще аптека какая-то. Чуть ли не три часа ходила. А он прямо на улице стоит, меня ждет. Он такой страшный был... Такой он жалкий был, такой несчастный. И одно меня просил: "Ты только не отдавай меня в больницу"».
Весной 1918 года Булгаков вернулся в Киев. По воспоминаниям Татьяны Николаевны, в Киеве Булгаков по-прежнему посылал ее по разным аптекам, она делала это «под его давлением, с большой неохотой». Между ними часто возникали конфликты, однажды муж бросил в нее горящую лампу, другой раз шприц. Мариэтте Чудаковой Татьяна Николаевна рассказывала, что Михаил однажды в нее целился из браунинга. «Ванька и Колька вбежали, вышибли у него браунинг». «Браунинг я у него украла, когда он спал, отдала Кольке с Ванькой: "Куда хотите девайте"», — дополняет этот рассказ ее интервью Л. Паршину.
«Михаил был морфинистом, и иногда ночью после укола, который он делал сам себе, ему становилось плохо, он умирал. К утру он выздоравливал, однако чувствовал себя до вечера плохо. Но после обеда у него был прием, и жизнь восстанавливалась. Иногда же ночью его давили кошмары. Он вскакивал с постели и гнался за призраками», — вспоминал зять Булгакова Леонид Сергеевич Карум.
Одно время Булгаков пробовал употреблять вместо морфия то опиум, то валерьянку, но от суррогатов становилось только хуже («Стал пить опий прямо из пузырька. Валерьянку пил. Когда нет морфия — глаза какие-то белые, жалкий такой»), и не исключено, что позднее эти эксперименты нашли отражение в дневнике его персонажа: «Я — несчастный доктор Поляков, заболевший в феврале этого года морфинизмом, предупреждаю всех, кому выпадет на долю такая же участь, как и мне, не пробовать заменить морфий кокаином. Кокаин — сквернейший и коварнейший яд».
Избавиться от наркотической зависимости Булгакову помог его отчим доктор Иван Павлович Воскресенский. «Он воспринял все происходящее очень серьезно, — рассказывала Татьяна Николаевна. — После раздумий Иван Павлович сказал, что готов взять лечение на себя, но осуществлять он его хотел бы только через мои руки, никого больше не посвящая в суть дела. "Нужно будет попробовать вводить взамен морфия дистиллированную воду, попытаться таким образом обмануть рефлекс пристрастия, — предложил он. — А произносить бесполезные слова, что наркотики подобны смерти... Все это уже, пожалуй, ни к чему, Михаил Афанасьевич ведь и сам знает, сколь ужасны могут быть последствия. Наоборот, будем делать поначалу вид, что и я решительно ни о чем не осведомлен"».
Татьяна Николаевна начала приносить от Воскресенского запаянные ампулы с подменой, которые внешне выглядели как наркотик. «Михаил Афанасьевич ждал меня с нетерпением и сразу же сам делал себе инъекцию. Время шло, по договоренности с Иваном Павловичем я стала приносить такие ампулы реже, объясняя это тем, что в аптеках почти ничего нельзя достать. Михаил Афанасьевич теперь довольно спокойно переносил эти перерывы. Догадывался ли он о нашем заговоре? Мне кажется, что через некоторое время он все понял, но принял правила игры, решил держаться, как ни трудно это было. Он осознавал — вот он, последний шанс. Очень не хотел попасть в больницу. Иван Павлович приходил почти ежедневно — они играли в шахматы, обсуждали профессиональные темы, говорили о политике. Потом выходили на прогулку, спускались обычно к весеннему Днепру. "Тася, все окончится хорошо, Михаил выздоровеет", — убеждал меня Воскресенский. Так пришло избавление — навсегда. Случай очень редкий в медицине».
Эту историю Татьяна Николаевна рассказывала киевскому исследователю А.П. Кончаковскому, однако в разговоре с Л. Паршиным, с которым она была, по-видимому, наиболее откровенна, эпизод с излечением мужа описывала более сдержанно, нехотя и не подтверждая того, что говорила другим интервьюерам:
«Т.К. ...постепенно он сознал, что нельзя больше никакие наркотики применять.
Л.П. Он где-нибудь лечился?
Т.К. Нет. Он знал, что это неизлечимо. Вот так это постепенно, постепенно и прошло. В общем, веселенькая была жизнь. Я чуть с ума тогда не сошла».
Считалось, что Михаил Булгаков окончательно завязал с употреблением морфия в 1918 году. Однако химический анализ рукописи романа «Мастера и Маргариты», над которым писатель работал с 1936 по 1940 годы, показал, что он так и не сумел отказаться от наркотиков. К такому выводу в 2015 году пришла группа ученых из Израиля и Италии, по итогам своих исследований опубликовавшая статью в журнале Journal of Proteomics.
Было проанализировано десять из 127 случайным образом отобранных страниц оригинальной рукописи. В исследовании использовались материалы из Пашкова дома (РГБ) и частных коллекций. Все эти фрагменты рукописи были проданы на аукционе «В Никитском» в 2014 году. Были обнаружены следы морфина, а также продукта его распада в ходе обмена веществ в организме у человека — 6-моноацетилморфина (C19H21NO4). Содержание морфина на квадратный сантиметр каждого из листов рукописи варьировалось от 2 до 100 нанограммов. Высказано две гипотезы: наркотик попал туда либо из слюны и с пальцев писателя (если он употреблял наркотик орально), либо с потом, выделявшимся через кожу рук. Изучение рукописи выдвинуло новые вопросы. Например, предстоит выяснить, возобновил ли Булгаков употребление наркотиков в 1936 году или же сделал это раньше.