Михаил Булгаков | Биография | Запрет «Мольера» и работа в Большом театре (1936

В феврале 1936 года в Московском художественном театре состоялась премьера «Мольера». Репетиции пьесы продолжались четыре года, они вымотали и автора, и актеров, «...я ненавижу эту пьесу, и поэтому мне хочется от нее уйти. Я настолько сбит пьесой, что я ее ненавижу», — говорил во время репетиций «Мольера» в мае 1935 года исполнявший роль Муаррона Борис Ливанов, а незадолго до выхода спектакля прибавил: «...вообще, вся работа по "Мольеру" для меня — как плохой сон». «То, что Станицын вступил в Мольера, когда ему было 33 года, а сейчас ему 38 лет и он еще этого Мольера не сдал, — это разрушает его», — выступил на театральном собрании в июне И.Я. Судаков, а сам Станицын на том же совещании заявил: «Вот я, например, еще два года — и я не сумею сыграть в "Мольере" по своим физическим данным, я толстею и начинаю задыхаться. <...> За два года метро построили. За четыре года у нас построили тяжелую индустрию, всю страну поставили на ноги. Мы становимся передовой страной, а пьесу мы не можем поставить четыре года».

Булгаков в письме П.С. Попову говорил, как бы предчувствуя скорый разгром пьесы: «"Мольер" вышел. Генеральные были 5-го и 9-го февраля. Говорят об успехе. На обеих пришлось выходить и кланяться, что для меня мучительно. Сегодня в "Сов. иск." первая ласточка — рецензия Литовского. О пьесе отзывается неодобрительно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой, об актерах пишет неверно, за одним исключением. <...> Мне нездоровится, устал до того, что сейчас ничего делать не могу: сижу, курю и мечтаю о валенках».

Но первые показы постановки были вполне успешными. Елена Сергеевна писала в дневнике: «11 февраля. Сегодня был первый, закрытый, спектакль "Мольера" — для пролетарского студенчества. <...> После конца, кажется, двадцать один занавес. Вызывали автора, М. А. выходил. Ко мне подошел какой-то человек и сказал: "Я узнал случайно, что вы — жена Булгакова. Разрешите мне поцеловать вашу руку и сказать, что мы, студенты, бесконечно счастливы, что опять произведение Булгакова на сцене. Мы его любим и ценим необыкновенно. Просто скажите, что это зритель просил передать" <...> Сегодня смотрел "Мольера" секретарь Сталина Поскребышев. Оля, со слов директора, сказала, что ему очень понравился спектакль и что он говорил: "Надо непременно, чтобы И.В. посмотрел"».

Иосиф Виссарионович смотреть «Мольера» не стал. Он отправил вместо себя председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платона Михайловича Керженцева и его заместителя Якова Осиповича Боярского. Именно Керженцев и решил судьбу спектакля. Но прежде состоялось еще несколько представлений, причем, если верить дневнику Елены Сергеевны, вполне успешных. «15 февраля. Генеральная прошла чудесно. Опять столько же занавесов. Значит, публике нравится? Но зато у критиков, особенно у критиков-драматургов, лица страшные».

«16 февраля. Итак, премьера "Мольера" прошла. Сколько лет мы ее ждали! Зал был, как говорит Мольер, нашпигован знатными людьми. Тут и Акулов, и Керженцев, Литвинов и Межлаук, Могильный, Рыков, Гай, Боярский... Не могу вспомнить всех. Кроме того, вся масса публики была какая-то отобранная, масса профессоров, докторов, актеров, писателей <...> Успех громадный. Занавес давали, по счету за кулисами, двадцать два раза. Очень вызывали автора. <...> После спектакля мы долго ждали М.А., так как за кулисами его задержали. Туда пришел Акулов, говорил, что спектакль превосходен, но — спросил он М.А. — "поймет ли, подходит ли он для советского зрителя?"»

В газетах начали появляться отрицательные рецензии. Публикации в «Вечерней Москве», в газете «За индустриализацию» и, наконец, очень неприятная для автора подборка отзывов в мхатовской многотиражке. Из дневника Елены Сергеевны: «24 февраля. В мхатовской газете "Горьковец" отрицательные отзывы о "Мольере" Афиногенова, Всеволода Иванова, Олеши и Грибкова, который пишет, что пьеса "лишняя на советской сцене"». Булгакова упрекали за то, что он выбрал какой-то странный, дикий ракурс: угодничество, трусость, хвастливость, честолюбие великого француза, героя, классика, но главное — это кровосмешение («...совершенно недопустимо строить пьесу на версии о Мольере-кровосмесителе, на версии, которая была выдвинута классовыми врагами гениального писателя с целью его политической дискредитации», — писала в «Вечерней Москве» Т. Рокотова; «"Кровосмесительная" версия никем в пьесе не опровергается, придает ей сугубо мещанский характер», — утверждал О. Литовский.

9 марта в «Правде» появляется статья «Внешний блеск и фальшивое содержание» — о «Мольере» в МХАТе. Елена Сергеевна записала: «Как только прочитали ее, Миша сказал — "Мольеру" и "Ивану Васильевичу" конец». Днем пошли в театр. "Мольера" сняли. Вечером звонок Ф. (Ф.Н. Михальского) — «Надо Мише оправдываться письмом». В чем оправдываться? Я сказала, что Миша не будет такого письма писать». Ф.Н. Михальский через много лет написал в своих воспоминаниях, что решение снять пьесу было принято директором МХАТа в тот же день. Спектакль успел пройти семь раз.

18 февраля Булгаков разговаривал с новым директором МХАТа Аркадьевым. Елена Сергеевна говорила: «Сказал, что единственная тема, которая его интересует, для пьесы, это тема о Сталине. Разговор был чрезвычайно интересный, но Миша думает, что никакого материала для пьесы ему не предоставят». 16 марта с Булгаковым полтора часа беседует П.Н. Керженцев, «критиковал "Мольера" и "Пушкина". Миша понял, что "Пушкина" снимут с репетиций»; он показал Керженцеву фотокопию давнего отзыва Горького о «Мольере». «Но Миша не спорил, ни о чем не просил, и ни на что не жаловался».

В конце февраля — начале марта были прекращены съемки фильма М.С. Каростина «Ревизор» по булгаковскому сценарию. Примерно в то же время Булгаков решил принять участие в конкурсе на школьный учебник по истории СССР. В середине апреля в МХАТе заговорили вдруг о возобновлении «Мольера», стали договариваться с Булгаковым о поправках, но эта надежда скоро рухнула. А в середине мая очень быстро решилась судьба еще одной пьесы. После генеральной репетиции комедии «Иван Васильевич» в Театре Сатиры ее сразу запретили. Вслед за «Мольером» и «Иваном Васильевичем» под запрет попала и новая пьеса Булгакова — «Александр Пушкин», написанная в соавторстве с Вересаевым (хотя из-за разногласий Вересаев и снял свое имя с постановки). Главрепертком еще 20 сентября 1935 года дал разрешение на эту постановку. Новой работой Булгакова заинтересовались сразу несколько театров. Помимо театра Вахтангова в Ленинграде и МХАТа интерес к «Пушкину» проявили в Харькове, в Смоленске, в московском Камерном театре, в украинском Театре Красной армии; давний издатель Булгакова Н.С. Ангарский предлагал «перевести "Пушкина" и печатать за границей»; возникла идея написать на основе пьесы оперу. Весной 1936 года «Пушкина» репетировали в театре Вахтангова, тогда же в прессе о ней появились отрицательные отзывы. В начале февраля 1937 года Главрепертком приостановил работу вахтанговцев над пьесой «Александр Пушкин».

В мае 1936 года он подписал договор с МХАТом о переводе «Виндзорских проказниц». «Очень грустно, что М.А. должен подписать этот договор. Но нам нужны деньги на поездку в Киев, иначе без отдыха М.А. пропадет при такой жизни», — писала Елена Сергеевна (Булгаков получил 5 тысяч рублей). В июне 1936 года актеры МХАТа были в Киеве на гастролях. С ними поехали и Булгаковы. 4-го числа они присутствовали на показе в Киеве «Дней Турбиных», а 12-го вернулись в Москву. Через несколько дней после возвращения композитор Борис Владимирович Асафьев предлагает Булгакову написать либретто оперы «Минин и Пожарский» и уже 7 июля он заключает договор на создание этого либретто с Большим театром.

В июле Булгаков живет на даче в Загорянке под Москвой. В это время он начинает последнюю тетрадь дополнений к рукописному тексту «Мастера и Маргариты», а также пишет либретто «Минин и Пожарский» и 23 июля посылает его Асафьеву. После этого вместе с женой Михаил Афанасьевич уезжает на отдых в Синоп под Сухуми в Абхазии. Там он переводит «Виндзорских проказниц». В конце августа в Синоп приезжает режиссер МХАТа Н.М. Горчаков, он пытается уговорить Булгакова дописать две-три новые картины к пьесе «Мольер», на что следует решительный отказ: «Запятой не переставлю». Горчаков просит внести правки и перевод «Виндзорских проказниц», после чего Булгаков заявил, что отказывается от работы над переводом. После прекращения работы они уезжают в Тифлис, а оттуда — во Владикавказ.

В сентябре 1936 года, вернувшись из отпуска, Булгаков получил от художественного руководителя Большого театра дирижера С.А. Самосуда предложение написать либретто оперы о боях на Перекопе в 1920 году. На замечание драматурга, что он думает уходить из МХАТа, Самосуд предлагает взять его на работу в Большой театр. Из дневника Елены Сергеевны: «14 сентября. <...>. Поздно вечером приехали: совсем больной простуженный Самосуд, Шарашидзе и Потоцкий — "на полчаса". Сидели до трех часов ночи. <...> М.А. в разговоре сказал, что, может быть, он расстанется с МХАТом. Самосуд: "Мы вас возьмем на любую должность. Хотите — тенором"?» На следующий же день, 15 сентября, он написал заявление об уходе, в котором назвал главную причину. «В виду того, что тяжелое состояние мое, вызванное снятием моих последних пьес, лишает меня возможности продолжать службу в МХАТ, я прошу меня от нее освободить. М. Булгаков».

1 октября Булгаков подписал договоры о поступлении в Большой театр либреттистом-консультантом и о создании либретто оперы «Черное море» для композитора С.И. Потоцкого. По договору Булгаков обязан ежегодно писать по одному либретто опер для Большого театра. Сразу же он начал работу над «Черным морем» и делает наброски либретто оперы «О Владимире» на сюжет из жизни киевского князя Владимира Святого (но эта тема развития в булгаковском творчестве не получила).

Вскоре после ухода из МХАТа Булгаков взялся за «Театральный роман» (или «Записки покойника»), задуманный, возможно, еще в 1929-м году, в марте 1930-го упомянутый в письме к правительству как роман «Театр». По свидетельству Елены Сергеевны, Булгаков работал над театральными записками с большим удовольствием, он «приходил со службы в Большом театре, проходил в свою комнату и, пока я накрывала на стол, писал несколько страниц. Потом выходил и, потирая руки, говорил: "После обеда я прочту тебе, что у меня получилось!" Роман этот он писал сразу набело, без черновиков...»

В новогоднюю ночь 1937 года Елена Сергеевна записала в дневнике: «Ребята и М.А. с треском били чашки с надписью "1936", — специально для этого приобретенные и надписанные. <…> Дай Бог, чтобы 1937-й год был счастливей предыдущего». А уже 9 января 1937 года Булгаков пишет Асафьеву: «Сейчас сижу и ввожу в "Минина" новую картину и поправки, которые требуют. Мне — трудно, я дурно чувствую себя. Неотвязная мысль о погубленной литературной жизни, о безнадежном будущем порождает другие черные мысли. Что же написать Вам еще в письме? Что? Я ценю Вашу работу и желаю Вам от души того, что во мне самом истощается, — силы».

В феврале, марте и апреле Булгаков читал главы из романа о театре то близким друзьям, то мхатовцам — с неизменным успехом. «7 февраля. <1937>. М.А. пишет роман из театральной жизни. Написано уже довольно много. Он его читал Ермолинскому — все, что написано. Сергей необыкновенно высоко его оценил и очень тонко понял то, что М.А. хотел вложить в эту вещь. Потом — в отрывках — читал Калужскому и Ольге. Ольга очень волновалась. Калужский слушал напряженно. Оба высказались весьма комплиментарно, и Ольга на следующий день после чтения специально звонила благодарить за доставленное наслаждение и сделалась удивительно любезна. В диком восторге — я! Я ловлю каждую новую строчку. Очень, очень нравится Вильямсу и Шебалину, которые много слышали отрывков. Они массу рассказывали о романе Любови Орловой и Григорию Александрову, и те просят их позвать. На Гришу Конского роман произвел колоссальное впечатление, не думаю, чтобы он притворялся. Во-первых, действительно написана вещь изумительно, да и содержание уж очень интересно, для актера же МХАТ особенно».

В марте Булгаков закончил вторую редакцию либретто «Минин и Пожарский» и начал работу над его постановкой. В этом же месяце он завершил работу и над либретто оперы «Черное море», которое сразу отдал в Большой театр. Тогда же на него подал в суд Харьковский театр русской драмы о возврате денег по заключенному в конце сентября 1935 года договору на пьесу «Александр Пушкин» на том основании, что она не значится в списке разрешенных пьес. В начале апреля Булгаков получив в Главреперткоме справку о том, что пьеса «Александр Пушкин» была разрешена к постановке Театру им. Евг. Вахтангова, выиграл дело.

4 мая Елена Сергеевна записала в дневнике свой разговор с сестрой: «Миша просит передать, что после разгрома "Бега", "Мольера", "Пушкина" он больше для драматического театра писать не будет». В то время многие из его друзей и знакомых уговаривали его написать что-нибудь новое, более злободневное. Елена Сергеевна писала в дневнике в середине мая: «С кем ни встретишься — все об одном: теперь, в связи со всеми событиями в литературной среде, положение М.А. должно измениться к лучшему», а в другой раз записала слова сестры: «...думаю, сейчас будет сильный поворот в сторону Маки. Советую ему — пусть скорей пишет пьесу о Фрунзе» — Булгаков в эти перемены не верил. Он к тому моменту в своей судьбе изверился. Очередная неудача поджидала его в Большом театре. «На горизонте возник новый фактор, это — "Иван Сусанин", о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда "Минин" не пойдет», — писал Булгаков Асафьеву 10 мая, и слова его оказались пророческими: опера «Минин и Пожарский» не была поставлена.

Летом 1937 года Булгаков работал над либретто оперы «Петр Великий» для композитора Б.В. Асафьева, закончил он его в сентябре. «Мы сидим в Москве прочно, безнадежно и окончательно, как мухи в варенье, — писал он этим летом С.А. Ермолинскому, с которым он особенно сблизился после недавнего ареста Н.Н. Лямина. — Надежд на поездку куда-нибудь нет никаких, разве что произойдет какое-нибудь чудо. Но его не будет, как понятно каждому взрослому человеку. <...> На столе у меня материалы по Петру Великому — начинаю либретто. Твердо знаю, что, какое бы оно ни было, оно не пойдет, погибнет, как погибли "Минин" и "Черное море", но не писать не могу. <...> Сидим с Люсей до рассвета, говорим на одну и ту же тему — о гибели моей литературной жизни. Перебрали все выходы, средства спасения нет. Ничего предпринять нельзя, все непоправимо». «Недавно подсчитал: за 7 последних лет я сделал 16 вещей, и все они погибли, кроме одной, а та была инсценировка Гоголя! — писал Булгаков Вересаеву. — Наивно было бы думать, что пойдет 17-я или 19-я. Работаю много, но без всякого смысла и толка. От этого нахожусь в апатии».

В конце сентября Булгаков правит вторую редакцию пьесы «Бег», экземпляр которой запросили в Комитет по делам искусств, тогда же он начинает работу над либретто оперы «1812 год» по своей инсценировке «Войны и мира». Дело не продвинулось дальше первоначальных набросков. В октябре этого же года режиссер Театра им. Евг. Вахтангова А.И. Горюнов предложил Булгакову сделать для вахтанговцев либо инсценировку «Дон Кихота» М. Сервантеса, либо пьесу об А.В. Суворове. Михаил Афанасьевич выбрал Дон Кихота, в начале декабря он заключил договор с театром на постановку и начал работу над ней. в ноябре — декабре Булгаков правит текст оперного либретто «Иван Сусанин», написанный поэтом Сергеем Митрофановичем Городецким. 14 декабря его вызвали к П.М. Керженцеву, который просил сделать поправки в либретто «Минин и Пожарский», а насчет инсценировки «Дон Кихота» сказал, что «надо сделать так, чтобы чувствовалась современная Испания».