На Кавказе при советской власти (1920—1921)

В конце зимы — начале весны 1920 года Булгаков заболел тифом. Смену власти во Владикавказе он пережил в тифозном бреду. Заболел еще при белых, очнулся уже при красных. Жена ухаживала за ним: «Я безумно уставала. Как не знаю что. Все же надо было делать — воду все время меняла, голову заматывала, врачи оставили, надо было давать...» О приходе красных она вспоминала: «Он уже выздоровел, но еще очень слабый был. Начал вставать понемногу. А во Владикавказе уже красные были. Так вот мы у них и оказались. Он меня потом столько раз пилил за то, что я не увезла его с белыми: "Ну как ты не могла меня увезти!" И вот уже решили выйти погулять. Он так с трудом... на руку мою опирается и на палочку. Идем, и я слышу: "Вон белый идет. В газете ихней писал". Я говорю: "Идем скорей отсюда". И вот пришли, и какой-то страх на нас напал, что должны прийти и нас арестовать. Кое-кого уже арестовали. Но как-то нас это миновало, не вызывали даже никуда. Врачом он больше, сказал, не будет. Будет писать».

К счастью для Булгакова, службу у белых новые власти ему не припоминали. Удалось даже устроиться на работу зав. по литературной секции в Терском Наробразе. Помог в этом писатель Юрий Слезкин, который в конце марта 1920 года был назначен в этой органицации зав. подотделом искусств. Литературная карьера Булгакова началась с того, что он выступал с небольшими речами перед спектаклями, а также участвовал в разнообразных литературных диспутах. О своей деятельности он сообщал двоюродному брату Константину 1 февраля 1921 года: «Помню, около года назад я писал тебе, что я начал печататься в газетах. Фельетоны мои шли во многих кавказских газетах. Это лето я все время выступал с эстрад с рассказами и лекциями. Потом на сцене пошли мои пьесы <...> Бог мой, чего я еще не делал: читал и читаю лекции по истории литературы (в Университ. народа и драмат. студии), читал вступительные слова и проч., проч.».

Через пару лет Булгаков описал свой советский литературный дебют в «Записках на манжетах». Этот рассказ был опубликован в 1922 году в литературном приложении к газете «Накануне» и по сути именно с него и начались писательская слава Булгакова. Вскоре Булгакова из ЛИТО уволили, при этом назначив его на должность заведующего театральной секцией. Таким образом, Михаил Афанасьевич сменил ЛИТО на ТЕО (литературное объединение на театральное).

Но эта работа не приносила никакого дохода. Татьяна Лаппа вспоминала о том, что если при белых «было все что угодно, Булгаков получал жалованье, и все было хорошо, мы ничего не продавали», «а на базаре все можно было купить: муку, мясо, селедку», то «при красных, конечно, ничего не стало. И денег не платили совсем. Ни копейки!»; «Театр денег не платил — только выдавали постное масло и огурцы... Жили мы в основном на мою золотую цепь — отрубали по куску и продавали». Татьяна Николаевна устроилась на работу, сначала — в уголовный розыск, а потом перешла в театр.

В конце лета 1920 года во втором советском театре «Гигант» на презентации «живого журнала» искусства и литературы «Карусель» Булгаков выступил с устными статьями «Литературные итоги» и «Хроника искусств». В октябре состоялись еще два литературных вечера: чеховский и пушкинский. Вечер, посвященный Пушкину, закончился неудачей. «Диспут о Пушкине помню. Была там. Это в открытом театре происходило, — вспоминала Татьяна Лаппа. — Народу очень много собралось, в основном молодежь, молодые поэты были. Что там делалось! Это ужас один! Как они были против, Боже мой! <...> Как там Пушкина ругали! Потом Булгаков пошел выступать и прямо с пеной у рта защищал его». Той осенью Булгаков был изгнан со службы. Из-за Пушкина, хотя скорее всего пушкинская речь стала последней каплей в переполненной чаше терпения Владикавказского ревкома.

В то же время, в октябре 1920 года, в «Первом советском владикавказском театре» состоялась премьера пьесы «Братья Турбины», причем это была уже не первая постановка произведений начинающего драматурга: в июне не без успеха прошла пьеса «Самооборона». В феврале 1921 года он писал Константину: «Потом на сцене пошли мои пьесы. Сначала одноактная юмореска "Самооборона", затем написанная наспех, черт знает как, 4-х актная драма "Братья Турбины". <...> "Турбины" четыре раза за месяц шли с треском успеха. Это было причиной крупной глупости, которую я сделал: послал их в Москву... Как раз вчера получил о них известие. Конечно, "Турбиных" забракуют, а "Самооборону" даже кто-то признал совершенно излишней к постановке. Это мне крупный и вполне заслуженный урок: не посылай неотделанных вещей! Жизнь моя — мое страдание».

Текст пьесы «Братья Турбины» не сохранился, но в какой-то то степени она была прообразом будущих «Дней Турбиных». Сам Булгаков оценивал первых «Турбиных» сдержанно. «С одной стороны — они шли с боем четыре раза, с другой стороны — слабовато. Это не драма, а эпизод», — писал он в феврале 1921 года Константину Петровичу Булгакову. Сохранилась дневниковая запись Юрия Слезкина о спектакле: «Там же, во Владикавказе, он поставил при моем содействии свои пьесы "Самооборона" — в одном акте, "Братья Турбины" — бледный намек на теперешние "Дни Турбиных". Действие происходит в революционные дни 1905 г. — в семье Турбиных — один из братьев был эфироманом, другой революционером. Все это звучало весьма слабо. Я, помнится, говорил к этой пьесе вступительное слово. По приезде в Москву мы опять встретились с Булгаковым, как старые приятели, хотя в последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка».

В течение 1920—1921 годов Михаил Афанасьевич по преимуществу занимался сочинением конъюнктурных революционных пьес, и их революционность шла в его творчестве по нарастающей: «Самооборона», «Братья Турбины», «Парижские коммунары», «Сыновья муллы». Их ставили во Владикавказе, на них писали одобрительные рецензии в местной прессе, Булгаков посылал их в Москву. Но в то же время Булгаков хотел уехать. Татьяна вспоминала: «Он хотел за границу уехать, по правде сказать. Скажу прямо. Он так мечтал. <...> Оставаться больше было нельзя. Владикавказ же маленький городишко, там каждый каждого знает. Про Булгакова говорили: "Вон белый идет!" <...> В общем, если бы мы там еще оставались, нас бы уже не было. Ни меня, ни его. Нас бы расстреляли».

Стоит отметить, что материальное положение Михаила Афанасьевича Булгакова к весне 1921 года заметно улучшилось. Две театральные премьеры («Парижские коммунары» в марте и «Сыновья муллы» в мае) к тому же в мае он был назначен на должность декана вновь образованного театрального факультета. «15 мая, в 12 часов, в помещении бывшего Николаевского училища состоится торжественное заседание по случаю открытия Горского Народного Художественного института, — писала газета «Коммунист». В порядке дня речи представителей института: ректора тов. Глоба, профессора Гюнтера, декана театрального факультета Булгакова. От подотдела искусств выступит тов. Черномордик и представитель ВЦИК тов. КИРОВ С. М.». В этот же день в ингушском театре состоялась премьера «Сыновей муллы».

Но несмотря на эти успехи, через десять дней Булгаков уехал в Тифлис, причем не просто уехал, а бежал из города, не дождавшись удобной оказии, кружным путем через Баку. Биограф Булгакова Борис Мягков объяснил эту ситуацию следующим образом: «...тогда же, в мае, произошло ужесточение коммунистической власти в городе (14-го Владикавказ был объявлен на военном положении)... новая волна репрессий грозила докатиться до Булгакова, которому, несмотря на амнистию, могли припомнить прошлую службу у белых или объявить участником действительного или мнимого заговора». Впоследствии путешествие из Осетии в Грузию через Азербайджан было иронически запечатлено в «Богеме». Булгаков отправился в Тифлис один, но уже через несколько дней в тбилисской гостинице «Пале-Рояль» он пишет: «Дорогие Костя и Надя, вызываю к себе Тасю из Влад. и с ней уезжаю в Батум, как только она приедет и как только будет возможность. Может быть, окажусь в Крыму...»

В Тифлисе Булгаковы в безуспешных поисках работы прожили месяц и уехали в Батум. В Батуме тоже искали работу и тоже безрезультатно. Пришлось продать даже обручальные кольца. Судя по всему, устали безумно, в том числе и друг от друга. Татьяна Николаевна была уверена, что их отношения подошли к концу. Булгаков мечтал о загранице, обещал вызвать жену, когда устроится, как вызывал ее всегда прежде, но она ему не верила, чувствовала, что становится грузом, превращается из помощницы в помеху.

В августе продали последнее, что у них оставалось — кожаный чемодан. Тася уехала через Одессу и Киев в Москву, а Михаил решил остаться в Батуме в надежде на удачу. «Я была уверена, что он уедет, и думала, что это мы уже навсегда прощаемся», — вспоминала Татьяна Николаевна. В Одессе ее обворовали при посадке на поезд, в Киеве холодно встретила свекровь. В Москву она поехала вместе с другом мужа доктором Николаем Гладыревским. Поселилась в общежитии медицинского института на Малой Пироговской, жила тем, что продавала вещи, которые они когда-то перевезли из Вязьмы в Москву и те пролежали всю революцию у Николая Михайловича Покровского.

А между тем Булгакову покинуть пределы Отечества так и не удалось: батумский порт не выпустил беглеца за границу. Из «Записок на манжетах»: «Через час я продал шинель на базаре. Вечером идет пароход. Он не хотел меня пускать. Понимаете? Не хотел пускать!.. Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел. Их больше нет. Я голоден, я сломлен! В мозгу у меня нет крови. Я слаб и боязлив. Но здесь я больше не останусь». Это было написано в 1922 году в Москве и летом того же года опубликовано в Берлине.

В сентябре 1921 года в ответ на письмо с вопросом, «как в Москве насчет жизни», Татьяна Николаевна честно ответила мужу, что плохо, передав слова Николая Михайловича Покровского: «Пускай лучше там сидит. Сейчас здесь как-то нехорошо», но совет этот, судя по всему, Булгакова в Батуме не застал. Он решил ехать в Москву.