Комментарии

В ОР РГБ хранятся материалы к либретто, 1-я (черновая) редакция и позднейшие добавления и варианты. 1936, июня 18 — июля 6; дорабатывал либретто в 1937 и 1938 гг. В автограф карандашом и чернилами вложены листы со стихотворными текстами для либретто (к. 16, ед. хр. 1).

Вторая редакция оперы в четырех актах (7 картин) была закончена 20 июля 1936 года. Первая публикация за границей.

Публикуется машинопись с размеченными рукою Е.С. Булгаковой местами для дополнений 1938 г., карандашом, по расклейке книги: Булгаков М.А. Кабала святош. М Современник, 1991 (См.: ф. 562, к. 16, ед. хр. 5—6). Впервые опубликована М. Козловой и А. Павловой-Арбениной в книге: Музыка России. Выпуск 3. М., 1980. Затем: Советская Россия, 1987, 9 августа. Вступительная статья и публикация В. Лосева.

В публикацию внесена незначительная правка после сверки с машинописью. Так, в 3 картине есть фраза: «Слепцы. Было видение. Сергий явился — спящих будить». В машинописи тире зачеркнуто карандашом. И в данной публикации эта фраза без тире, и по смыслу здесь не должно быть тире. В опубликованном тексте в акте пятом Пахомов говорит: «Я погибну в темнице сырой, вдалеке от невесты, Марии родной». В машинописи: «Марии моей».

Остались и другие незначительные разночтения публикации с машинописью, но эти разночтения можно обсудить при подготовке текста к академическому изданию.

Из переписки М.А. Булгакова и Б.В. Асафьева и «Дневника» Е.С. Булгаковой можно узнать весьма существенные подробности о творческой истории этого либретто.

Из дома отдыха ГАБТ Поленово 10 июля 1936 года Б.В. Асафьев писал М.А. Булгакову: «Сюда вчера приехал Мелик-Пашаев и сообщил мне радостную весть: «Вы кончили «Минина». Разрешите, поэтому, Вас от души поздравить и приветствовать». Через две недели Асафьев, получив либретто и прочитав его, писал уже из Ленинграда: «Пишу Вам, чтобы еще раз сказать Вам, что я искренне взволнован и всколыхнут Вашим либретто. Вы не должны ни нервничать, ни тревожиться. Я буду писать оперу, дайте только отдышаться и дайте некоторое время еще и еще крепко подумать над Вашим текстом в связи с музыкальным действием, то есть четко прощупать это действие... Умоляю, не терзайте себя. Если б я знал, как Вас успокоить! Уверяю Вас, в моей жизни бывали «состояния», которые дают мне право сопереживать и сочувствовать Вам: ведь я тоже одиночка...»

А 17 октября 1936 года Асафьев дал телеграмму Булгакову, что «кончил нашу оперу». В тот же день Булгаков ответил: «Радуюсь горячо приветствую хочу услышать». Но дело затянулось по каким-то соображениям, и Е.С. Булгакова 15 ноября 1936 года с тревогой записывает: «Асафьев ни сам не едет, ни клавира не шлет, чем весьма портит дело. Не хватало еще этих волнений М.А.». 19 ноября Яков Леонтьевич Леонтьев рассказал о посещении Большого театра Керженцевым и его одобрительных словах о «Минине». И в тот же день запись в «Дневнике»: «Но где же клавир? Что делает Асафьев?» Эта тревога передалась и дирекции Большого театра.

...В последние дни 1936 года Булгаков и Мелик-Пашаев, получив клавир из Ленинграда, кое-что меняли в тексте, выправляли полученный экземпляр. В эти же дни получили письмо Асафьева от 12 декабря: «Спасибо за приезд, за чуткость... Приезд Ваш и Мелика вспоминаю с радостью. Это было единственно яркое происшествие за последние месяцы в моем существовании: все остальное стерлось. При свидании нашем я, волнуясь, ощутил, что я и человек, и художник, и артист, а не просто какая-то бездонная лохань знаний и соображений к услугам многих, не замечающих во мне измученного небрежением человека. Я был глубоко тронут чуткостью Вас обоих. Сердечное спасибо...» (Письма, с. 394—395).

Но во всех этих спорах и обсуждениях высказывались и здравые мысли и предложения, и Булгаков сразу же после встречи нового, 1937 года приступил к доработке либретто, тем более, что и в разговорах с Асафьевым тоже возникала какая-то обоюдная потребность еще раз вернуться к либретто, что-то действительно нужно было доработать, чем-то дополнить, чтобы скрепить разрозненные события и столкнуть в оперном конфликте действующих лиц.

9 января 1937 года Булгаков писал Асафьеву: «Не сердитесь за то, что не написал Вам. Не писал потому, что решительно не знал, что написать.

Сейчас сижу и ввожу в «Минина» новую картину и поправки, которые требуют...

Я ценю Вашу работу и желаю Вам от души того, что во мне самом истощается, — силы» (Письма, с. 396).

7 февраля 1937 года Е.С. Булгакова записывает: «По желанию Комитета, М.А. дописал еще две картины для «Минина», послал Асафьеву и сдал в театр. Теперь от Асафьева зависит возможность начать работу над оперой, Дмитриев сказал, что новые картины Асафьеву понравились».

5 марта: «Звонок Городинского из ЦК. Спрашивал М.А., в каком состоянии «Минин» и принято ли при дополнительных картинах во внимание то, что Комитетом было сказано при прослушивании.

М.А. ответил — конечно, принято».

20 марта: «Вечером Дмитриев. Длинные разговоры о «Минине» — дополнительные картины до сих пор не присланы, Асафьев шлет нервные письма — по поводу того, что опера назначается на филиал, что ее не начинают репетировать до получения дополнительных картин».

Дирекция Большого театра предложила Булгакову ставить «Минина», уже шел разговор с художниками об эскизах. 22 марта: «Две картины «Минина» от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. «Кострома» очень хороша».

В это время Большой театр работал над постановкой оперы «Поднятая целина» Дзержинского и «Руслан и Людмила» Глинки, а вслед за этими постановками пойдет, как намечалось, «Минин и Пожарский». Но пойдет в филиале Большого театра, и этот слух огорчил Асафьева: в письме от 12 марта 1937 года он писал Булгакову: «Очевидно, массовые сцены будут купюрованы? Когда у меня был Платон Михайлович (Керженцев — В.Я.) и восторженно описывал мне, какой он сценически представляет себе нашу оперу с точки зрения политической значимости тематики, я все время ощущал большой размах, большой план и, следовательно, сцену Большого театра. Но если это мечты, если Большой театр не для меня, то ведь тогда, действительно, надо пересмотреть всю оперу и многое переделать в сторону большей экономии массовых сцен, усилить интимно-лирический элемент (или просто его воссоздать), уменьшить число действующих лиц и т. д. Словом, эти слухи о Филиале изнуряют и подтачивают мою творческую энергию едва лишь менее, чем сознание, что опера совсем не пойдет, к чему я все время стараюсь себя приучить...»

24 марта 1937 года Булгаков писал Асафьеву: «Обе картины получены в театре. Одну из них, именно «Кострому», 22-го Мелик играл у меня. Обнимаю Вас и приветствую, это написано блестяще! Как хорош финал — здравствуйте, граждане костромские, славные! Знайте, что (...), несмотря на утомление и мрак, я неотрывно слежу за «Мининым» и делаю все для проведения оперы на сцену.

О деталях я Вам сейчас не пишу, потому что эти детали прохождения оперы сейчас будут так или иначе меняться, и я буду информировать Вас по мере того, как они будут устанавливаться прочно.

Но повторяю основное: помните, что для оперы делается все, чтобы она пошла на сцену».

Но положение М.А. Булгакова в это время крайне неустойчивое. 7 апреля Е.С. записывает: «Звонок из ЦК. Ангаров просит М.А. приехать. Поехал. Разговор был, по словам М.А., по полной безрезультатности. М. А рассказывал о том, что проделали с «Пушкиным», а Ангаров отвечал в таком плане, что он хочет указать М.А. правильную стезю.

Говоря о «Минине», сказал: — Почему вы не любите русский народ? — и добавил, что поляки очень красивые в либретто.

Самого главного не было сказано в разговоре — что М.А. смотрит на свое положение безнадежно, что его задавили, что его хотят заставить писать так, как он не будет писать.

Обо всем этом, вероятно, придется писать в ЦК. Что-то надо предпринять, выхода нет» (Дневник, с. 138).

А 19 апреля арестовали директора Большого театра В.И. Мутных, благосклонно относившегося к Булгакову и его творчеству. Естественно, «в Большом театре волнение», волнение и беспокойство и у Булгаковых.

Арестован Ягода, в газетах и на собраниях ругают Киршона, Афиногенова, Литовского, Крючкова.

9 мая Е.С. Булгакова, рассказав о разговоре М.А. с Керженцевым, записала: «...Про Минина» сказал, что он его не читал еще, пусть Большой театр даст ему. «Минин» написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана! Словом — чепуха» (Дневник, с. 144).

Но в это время возникла идея поставить «Жизнь за царя», почти предложили Булгакову писать новое либретто на музыку Глинки. «Это после того, как М.А. написал «Минина»!!! Это восклицание в «Дневнике» Е.С. Булгаковой как бы предвещает печальный конец и этого начинания.

Так оно и вышло: к XX годовщине Великой Октябрьской революции Большой театр решил поставить «Ивана Сусанина», либретто взялся написать Сергей Городецкий, Самосуд и Мордвинов приступили к постановке оперы Глинки.

10 мая 1937 года Булгаков писал Асафьеву: «Дорогой Борис Владимирович, диктую, потому что так мне легче работать. Вот уж месяц, как я страдаю полным нервным переутомлением. Только этим объясняется задержка ответа на Ваше последнее письмо. Со дня на день я откладывал это письмо и другие. Не было сил подойти к столу. А телеграмму давать бессмысленно, в ней нечего телеграфировать. Вы хорошо понимаете, что такое замученность, и, конечно, перестанете сердиться на меня.

На горизонте возник новый фактор, это — «Иван Сусанин», о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда «Минин» не пойдет. «Минин» сейчас в Реперткоме. Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто.

Вчера ему послали из Большого экземпляр... Вам необходимо приехать в Москву. Настойчиво еще и еще раз повторяю это. Вам нужно говорить с Керженцевым и Самосудом, тогда только разрешатся эти загадки-головоломки с «Мининым»...» (Письма, с. 404—405).

Узнав, что «Иван Сусанин» пойдет непременно на Большой сцене, что Сергей Городецкий уже сделал либретто, Е.С. Булгакова 29 июня 1937 года записала: «Минину» — крышка. Это ясно» (Дневник, с. 157).

11 июля Асафьев написал Булгакову: «Конечно, «Минин» похоронен волей Самосуда и Комитета, но я бы не хотел его хоронить. Что вы думаете, если бы попытаться подставить под него русский же исторический сюжет с сохранением тех же характеров и типов, тоже с темой защиты родины, ибо ведь вся русская история, в сущности, всегда была и есть история обороны с вытекающими отсюда повинностями для людишек...» (Письма, с. 407).

Но и на этом не закончилась творческая история «Минина». 18 декабря 1937 года Булгаков писал Асафьеву: «...14 декабря я был приглашен к Керженцеву, который сообщил мне, что докладывал о работе над «Мининым», и тут же попросил меня в срочном порядке приступить к переделкам в либретто, на которых он настаивает. Кратко главное:

а) Расширение Минина (ария, которую можно отнести к типу «О поле, поле...»).

б) Противодействие Минину в Нижнем.

в) Расширение роли Пожарского.

г) Перенесение финала оперы из Кремля на Москву-реку — мост.

Что же предпринимаю я? Я немедленно приступаю к этим переделках и одновременно добиваюсь прослушания Керженцевым клавира в последнем варианте, где и Мокеев, и Кострома, с тем, чтобы наилучшим образом разместить дополнения, поправки и переделки.

Не знаю, что ждет «Минина» в дальнейшем, но на сегодняшний день у меня ясное впечатление, что он снят с мертвой точки...» (с. 411).

19 декабря Асафьев написал Булгакову, что он готов продолжить работу над оперой: «...и пусть даже за этой третьей редакцией последуют еще другие... я от работы не откажусь никогда». 21 декабря Булгаков предлагает Асафьеву немедленно приехать в Москву для выяснения судьбы «Минина». Но доктор категорически возражает против этой поездки, тем более, что Керженцев написал Асафьеву о сути доработки оперы, но 24 декабря Булгаков направляет Асафьеву телеграмму: «Немедленно выезжайте в Москву». Но Асафьев не внял мольбам Булгакова, скорее всего по состоянию здоровья.

25 декабря 1937 года Булгаков писал Асафьеву: «21 декабря я послал Вам письмо, где предупредил, что Вам нужно выехать в Москву. Я ждал единственно возможного ответа — телеграммы о Вашем выезде. Ее нет. Что же: Вам не ясна исключительная серьезность вопроса о «Минине»? Я поражен. Разве такие письма пишутся зря?

Только что я послал Вам телеграмму, чтобы Вы выезжали. Значит есть что-то очень важное, если я Вас так вызываю.

Повторяю: немедленно выезжайте в Москву.

Прошу Вас знать, что в данном случае я забочусь о Вас, и помнить, что о необходимости Вашего выезда я Вас предупредил».

2 февраля 1938 года Булгаков писал Асафьеву: «Посылаю Вам первое из дополнений к «Минину» — арию Минина в начале второй картины.

Вслед за нею начну высылать остальные дополнения-... Когда опять в Москву? Я очень рад, что Вы побывали в ней...

7 февраля Булгаков послал дополнения к третьей картине (в Нижнем, на Лобном месте). 10 февраля Асафьев послал телеграмму, что получил оба письма и благодарен за «прекрасные тексты». 15 февраля Асафьев телеграфирует, что музыка на присланные тексты написана.

10 апреля 1938 года Булгаков послал дополнения, на этом завершая работу над либретто. 4 июня 1938 года Асафьев писал Булгакову: «...Я так скорбно и горестно похоронил в своей душе «Минина» и прекратил и работу, и помыслы над ним, что не хотелось и Вас тревожить. В Большом театре и в Комитете меня как композитора знать больше не хотят. Это мне было ясно, .еще когда я сидел у Вас и просил клавир...»

Последние надежды на постановку «Минина» были связаны с двумя эпизодами, которые произошли в ноябре 1937 года. Скорее всего «оживление» вокруг «Минина» возникло после того, как в Большом театре побывал Сталин. 24 ноября 1937 года Е.С. Булгакова записала: «...Позвонил Яков Л. и сообщил, что на «Поднятой целине» был Генеральный секретарь и, разговаривая с Керженцевым о репертуаре Большого театра, сказал:

— А вот же Булгаков написал «Минина и Пожарского»...

Яков Л. обрадовался этому и тут же позвонил» (с. 176).

14 декабря: «Керженцев пригласил М.А. Сообщил, что докладывал «высокоответственному лицу» о «Минине». Просил М.А. сделать поправки. Сказал, что поляки правильные. (А в прошлый раз говорил, что неправильные). «Надо увеличить роль Минина, дать ему арию вроде «О, поле поле...» и т. д.

Приезд Асафьева в январе 1938 года не внес никаких изменений в судьбу «Минина». Видимо, музыкантам Большого театра не нравилась его музыка. Это становится ясно из записи Е.С. Булгаковой: Асафьев «играет настолько хорошо, что даже и музыка понравилась» (с. 180). Он встречался и подробно разговаривал о переделках оперы с Мелик-Пашаевым, Самосудом, Булгаковым. Но вскоре после этого «гробовая новость о Керженцеве»: «На сессии, в речи Жданова, Керженцев назван коммивояжером. Закончилась карьера. А сколько вреда, путаницы он внес», — записывает Е.С. Булгакова (Дневник с. 181).

20 января 1938 года назначен председателем Комитета по делам искусства Назаров — «Абсолютно неизвестная фигура» (Вскоре выяснилось, что Назаров — сотрудник «Правды»). Значит, все нужно начинать сначала...

Последние поправки были сделаны, но опера оказалась в катастрофическом положении... Никто за катастрофу эту не нес ответственности. Скорбно и горестно было не только Асафьеву, но и Булгакову.

В это время М.А. Булгаков работал над романом «Мастер и Маргарита», а для Большого театра писал новое либретто — о Петре Великом.