В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.
Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.
Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.
Раздался голос Воланда:
— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..
Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась в даль, ответила почтительно:
— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.
И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.
От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
— Салют, сир! — прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на террасу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:
— Сир, мне сейчас по морде дали!
Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:
— Это бывает...
— Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы, — Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы, — а нетрудно догадаться, что именно у нее самое дорогое, — впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия — меня за мародера приняли.
— Судя по принесенным тобою предметам... — заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.
— Верите ли, мессир... — начал задушевным голосом Бегемот.
— Нет, не верю, — коротко ответил Воланд.
— Мессир, клянусь, я делал героические попытки... — кричал Бегемот, — спасти все, что было можно... И вот все, что удалось отстоять!
— Что горело-то? — спросил Воланд.
— Грибоедов! — ответил Бегемот и всхлипнул.
— Прекрати этот плач, — спокойно посоветовал Воланд, — и лучше скажи, отчего это он загорелся?
Бегемот развел руками, возвел глаза к небу, так что на опаленной черной роже сверкнули белые белки, и вскричал:
— Не постигаю! Сидели, мирно закусывали... Вдруг трах, трах... трах... выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьевым кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева... Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись...
— А, вы вернулись? — сказал Воланд. — Ну конечно, здание сгорело дотла.
— Дотла, — подтвердил Коровьев, — то есть буквально, мессир, дотла. Одни головешки.
— Я первым долгом кинулся в зал... — рассказывал Бегемот. — Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один человек врывается и кричит: «Мародер!» — и не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его: как ваша фамилия? Из любопытства! Но тут на нем задымилась гимнастерка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.
— Коровьев что делал в это время? — спросил Воланд.
— Я помогал пожарным, мессир! — ответил Коровьев.
— Ах, так-так. Больше можете ничего не рассказывать, — сказал Воланд.
Тут в воздухе послышался шум, как от крыльев, прекратился внезапно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откуда-то Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще.
Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.
— Ну что же, — спросил Воланд у мастера, — вы все еще продолжаете считать меня гипнотизером, а себя жертвой галлюцинаций?
— О нет, — ответил мастер.
— Так в путь! — негромко сказал Воланд.
И тогда черные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.
Воланд вскочил первый.
Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде...
Семь черных лошадей взвились в воздух и понеслись над крышами города, которые заструились и понеслись назад.
Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвет волос, не слепит их.
Кони стояли на холме Воробьевых гор. У ног лежала река, за рекой пряничные башни монастыря, а дальше бесконечный, невероятный город, скопление кирпичных глыб, без конца без краю, испещренных ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидящего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.
— Хотите взглянуть в последний раз? — спросил Воланд у мастера.
— Да, да, непременно, — ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгновение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово «навсегда»... Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно — предчувствием вечного покоя.
Небо было чисто, радуга исчезла.
В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожидалась его в молчании.
Прервано оно было Бегемотом как раз тогда, когда мастер повернулся от обрыва и пошел к всадникам.
— Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой, — обратился Бегемот к Воланду.
— Ты можешь испугать даму, — ответил Воланд, — и, кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.
— Пошутить немного, пошутить.
— Нет, нет, — отозвалась Маргарита, — пусть он свистнет... Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Слезы подступают к глазам...
Бегемот оживился, слез с коня, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах, конь ее поднялся на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетели вороны и воробьи, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, шедшем мимо пристани, снесло у пассажиров кепки и шляпы в воду.
Бегемот горделиво поглядел вокруг.
— Свистнуто, не скрою, — снисходительно заметил Коровьев, — действительно, но, если строго говорить, свистнуто средне!
— Я ведь не регент, — обиженно ответил Бегемот и подмигнул Маргарите.
— А дай-кось я попробую, — сказал Коровьев и вдруг вытянулся вверх, как резинка, из пальцев устроил какую-то хитрую фигуру, сунул ее в рот, завился, как винт, и, внезапно раскрутившись, свистнул.
Свиста этого Маргарита не услыхала, но она его увидела, в то время как ее с горячим конем бросило в сторону.
С корнем вырвало крайнее дерево в роще, ближайшее к Коровьеву. Земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега вместе с пристанью и ресторанчиком высадило в реку. Она вскипела, взметнулась, и ее выплеснул на противоположный берег, на траву речной трамвай с невредимыми пассажирами.
К ногам коня Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку. И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
— Пора! — И резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как ее конь грызет мундштук и тянет его. Она неслась в бешеном карьере рядом с мастером, шпорящим жеребца, с одной стороны и Воландом — с другой. Плащ того несло над головами кавалькады, закрывая небосвод.
Маргарита на скаку обернулась и увидела, как город уходит в землю, одеваясь в туман и дым.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |