По первому впечатлению взгляды Филиппа Филипповича — самые либеральные: «Никого драть нельзя... запомни это раз и навсегда. На человеками животное можно действовать только внушением».
Но и тут у Преображенского плохо сходятся концы с концами.
Во-первых, «внушением», оказывается, все же можно.
Но, повторит он, ни в коем случае недопустимо насилие. «Только лаской, — утверждает Филипп Филиппович, — можно овладеть сердцем. Лаской-с». «Они (Преображенский имеет в виду «товарищей». — В.А.) напрасно думают, что террор им поможет... Террор совершенно парализует нервную систему».
Допустим. Согласимся...
Как в таком случае назвать то, что проделывает с Шариком сам Филипп Филиппович?
Если всмотреться, то либерал и сторонник ласки Филипп Филиппович и сам хорош. Когда ему нужно, он идет на самый жестокий террор, прибегает к насилию с хирургическим ножом в руках, во всеоружии изощренного опыта и по последнему слову науки. Перед экспериментом отступает всякая мораль.
Пес своей поразительной интуицией чует: готовится «нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление». И картина операции в повести изобилует неопровержимыми уликами преступления: в сущности, это потрясающая сцена насилия, разбоя, убийства. «Ну, Господи, благослови. Нож!» «...Глазки (Преображенского. — В.А.) приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану... Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем стали разрывать крючьями... в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками... оба волновались, как убийцы, которые спешат» и т. д.
Опасны, увы, не только «товарищи», но, как видим, и Филиппы Филипповичи, Персиковы и т. п. ученые люди и либералы. Может, они особенно опасны, потому что в отличие от невежественных «товарищей», знают уязвимые точки ЖИЗНИ.
...Правда, в финале Преображенский убеждается в том, что он допустил грубую ошибку — не профессиональную, а нравственную, философскую. Ужасаясь монстру, созданному им собственноручно, он кается перед Борменталем: «Вот что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей...»
Но и здесь Филипп Филиппович, похоже, уясняет суть дела не до конца.
Почему же не удался Шариков? Ответ прямолинейный и упрощенный: виновата дурная наследственность Клима Чугункина и влияние Швондера. На самом же деле ответ, скорее, другой: искуснейшие пальцы профессора Преображенского, распоряжаясь телом, не могли «вставить» в него душу. Душа не в его компетенции. Преображенский — не «творец», как поспешил назвать его восхищенный Борменталь. Расстояние между природой (наукой) и Духом, видимо, в принципе непреодолимо. Но зато вирус «швондеризма», т. е. распада сознания и нравственности, легко овладевает слабыми существами. Впрочем, не оказывает ли он, этот вирус, воздействие и на самого Преображенского. Финал повести настораживает: получив, казалось бы, жестокий урок, он продолжает все те же занятия. Опять «пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, — упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился...».
До чего же дойдет этот «упорный человек»? Двойственный, настораживающий финал...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |