«Рукописи не горят»

«Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией, — пишет Булгаков П.С. Попову в апреле 1932 г. — Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи!»

Тема сожженной рукописи проходит и через творчество Булгакова, и через эпизоды его собственной жизни. Еще в 1921 г. он уничтожил рукописи нескольких ранних пьес. Позднее он описал этот эпизод в «Записках на манжетах»: «Я начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг с необычайной чудесной ясностью сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь... от людей скрыть. Но от самого себя — никогда!»

Есть эпизод сожжения пьесы и в «Жизни господина де Мольера».

За годы работы над «Мастером и Маргаритой» Булгаков как минимум дважды сжигал написанное, что, в частности, позволяет сблизить жизненные и творческие судьбы Булгакова и Гоголя. В письме Правительству СССР от 28 марта 1930 года Булгаков писал: «И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа "Театр"...»

В более поздней дневниковой записи Елены Сергеевны, от 12 октября 1933 г. читаем: «Утром звонок Оли: арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорят, за какие-то сатирические басни. Миша нахмурился.

Дж. Арчимбольдо. Портрет Рудольфа II в образе Вертумна

Днем <...> играли в блошки — последнее увлечение.

Ночью М.А. сжег часть своего романа».

Впечатляет сочетание будничности и жути «московского злого жилья».

Описание одного из самых драматичных эпизодов московских глав — когда Мастер в припадке непреодолимого страха сжигает рукопись романа о Понтии Пилате — напоминает жестокое убийство. Рукопись сопротивляется, как живое существо, когда автор безжалостно добивает ее: «В печке ревел огонь. В окно хлестал дождь. Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжелые списки романа и черновые тетради и начал их жечь. Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно. Ломая ногти, я раздирал тетради, стоймя вкладывал их между поленьями и кочергой трепал листы. Пепел по временам одолевал меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопротивляясь, все же погибал. Знакомые слова мелькали передо мной, желтизна неудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова все-таки проступали и на ней. Они пропадали лишь тогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их».

Эта сцена удивительно напоминает сожжение Гоголем второго тома «Мертвых душ», описанное его современником: «...связка была брошена, но никак не разгоралась. Обгорели только углы, а середина была цела. Тогда Гоголь достал связку кочергой и, отделив тетрадь от тетради, бросал одну за другой в печь» (Гоголь в воспоминаниях... С. 509). То, что вся пластика сцены сожжения рукописи имеет не автобиографический, а литературный источник, тонко отметила М. Чудакова: «Казалось бы, известен более близкий источник — сожжение самим Булгаковым первой редакции своего романа. Однако оно, по устным воспоминаниям Е.С. Булгаковой (иных же не сохранилось), происходило в совсем иных условиях <...>, в состоянии возбуждения, но вместе с тем в трезвом и ясном сознании своих поступков. Так, тетради первой редакции не были уничтожены полностью, сохранилась часть каждого листа, прилегающая к корешку, для того, чтобы "остались доказательства" существования романа. Нет, образец для сцены сожжения романа Мастера был иной, не автобиографический» (Чудакова. Булгаков и Гоголь. С. 47—48).

Как бы то ни было, рукопись Мастера все же сгорела, огонь не отступил. Поэтому предположение И. Галинской, которая объясняет чудо сохранения рукописи, несмотря на аутодафе, учиненное Мастером, тем, что рукопись — своего рода комментарий или толкование Евангелия, «имеет экзегетический характер», и приводит в связи с этим одну легенду, связанную с Альбигойскими войнами, как сюжетный источник этого эпизода, не представляется убедительным.

Николай Дмитревский. Гоголь, сжигающий рукописи. 1934

Здесь важнее другое: дважды сожженный текст — вспомним сцену пожара перед отлетом Мастера и его подруги из подвала, — текст, «угаданный» Мастером, существует и помимо тетрадей, погибших в печке (первый эпизод романа рассказывает Воланд, второй и последний — привиделись Ивану Бездомному), и потому, подобно «Фаусту» и «Капитанской дочке», — «совершенно бессмертен».

«Уже отмечалась вереница тонких, почти неощутимых приемов, с помощью которых роман Мастера начинает отождествляться — не по фабуле, а по статусу — с Евангелием. Он как бы и не сочинен, а "явлен" наитием и прожит его автором (кого и автором-то поэтому считать нельзя). Он не имеет названия, как и Книга книг. Он "не горит", возникает вновь и вновь, как и подобает священным "невещественным" текстам. Наконец, он хранится коллективной памятью, а на письме фиксируется много позже и, в общем, мог бы восстанавливаться сколько угодно раз. Таков и канонический взгляд на Евангелие: Церковь могла бы восстановить его Духом Святым, даже если бы текст почему-либо погиб» (Новикова. Что есть «покой»? С. 116).

Судьба творческого наследия самого Булгакова подтверждает убежденность Воланда, что «рукописи не горят». Дневник, судя по всему, сожженный писателем после того, как тетради побывали на Лубянке, все же уцелел и был опубликован после смерти писателя. Об этом остроумно сказал В. Шенталинский в книге «Рабы свободы. В литературных архивах КГБ»: «Дневник Булгакова не исчез, его сохранили там, в дьявольской пасти ОГПУ Органы, сделав жест, вернули... и не вернули его. Рукопись, прежде чем отдать автору, предусмотрительно сфотографировали, перепечатали и хорошо спрятали — до случая... Случай выдался только в наши дни, когда архивисты Лубянки извлекли ее на свет, сыграв, таким образом, роль Воланда — и с успехом».

Опубликован и роман «Мастер и Маргарита», и даже ранние его редакции.

Для самого Булгакова во фразе «Рукописи не горят», видимо, заключался высший смысл, близкий к тому, который выражен у Горация, Шекспира, Пушкина в поэтической теме «Памятника», — утверждение бессмертия творческого духа: Non omnis moriar.

См. также статьи «Бессмертие» и «История создания и публикации».