Николай Иванович

Сосед Маргариты, «нижний жилец», превращенный в борова и принявший против воли участие в Весеннем бале полнолуния.

Некоторые исследователи (Б. Соколов, Б. Гаспаров) на основании незначительных совпадений (имени и отчества, а также того, что А. Вышинский на судебном процессе говорил о «проклятой помеси лисицы и свиньи») сопоставляют этот образ с Н.И. Бухариным. На наш взгляд, для такого сопоставления нет достаточных оснований.

Интересна мелкая цензурная правка, которая так и осталась неустраненной в последующих изданиях романа. В издании «Посева» (текст которого был подготовлен Еленой Сергеевной Булгаковой) «Боров» хрипит во время полета: «Я не собираюсь лететь на какое-то нелегальное собрание!» В последующих изданиях, начиная с худлитовского однотомника 1973 г., эта фраза выглядит так: «Я не намерен лететь на незаконное сборище!» Ходячее клише из советской политграмоты («нелегальное собрание») точнее передает автоматизм психологии советского обывателя, для которого и сами адские силы, уносящие его куда-то в неизвестность, не так страшны, как «одно из московских учреждений». Поэтому, расставаясь с Воландом и его свитой, Николай Иванович требует справку для предоставления в милицию и супруге, что он «был привлечен туда в качестве перевозочного средства».

То, что этим «перевозочным средством» оказался боров, — не случайно. «Шабаши ведьм приурочивались к старым языческим праздникам, в немецкой традиции — к первой майской ночи (Вальпургиева ночь), некогда посвященной Фрее, которая тоже носилась по воздуху на борове. В "Фаусте" Гёте описан полет старухи Буабо на "матушке-свинье", мотив оседлания человека и полет на нем встречается у Гоголя (например, "Вий"), а в "Леонардо да Винчи" Д. Мережковского одна из участниц шабаша кричит: "Боров, боров, ко мне!"

Демонологи акцентировали свальный грех как обязательный элемент шабаша, тем забавнее, что там оказываются боровы — "кастрированные самцы свиньи"» (указано И. Белобровцевой и С. Кульюс).