Вернуться к Михаил Булгаков в потоке российской истории XX—XXI веков (Выпуск 1)

Н.В. Кузина, А.А. Сергеев. От литературы к медицине: методика анализа текста на основе частотного словаря — «Записки юного врача»

История болезни должна быть составлена так, чтобы при чтении ее через много лет возникал полный образ больного.

Н. К Волкович [1]

Во время составления словаря учитывался адрес словоформы: графическому слову присваивался порядковый номер, позволяющий судить о его расположении. Лексемы распределялись по семантическим полям (Семантический словарь 1983; Шведова 2000 и др.). Между лексикой определенных полей образуются ассоциативные связи, с трудом объясняемые или вообще закрытые для исследователя. В качестве материала исследования поэтому продуктивнее выбирать тексты, у которых есть своеобразный «шлак», параллельные нехудожественные (дневник, переписка и др.) или сохранившиеся черновики: работа с ними помогает пояснить ассоциативные ходы, не поддающиеся интерпретации с общеязыковой точки зрения. Словарь цикла организуется так же, как и словарь рассказа. Всем графическим словам, входящим в текст, присваиваются данные: адрес в рассказе (колонка 3 таблицы); адрес в цикле (колонка 1); номер рассказа, куда вошла единица (колонка 2).

Колонка 4 содержит графическое слово текста, колонка 5 — контекст (в данном случае — «строку» электр. текста).

Таблица 1. Фрагмент «рабочего» словаря цикла «Записки юного врача»

1900 1 1897 АБАЖУР дрогнул ламповый абажур. — Ах ты, господи... Ах... — Он в тоске заломил
17720 6 3538 АБАЖУРАМИ лампы с жестяными абажурами. На постелях бельишко было рваное. Два
2077 1 2074 АБАЖУРОМ Лампа молния с покривившимся жестяным абажуром горела жарко, двумя
5944 3 51 АБАЖУРОМ длинны, лампа под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал,

I. Рассказ

Остановимся на рассказе «Пропавший глаз».

Лексические повторы. Всего в тексте 3793 графических слова. Мотив «пропавшего» глаза подчеркнут трехкратным корневым повтором пропавший (1 — адрес в названии) — пропасть (1108) — пропадать (1665). Впервые лексема появляется в названии; затем, задолго до эпизода с глазом, пропадают — так же, как и глаз, мнимо: герой вместе с акушеркой, кучером и парой коней в снежной буре по пути в Грищево к роженице (в значении «гибнут»); спасительный свет фонаря у больницы при возвращении из Грищево (в значении «исчезает», «мигает»), где врач не смог, как считает, до конца выполнить свою миссию и свершил преступление. В финале текста лексема не используется. Что именно произойдет с глазом, обнаруживается задолго до развязки. В финале для описания деформации названы: выпирать (3295), выпереть (3244), вылезающий (3566), пузырь — 2 (3569, 3664), шеф (3296). Но уже в 1-м врачебном эпизоде есть причастие вздувшаяся (о реке — 326), в центре текста — пузырящаяся пена, «вскакивающая» на губах раненого с разорванными волчьей дробью легкими (2933, в рассказе 3 слова с этим корнем — пузырь — 2, пузырящаяся). Причину деформации читатель тоже «знает заранее». В финале будет дана разгадка: глаз «пропал» потому, что на его месте вырос гнойник (3740). Но мысль о «гное» уже внушена: при перечислении заслуг врача за год уже говорилось о гнойных плевритах (3053—3054), вскрытых гигантских гнойниках (2794—2795). В тексте заранее описано, какой глаз будет деформирован: проводится противопоставление правого/левого, объяснимое с точки зрения традиционных мифологических представлении, — пока не закрепится в читательском сознании; прежде всего связанное в тексте (как и культуре в целом) со значением ущерба, недостачи, дефекта понятие левый — 6 (311, 362, 566, 669, 718, 3285): левая подметка отваливается у Егорыча, он оказывается бос на левую ногу, у врача остается невыбритой левая щека, на нее смотрит и смеется Пелагея Ивановна («Я поймал ее взгляд, он упирался в мою левую щеку»). Пропавший глаз в финале тоже левый. Правое — 3 (285, 696, 707) актуализируется вдвое реже, связывается с выбритой щекой врача и его «подбитым как бы правым глазом»: ложный ход, запутывающий читателя, но имеющий свою функцию — он вводит другую, хотя и неполную, параллель между врачом и пациентом, младенцем. Эта параллель дополнительно мотивирует тему зеркала и идею зеркальности, важную в структуре текста (младенец и врач как зеркальные отражения друг друга): у младенца поврежден левый глаз, у врача — «как бы подбит» правый. Можно описать ситуацию словами поэта: «Мой детский возраст смотрит на меня».

«...фонарь уже прочно утвердился перед моими глазами...», «он рос и приближался», «фонарь меня подбодрил...».

Двух-трехкратные корневые повторы внушают мысль о подобии врача и пациента, персонажа-повествователя и одного из второстепенных персонажей, субъекта и объекта, устойчивом в текстах Булгакова: рожающей женщины, ее свекра, Егорыча, Пелагеи Ивановны. Так, врач, ругая свекра роженицы за скупость, которая чуть не погубила женщину, называет его дураком (641), но и у самого врача, тоже на грани жизни и смерти, только зимой, в снежной буре, возникает дурацкая мысль (1126) о морфии, который способен облегчить умирание.

Повторы ставят юного врача в ситуацию двойничества с женскими персонажами, прежде всего — с опытной помощницей, акушеркой Пелагеей Ивановной, с рожающей женщиной:

1. Плечо — 2 — предплечье: врач чешет предплечье щекой, похожей на терку из-за щетины (волосы после года работы в глуши неухоженные, без претензий и пробора отброшены назад), у Пелагеи Ивановны растрепавшиеся волосы хлопают по плечу. Упоминание плеча появляется в третий раз: врач неуверен в себе — два дня ломал голову, пожимал плечами, рылся в «библиотечке», пытаясь установить диагноз ребенка Анны Жуховой.

2. Пот — потный: потной описана роженица у реки (490), но назван и пот (1271, 1319) на лице врача и акушерки в момент неудачных родов у жены учителя. Само слово связывает две ситуации родов: одни — удачные, весной, в апреле; другие — неудачные, зимой.

3. Двукратный повтор глагола корчиться, сначала он связан с женщиной-роженицей у моста (первый эпизод: «Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину») затем — с самим врачом (последний эпизод «вечера воспоминаний»: «Как я раньше дрожал при стуке в дверь, как корчился мысленно от страха»).

Двойственность персонажа говорит о высоком уровне эмпатийности Булгакова больным, что, отчасти, привело его к состоянию декомпенсации. Наблюдение за работой опытных в практических навыках акушерок и фельдшера усиливало неуверенность в себе, в ставящемся диагнозе, вызывало страх осуждения, дискредитации.

Семантические поля.

Наибольшим является семантическое поле «Больница и медицинская деятельность»:

ключевое слово медицина (2835); слова со значением пространства: больница — 9 (577, 944, 1520, 1658, 1696, 1938, 2566, 2577, 2979), клиника (3202), амбулаторный (3073), стационарный (3090) и др.; со значением «Болезнь и болезненные состояния, симптомы» [2]: боль (2394), вывих (2805), гангрена — 2 (2420, 2619), геморрой (3068), гнойник — 2 (2795, 3740), грыжа — 3 (2786, 3065, 3338), заболеть (1952), закладывать бока (3598?3599), заражение (2421), неврастения (1618), опухоль — 2 (3348, 3446), плеврит (3054), пневмония (3061), рак (3063), саркома — 2 (3069, 3342), сифилис (3064), тиф (3062) и др; в сфере глаголов подробно описано протекание заболевания, например: заболеть, захиреть, бледнеть, исхудать, корчиться, заводить глаза, бредить, ошалеть, мучиться — 2, полегчать и др.; так же подробно описаны врачебные действия и манипуляции, например: помочь, спасти, отстоять — 2, победить — 2, бороться, ухаживать, возиться, отправить в город, вправлять — 2, зашивать, интубация, трахеотомия, наложить — 3 (щипцы), накладывать и др.; выделяется подгруппа со значением «Медикаменты, химические средства и их использование»: впрыснуть (1148), гипсовый — 2 (865, 2802), йод — 2 (341, 2309), калий — 2 (2188, 2249), капельки — 3 (3447, 3459, 3461), марганцевокислый (калий — 2187), морфий — 2 (1149, 1161), раствор — 2 (2186, 2200), хлороформ — 2 (1360, 1375) и др.; со значением «Медперсонал»: персонал (2545), фельдшер — 4 (862, 1907, 2136, 3517), фельдшеризм (3197), доктор (3026, 3632), врач (2521, 2564), акушерка — 7 (331, 379, 1143, 1397, 1954, 2138, 3322), акушерский — 2 (2165, 2991), коллеги (1612), сиделка (561), больничный сторож (407) и др.; со значением «Пациенты»: больные (3089), пациент (2320), родильница — 3 (575, 1265, 1297) и др.

Центральный эпизод, где врача преследуют видения суда, связан с возможными последствиями неудачного удаления зуба (в тексте — аналога родов, в затексте — абортов жены Таси):

Суд. Позор. Я — причина смерти. И вот я уже не врач, а несчастный, выброшенный за борт человек, вернее, бывший человек.

Экзамен по судебной медицине показал некомпетентность врача. Манипуляции врача описаны через деструктивные глаголы: неконкретизированные деструктивные действия: отделать — 2 (выбрить щеку и вырвать зуб), действия острыми предметами: резать — 7, вырезать, полоснуть, надсечь, деформирующие действия без участия острых предметов: рвать — 13, сломать — 4, ломать — 2, выломать, взламывать, переломить, обломать, ковырять; действия связаны с мотивом воровства, утаивания, сокрытия: спрятать, скрыть, прятать, завернуть, заворачивать и др. Врач охарактеризован и как раскрывающий преступление: например, он умеет по «бабьим речам» понять суть заболевания, как Шерлок Холмс.

Присутствует лексика семантического поля «Колдовство и инфернальное»: ведьма — 3 (530, 1077, 1176), колдовской (3671), лешай (838), проклятие (360), проклятый (430), сатанинский (1104), черт — 9 (396, 1083, 2424, 2913, 3403, 3486, 3492, 3570, 3730) и др., и вводится через сравнения, фразеологические устойчивые сочетания, соотнесенные в тексте прежде всего с объектами, описанными как существа женского пола: Пелагея Ивановна — «простоволосая, похожая на ведьму»; вьюга — «как ведьма» и др. Неожиданное излечение младенца с поврежденным глазом врач характеризует: «Это что-то колдовское». К указанной примыкает группа лексики со значением «мнимости»: галлюцинация (176), мираж (195), призрак (1063), странный — 2 (3009, 3445), таинственный (3163), фантастический (1876) и др. Ведьма, черт и тема сумасшествия объединена в одном контексте при описании пути доктора в Грищево, где произойдут неудачные роды: в момент, когда он чуть не гибнет сам врач, вместо него погибнет младенец.

Семантическая группа «Животные» называет тех, в кого превращаются персонажи: бараний (бараньи тулупы на Пелагее Ивановне, кучере и враче во время поездки в Грищево — 1058), волчий (волчьей дробью почему-то разнесена грудь человека, что тоже несколько сближает его с животным — 2956), конь — 2 (1066, 1213 — при описании врача и его спутников как «черного призрака, состоящего из коней, кучера и нас», и их возможной смерти), лошадиная морда (о лошадиной морде, которая показывается в воротах — как бы нет точной определенности, что это за существо, — 821—822), лошадь — 5 (821 — о Егорыче, 291, 620, 626, 638 — об отсутствующей в реальности лошади, которой пожалел свекор, 1118 — о лошадях по пути в Грищево), рысак (438 — о Егорыче), пес (1638 — о враче), собачонка (1637 — о враче), свинство (406 — о Егорыче), свинья (645 — о свекре). Оказывается, что единственное животное, не имеющее отношения к мотиву оборотничества в рассказе, — лошадь, та, которую не дал свекор роженице, отсутствует. «Замещает» ее — Егорьгч, сравниваемый с рысаком и лошадью:

ворвался, топоча, как лошадь, Егорьгч в рваных сапожищах <...> Ах ты, проклятая! — Он бил ногой в землю, как яростный рысак.

Из врачебных операций в рассказе прежде всего актуализируются роды, начиная с однократно употребленного глагола родить, до одного из наиболее частотных знаменательных слов акушерка. Тема родов набирает вес к описанию родов в Грищево (приблизительно между 1000 и 2000-ным графическим словом). В семантическое поле входит лексика: акушерка — 7 (331, 379, 1143, 1397, 1954, 2138, 3322), акушерский — 2 (2165, 2991), родильница — 3 (575, 1265, 1297), родильный (675), родной (1654), роды — 4 (299, 803, 916, 2808), рожать (613) и др. Многократный мотив изъятия, вынимания ассоциативно соотнесен с мотивом родов (вынуть бритву, вынутое зеркало, вытаскивать ком марли с зубом из кармана и т. д.). Так же могут быть рассмотрены и другие манипуляции врача, связанные с выниманием (вытаскивать (зуб), вынимать — 2, вынуть, выкапывать, выскочить, выпустить и др.). Все женщины, названные в рассказе, так или иначе связаны с родами или уже являются матерями [3]: она (применительно к женщине — 15), собственные имена женщин-сослуживиц врача (Пелагея (водная) Ивановна — 11 (380—381, 523—324, 548—549, 655—656, 1050—1051, 1113—1114, 1207—1208, 1277—1278, 1413—1414, 1513—1514, 3023, 3024), Аксинья (1031) (достойная)) и пациентки — Анна Жукова (3581—3582)); обозначения профессиональной принадлежности женщины (акушерка (названные 7 случаев), сиделка (561)); наименования по собственно половому признаку: баба — 15 (634, 832, 3246, 3308, 3411, 3450, 3485, 3530, 3539, 3587, 3603, 3616, 3643, 3709, 3726), бабий (3149), женщина (481) по функции в семье: родильница (названные выше три употребления), мать — 5 (557, 608, 1354, 1419, 1732), жена (1257). Акушерка Пелагея Ивановна (как и однократно упомянутая Аксинья, выполняющая роль прислуги) — воспринимается как чудесный помощник, нередки в рассказе сочетания, обозначающие совместность действий ее и врача, например:

«...мы с Пелагеей Ивановной приняли младенца мужского пола», «И мы с Пелагеей Ивановной уехали в страшную даль, закутанные в бараньи тулупы, пронеслись, как черный призрак...») и др.

Персонаж различает женщин рожающих и остальных пациенток: рожающие получают близкие к нейтральным имена, нерожающие пациентки — наименования сниженные: в первый раз при родах у моста — рожающая женщина («Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину»), затем матьмать спасли», «Ты что же это, мать, лучшего места не нашла рожать, как на мосту?»), в описании зимних неудачных родов используются существительные родильница, жена («Родильница была жена деревенского учителя...») и мать («Ах, не могу я выразить того отчаяния, в котором я возвращался домой один, потому что Пелагею Ивановну я оставил ухаживать за матерью» и др.), единственный раз мамаша («А если не победишь, вот и мучайся, как сейчас, когда валяет тебя по ухабам, а сзади остался трупик младенца и мамаша»). Существительное мать в рассказе использовано в речи только персонажа-повествователя и обозначает как бы не только роженицу, но и мать вообще. Сам персонаж-повествователь, наряду с рассказыванием о рождающихся у этих женщин младенцах, вспоминает и свое детство (972). Наиболее частотным обозначением нерожающей женщины в рассказе является имя нарицательное баба, сниженное по стилистической окраске и из уст персонажа-врача звучащее пренебрежительно. С персонажем-повествователем / двойником пациентов (три из них — рождаются) оказывается связан комплекс пренатальных ощущении, выраженный через нагнетание прежде всего глаголов, обозначающих неустойчивое, зыбкое, плавающее положение в пространстве, покачивание, колебание, дрожание: дрожать — 2, качаться — 2, мотать — 2, мотаться, трястись — 2, валять, трясти, тряхнуть, вертеть и др. Такой спектр ощущений испытывает младенец в утробе матери. Образ метафорически отражает и отсутствие уверенности врача в знаниях, и наступающее гипнотического состояние, диссоциацию как тип психологической защиты или психопатологии, онейроид (может быть, связанный с усталостью, переутомлением, или употреблением морфия). Нагнетание происходит в момент пути к роженице и возвращения с родов, причем параллельно с нагнетанием слов, описывающих смерть и умирание. Положение «на краю», явно осознававшееся Булгаковым (сам процесс работы его в описываемое время) мифопоэтически — инициация, прохождение порога, междуморье бытия и небытия. Сходство рождения и смерти, традиционно констатирующееся в культуре, и связано с проявлениями глубинного уровня бессознательного — перинатальными переживаниями человека (по Ст. Грофу), так называемой перинатальной матрицей, «травмой рождения» (например: Rank 1924; Топоров 1995).

Для интерпретации текста значимо семантическое поле — «Металлические предметы по отношению к персонажу и действия с ними». Вводит «металлическую» тему внешне немотивированно возникающее в первых абзацах текста сочетание «железный путь» [4], имеющее, однако, при опоре на реалии рациональное объяснение (указывает на отдаленность Мурьевской больницы от достижений цивилизации). С металлическим предметом — бритвой, клинком — связан один из центральных мотивов рассказа, мотив бритья. Врачеватели были заодно и цирюльниками (снижение роли врача до цеха цирюльника). Акцентирование внимания на металлическом инструментарии имеет выраженный специальный смысл: качество стали и ее износ, качество стерилизации, страх осложнений у пациентов после хирургических вмешательств.

Ассоциативные цепи. Рассказ выстроен как данный в немотивированной с точки зрения реальной хронологии ряд воспоминаний. Мотив воспоминания задается с первых строк, семантическое поле «Память — забвение»: воспоминание — 3 (53, 1852, 2672), вспоминать (2678), вспомниться — 2 (727, 2022), забытый (3578), забыть (159), забытье (1358), память — 2 (913, 2853), позабытый (902), в помине (3668), помнить — 6 (1122, 1896, 1972, 1995, 2829, 3630), помниться — 4 (210, 307, 1025, 1164). Тема воспоминания может выражаться через иную лексику (воспоминание персонажа о детстве).

В основном «вспоминает» врач. Слова поля наиболее связаны с двумя эпизодами: 1) поездка к жене учителя и рождение мертвого младенца, 2) эпизод с солдатским зубом. Из других персонажей «память» имеет Анна Жухова: «помнит», что «господин доктор» был не прав, когда утверждал, будто у младенца нет глаза. «Памятью» обладают предметы: например, бритва «Жиллет» — память об апрельских родах у моста материализована в ржавчине («навеки осталась ржавенькая полосочка»). Тема забвения связана с книгами, которые читал, но забыл персонаж; в забытьи находится женщина после апрельских родов у речки; позабытым оказывается зубчатый «Жиллет», оставшийся в воде без применения апрельским днем; забыт врачом «через два дня» после первого появления годовалый младенец Анны Жуковой. Врач помнит и не помнит литературного героя-англичанина, с чьим обликом у него ассоциируется представление о бритье (об интертекстуальных связях образа: Яблоков 2002, 80—83): утратил память об источнике образа, но помнит подробности самого текста. Об алогичной связи этих понятий свидетельствует фрагмент текста:

«Но так как зубчатый «Жиллет» пролежал позабытым в мыльной воде — на нем навеки осталась ржавенькая полосочка, как память о весенних родах у моста».

Семантическое поле «Память — забвение» ставится в один ряд с полем «Металлические предметы по отношению к персонажу и действия с ними». Оказываются связаны образ «железного пути», темы металлического, хирургического, зубного и акушерского инструментария и тема металлических принадлежностей для бритья. «Металлическое» семантическое поле: бритва — 4 (1027, 1773, 1788, 2237), бритый (78), безопасный (вид бритвы — 231), бриться — 7 (143, 204, 248, 881, 920, 1001, 1795), бритье (110), выбритый (203), вырезать (3376), ржавый гвоздь (1918—1919), добриваться (781), добриться (759, 789, 895), железный (путь — 104), «Жиллет» (232, 900), зубчатый (о бритве «Жиллет» — 899), блестящая игрушка (о бритве, вынимаемой из футляра, — 997—998), Кесарево сечение (2813—2814), клинок (237), ложка (половинка металлических акушерских щипцов — 3034), надсечь (3387), небритый (1483), опасный (о виде бритвы — 239), торзионный пинцет (333—334), разложить (об инструментах — 270), резать — 7 (3133, 3134, 3135, 3409, 3415, 3526, 3639), ржавенькая (о полоске на бритве, образовавшейся под действием воды, когда врач не добрился, принимая роды у реки, — 910), ржаветь (в переносном значении о цвете крови — 2537), скобка (металлическая часть двери — 815), терка (на нее похожа небритая щека — 126), топор (743), хирургический (о самых сложных случаях в практике врача — 1474), щипцы — 6 (2015, 2060, 2103, 2432, 2825, 2992) и др. К полю «Металлические предметы и манипуляции с ними» примыкают, например, связанные ассоциативно у Булгакова со словом бритва, бриться (как пароним и другое наименование того же денотата) географические наименования Британия (219), английский (273, 979), англичанин (162—169). Ассоциации запрограммированы близостью звучания слов бритый и Британия, как было указано ниже, и эксплицированы в одном из фрагментов текста — однажды в рассказе инвентарь для бритья определен как «английские прелести.» (273—274):

И когда я ехал сюда, в чемодане у меня лежала и безопасная «Жиллет», а к ней дюжина клинков, и опасная, и кисточка. И твердо решил я, что буду бриться через день, потому что у меня здесь ничем не хуже необитаемого острова.

Но вот однажды, это было в светлом апреле, я разложил все эти английские прелести в косом золотистом луче... [5]

Связь понятий «железный путь», бритье, Англия, подтверждается корневым повтором прелесть — прельстить, и, очевидно, устроена следующим образом: прельстить, поразить внешним видом можно только у железной дороги, т. е. среди знающих:

Пробором никого не прельстить в тридцати верстах от железного пути. То же и относительно бритья.

Это гипотетически возможно только в случае, если рядом есть «железные» заместители «железного пути» — «английские прелести» — бритва, «клинки». Связь с бритвой и железной дорогой Англии объясняется достаточно просто: изобретателями железной дороги являются англичане, существует и тип английской бритвы (заметим попутно, что исконно французское «Жиллет» настойчиво именуется в рассказе английским) [6]. С представлением о металлических колющих, режущих, бреющих, опасных предметах, уже по аналогии формы, ассоциативно связана группа наименований острых предметов вообще, имеющих «форму» зуба. Эти ряды могут быть текстуально соотнесены: например зубчатый «Жиллет» (899—900), а также: гребешок (выпадает из волос акушерки Пелагеи Ивановны — 383), зуб — 16 (удален, выломан металлическими щипцами — 1912, 1940, 1961, 2003, 2017, 2032, 2085, 2107, 2113, 2361, 2491, 2505, 2614, 2652, 2688, 2735), зубной (121, 2391) и т. д. С семантическим полем «Металлические предметы и манипуляции с ними» связана также группа лексики, обозначающей кровь и, шире, жидкость (воду) вообще. Актуальной является тема ржавчины, связанная с темой памяти. Причем ржавчина в данном случае — не только качество, присущее металлическим предметам, но и цвет запекшейся крови. Один из повторов в тексте сближает бритву «Жиллет», на которой после лежания в воде осталась ржавенькая полосочка, со ржавыми гвоздями, с которыми имплицитно сопоставляются зубы (фельдшер Демьян Лукич «рвет зубы так же ловко, как плотник — ржавые гвозди из старых шалевок») и появление которых в памяти врача предваряет воспоминание о неудачной манипуляции над солдатом, и с другой «памятной» вещицей — окровавленным комом марли, в которую врачом был спрятан вырванный у солдата зуб:

Солдат не показывался, я тосковал, ком ржавел и высыхал в письменном столе.

С медицинской (в большой степени — хирургической) темой рассказа мотив бритья объединяет присутствие острого металлического инструмента и опасность поранения, физического ущерба (карающие действия или действия врача, направленные на себя). Есть и «затекстные» объяснения: в каждой больнице действительно обязательно была бритва, врачи непременно должны были уметь брить, особенно в случае эпидемии: например, тифа [7]. Для Булгакова это было вдвойне актуально, так как, например, служа в Вязьме в 1917—1918 гг., он заведовал в том числе и инфекционным отделением (Чудакова 1988, 63). При том, что юный врач, как он описывает, постоянно вынужден заниматься именно хирургическими случаями, «бритое» состояние объяснимо: перед операциями хирурги либо обязаны были прятать волосы в ткань, колпаки, либо брить их (в том числе — бороды); бородатых хирургов можно встретить и теперь крайне редко.

Известна в психиатрии фобия острых предметов и самопоранення, встречающаяся при определенных типах психопатологии.

При всех других, более существенных, событиях в жизни в том месяце, Булгаков находит место в своих записях таким, казалось бы, малоценным фактам (вполне может быть, речь идет об отражении фобий). Затем эти мотивы окажутся ассоциативно связанными в одну цепь в рассказе, входящем в цикл, в котором Булгаков как бы подводит итог предшествующему периоду жизни, теперь завершившемуся. В психоанализе такие явления относят к покрывающим воспоминаниям, в которых важные факты, по каким-либо причинам вытесняемые вспоминающим, заменяются менее значимыми одновременно происходившими событиями как их знаками (Фрейд 2002, 11).

II. Цикл

Подход к ЗЮВ как к целостности условен: при жизни Булгакова цикл полностью опубликован не был, расположение рассказов в нем до определенной степени спорно. Каноническим здесь признается традиционное расположение, показанное в таблице 1. Скажем о механизмах организации, как они могут быть охарактеризованы с опорой на словарь [8]. Роль маркированных играют тексты маргинальные, выделенные в сторону уменьшения или увеличения объема: наименьший — «Тьма египетская» и наибольший — «Звездная сыпь». Они вводят мотивы противопоставления 1) двух мировоззренческих систем (мифологической неполноты знания, догадок, интерпретаций VS подвижничества, просветительства, поиска подлинности, истины) и 2) непонятного пациенту (и врачу) симптома VS диагноза, системного представления о сути нозологии. Помимо мощнейшего пласта затекста, внутренних эмоциональных коллизий Булгакова, тревоживших писателя до завершения его работы над циклом и наложивших отпечаток на семантическую организацию текста, мы видим, как материал врачебной практики превращается у Булгакова в основу образной системы и мифопоэтики. Так, противопоставление симптома и диагноза в «Звездной сыпи» становится булгаковской медицинской интерпретацией философских положений И. Канта.

Таблица 1. Вес рассказов цикла в графических словах.

М. Булгаков. «Записки юного врача» 21812
1. ПОЛОТЕНЦЕ С ПЕТУХОМ 3431
2. КРЕЩЕНИЕ ПОВОРОТОМ 2459
3. СТАЛЬНОЕ ГОРЛО 2516
4. ВЬЮГА 3426
5. ТЬМА ЕГИПЕТСКАЯ 2347
6. ЗВЕЗДНАЯ СЫПЬ 3837
7. ПРОПАВШИЙ ГЛАЗ 3793

Механизмы связи действуют через единицы, имеющие внешнее подобие (при наличии/отсутствии связи на семном уровне): на уровне отдельных лексем, словообразовательных рядов (общий корень), рядов омонимических/паронимических, в которые лексемы группируются по совпадениям/сходству звукового облика; на уровне единиц, не имеющих внешнего подобия, но связанных на семном уровне, — семантических полей.

Распределение лексем.

I. Среди лексем, обладающих высокой частотностью.

Кодирующие, «поддерживающие», лейтмотивные слова (лейтмотивы) — лексемы, встречающееся в большей части/половине текстов цикла. Если число повторяющихся элементов велико, то он многокомпонентный, если нет — малокомпонентный. Может быть: а) с доминантным текстом, б) без доминантного текста. Может быть введено понятие лейтмотивного ряда, состоящего из 1) лексем с общим корнем и близкой семантикой, 2) входящих в одно семантическое поле, 3) паронимичных/омонимичных лексем (лейтмотив с семантическим сдвигом).

К разряду лейтмотивных у Булгакова относятся многие лексемы, входящие в семантическое поле «больница, болезни, медицинские манипуляции и т. д.». Однако хотя единицы его и воспроизводятся регулярно, но часто именно в силу своей высокой частотности не играют существенной роли, являются «проходными». Из описывающих медицинские манипуляции лейтмотивных рядов первостепенны описывающие роды. Например ряд акушерка — акушер — акушерский — акушерство; распределение по текстам 1 (2) — 2 (12) — 3 (11) — 4 (1) — 5 (7) — 6 (1) — 7 (9). Лексема акушер («Крещение поворотом») возникает единожды — в цитируемом тексте учебника, персонажами цикла являются акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна, но принимать роды приходится как раз юному врачу. Корневой лейтмотивный ряд роды — родилка — родильница — родильное (отделение) — родовой (канал)— рожать — рождавшийся — рождение — роженица; распределение частотности по текстам: 1 (2) — 2 (12) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (14) — 7 (9). Всплеск частотности лексем лейтмотивных рядов, описывающих роды, в рассказах 2 («Крещение поворотом») и 7 («Пропавший глаз») сюжетно мотивирован — в обоих случаях в центре текстов оказываются ситуации принятия родов. В рассказе 5 («Тьма египетская») появление тем с сюжетных уровнем не связано, они входят в основном во вставные анекдоты текста. Данные лейтмотивные ряды имеют не только фабульное значение, но важны и для понимания глубинной психологической интриги цикла, затекста. Булгаков, не имевший собственных детей, мог таким образом бессознательно предъявлять данное переживание. Центральный мотив цикла — прохождение персонажем-повествователем стадии инициации (Яблоков 2002, 10—11 и др.). Лейтмотив роды и т. д. как нельзя лучше на символическом уровне сигнализирует о ней. Ту же функцию выполняет и корневой лейтмотивный ряд с доминантным текстом, соответствующий символической ситуации «поворота» как манипуляции при родах, повернуться — повернуть — поворачивать — поворачиваться — поворот (последняя лексема встречается 17 раз), распределение по циклу — 1 (1) — 2 (14) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (2) — 7 (3). Из лексем, обозначающих иные медицинские манипуляции, лейтмотивными являются обозначающие парентеральный путь введения лекарства впрыскивание — впрыснуть — впрыскивать; распределение в цикле — 1 (2) — 3 (2) — 4 (3) — 5 (2) — 6 (1) — 7 (1). Лейтмотив не только описывает будничную медицинскую манипуляцию, но и напоминает о коллизии в реальной жизни автора. Впрыснуть в тексте «Записок» можно камфару (рассказ 3), морфий (рассказы 4, 7), кофеин (рассказ 1), масло (рассказ 1), дифтерийную сыворотку (рассказ 4), лекарство (рассказ 4).

Из лексем, обозначающих предметы, естественные в медицинском обиходе, лейтмотивной является, например, лексема простит, распределение по циклу — 1 (4) — 2 (6) — 3 (1) — 4 (1) — 5 (3) — 7 (1). Простыня реже всего связывается с персонажем-повествователем (рассказ 1), может представать окровавленной (рассказы 1, 2 и др.), чистой (рассказ 2), скомканной (рассказ 5), ею укрывают больного (рассказы 1, 7), с ней связано представление об ущербе (например, ампутации — рассказ 1) или смерти (не только в прямом смысле, но и в метафоре: например, о руке роженице — «безжизненно, как плеть, шлепнулась о простыню», 2). Семантически близким является малокомпонентный лейтмотив пелена — пеленка, единицы которого выступают не столько в прямом, сколько в переносном значении (например: пелена пота — рассказ 3; пелена тьмы египетской — рассказ 5, пелена дождя — рассказ 7); распределение по циклу — 3 (1) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (1) — 7 (1).

Многокомпонентным является корневой лейтмотивный ряд баба — бабка — бабенка — бабочка (в значении «женщина») — бабий, представляющий собой соединение лексем, с одной стороны, дающих сниженное наименование женщине (например, глупая баба — рассказ 3; бабьи речи — рассказ 7: распределение прилагательного — 2 (1) — 6 (3) — 7 (1)) или называющих женщину из крестьянской среды (баба; распределение по циклу — с доминантным текстом — 3 (2), 5 (10), 6 (1), 7 (15)), с другой — указывающих, нередко, на значительный возраст носительницы (бабка; распределение — с доминантным текстом — 3 (15) — 5 (3)) или ее некоторые негативные характеристики, прежде всего легкомыслие и «инфернальность» (бабочка — 5 (8); бабенка — 6 (1)). Лексемы ряда нагнетаются в текстах, где нет идеального «чистого» женского персонажа (прежде всего, в рассказах 3, 5, 7), а в текстах с таковым, наоборот, подчеркнуто отсутствуют (рассказы 1, 4). Лейтмотивной с ярко выраженным доминантным текстом является лексема мать, подкрепленная однокоренным матка (2 (3)) и паронимом матовый (2 (1)); распределение лексемы по циклу — 1 (1) — 2 (5) — 3 (22) — 4 (1) — 5 (1) — 6 (5) — 7 (5). За жизнь матери персонаж-врач чаще всего опасается (если она роженица): «поворот всегда представляет опасную для матери операцию» (рассказ 2), «все ли там цело у матери» (рассказ 2), «восковая Мать» (рассказ 7), «не о ручке нужно думать, а о том, что мать жива» (рассказ 7), «хоть мать спас» (рассказ 5), «живого приняли и мать спасли» (рассказ 7) и др. С другой стороны, мать предстает спорящей с врачом и нередко даже недалекой (если она мать пациента: «мать посмотрела на меня, как на безумного» (рассказ 3), «мать не давала девочку» (рассказ 3)) или плачущей («мать зарыдала» (рассказ 3), «плачущая Матт (рассказ 3)). В доминантном для лейтмотива тексте лексема скорее обладает негативной окказиональной коннотацией. Лейтмотивная лексема жена (вариант — жана, однокоренные или этимологически близкие женат — жениться — жениховский; распределение лексем с указанным корнем по циклу — 1 (1) — 4 (3) — 6 (7) — 7 (1)) возникает непременно в «неблагополучном» контексте: при указании на риск заражения сифилисом (рассказ 6), при описании неблагополучных родов (рассказ 7), само согласие стать женой приводит к смерти (рассказ 4). Примечательно, что в двух рассказах цикла появляется лексема вдовец (1 (3) — 2 (1)), тогда как обратный вариант — вдова — не фигурирует. Единственная относительно «благополучная» жена в цикле — Аксинья, супруга сторожа Егорыча (например, рассказ 1). В большинстве случаев не имеет негативной окказиональной коннотации, а скорее даже получает некоторый сострадательный оттенок значения, лейтмотивная (нейтральная и в языке) лексема женщина (плюс однократное прилагательное женский (1 (1)); распределение по циклу — 1 (1) — 2 (14) — 3 (4) — 4 (6) — 5 (2) — 6 (17) — 7 (1). Примечательно, что наибольший вес лексема имеет в рассказах, где персонаж-женщина предстает страдающей: в момент родов (рассказы 2, 7), будучи при смерти (рассказ 4) или под угрозой заражения сифилисом (рассказ 6). Например: «мучающаяся женщина» (рассказ 2), «бедная женщина» (рассказ 5), женщина — «человек перешибленный» (рассказ 6), «мокнущие папулы на теле цветущей женщины» (рассказ 6), «— Подлец, подлец, — всхлипнула молодая женщина и давилась слезами» (рассказ 6). В момент кризиса, на грани жизни и смерти показаны персонажи-пациенты, обозначенные при помощи лексем девочка — девчонка и девушка (например, «девочка умирает», рассказ 3). Лексемы девственно — девушка — девичий присутствуют только в текстах с идеальным «чистым» женским персонажем, причем если в случае неосуществленной, фигурирующей только в подтексте и метафорически брачной ситуации (рассказ 1), девушка спасена врачом и остается в живых, то в случае осуществленной помолвки, спасена быть уже не может (рассказ 4); распределение лексем (очевидно, в данном случае речь идет о парной доминанте) по циклу — 1 (7) — 4 (5). Лексемы девочка — девчонка являются доминантными для рассказа 3; распределение по циклу — 3 (29) — 6 (3), в обоих текстах девочки оказываются спасены.

Обилие женских персонажей и их номинации с лихвой искупает факт отсутствия образа жены, согласно реалиям, находившейся рядом с автором текста. Можно предполагать, по каким причинам отсутствует образ, учитывая реалии жизни Булгакова начала 20-х годов, но мысль о женщине, бессознательное акцентирование образа «жены, женщины, роженицы», опытной и оценивающей помощницы (акушерка), антагониста (смеющаяся, необразованная баба, повитуха), пострадавшей от рук доктора спасенной / погубленной им пациентки, в целом в цикле присутствует весьма отчетливо.

Лейтмотивные лексемы-наименования мужских персонажей — это, прежде всего, имя фельдшера Демьяна Лукича (распределение в тексте — 1 (6), 2 (2), 3 (1), 4 (1), 5 (13), 6 (5) — 7 (5); в одном из учтенных случаев отчество Лукич употреблено без имени (рассказ 6)), самого центрального персонажа и пациентов-детей. Любопытно, что при названии цикла «Записки юного врача» в самом тексте более представленным является наименование доктор. Это наименование характеризует речь персонала и больных, тогда как лексема врач появляется во внутренней речи самого персонажа. Распределение по циклу лексемы доктор — докторский (51) — 1 (12) — 2 (5) — 3 (6) — 4 (11) — 5 (10) — б (5) — 7 (2), врач — врачебный (35) — 1 (1) — 2 (4) — 3 (2) — 4 (14) — 5 (5) — 6 (6) — 7 (2) (причем доминантной лексема является в тексте № 4, где врачом автор-повествователь преимущественно называет своего более юного коллегу). Если лексема врач чаще употребляется с прилагательными, обозначающими возраст, то лексема доктор — чаще с определениями или приложениями и т. д.: гражданин, господин, замечательный, хорошенький (в негативном смысле — неумелый), дорогой (как обращение) и даже: «Да ты, доктор, рехнулся» (рассказ 6). Помимо наименования по профессии, к персонажу-повествователю обращаются (в основном — женские персонажи) с уважительным батюшка; распределение лейтмотивной лексемы — 2 (1) — 3 (3) — 5 (2) — 6 (1) — 7 (1). Ребенок по половому признаку назван не часто, хотя исследователи подчеркивают роль в цикле персонажей — мальчиков (Яблоков 2002, 83 и др.). Из таких наименований представлена лексема мальчишка, играющая роль доминанты с антиципацией; распределение в цикле — 6 (1) — 7 (6). Мальчишка в цикле болен (сифилис (рассказ 6), гнойник (рассказ 7)) или травмирован (горох в ушах, сломанная нога (рассказ 7)). Более распространенное наименование — лейтмотивный с доминантным текстом повтор младенец-младенчик, распределение по циклу — 2 (6) — 3 (1) — 5 (3) — 6 (2) — 7 (16). Чаще всего описывается так или иначе деформированное тело младенца (рассказы 2, 5, 7), наиболее страшным воспоминанием является мертвый младенец-младенчик (рассказ 7).

Нередко лейтмотивный ряд помогает точнее определить значение в тексте конкретной единицы, на первый взгляд, немотивированной. Например, в случае с лейтмотивным рядом палец (1 (3) — 2 (4) — 4 (7) — 5 (1) — 6 (2) — 7 (1)) — Пальчиков (4 (1)). Внешне немотивированное, причем однократное, употребление фамилии жениха-убийцы подкрепляется повторами однокоренной лексемы. С одной стороны, в фамилии актуализировано значение несостоятельности, с другой — горе-жених является одним из воплощений «я» самого юного врача — не только во «Вьюге» [11], но и в цикле в целом. Как фамилия Пальчиков принадлежит жениху, так пальцы, упоминаемые в ЗЮВ — чаще всего принадлежат повествователю (11 случаев из 17). Пальцы смазывают йодом, они могут быть дрожащими, стыть, оказываться непослушными и отсутствующими или похожими на деревянные культяпки (кроме того, сам врач их ампутирует у пациентов — «делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю»), ими пытаются нащупать пульс — тщетно, либо он пропадает.

Маркирующее, доминантное слово (доминанта) — неоднократно встречающаяся лексема с высокой частотой (3 и выше употребления), фигурирующая в одном тексте цикла, маркирующая его. Доминанты могут поддерживаться однократными повторами лексемы в других текстах цикла. Выделяется четыре вида доминант (виды, в разной степени близкие лейтмотивам). Доминанта с обратной отсылкой: после текста, где лексема является доминантной, в цикле возможен текст, где лексема будет однократно употреблена и породит, таким образом, в сознании читателя эффект припоминания описанных ранее событий (текста, где лексема была доминантной). Доминанта с приемом антиципации: текст с доминантной лексемой оказывается подготовлен (предвосхищен) ее однократным употреблением в одном из предшествующих рассказов цикла. Доминанта с приемом антиципации и обратной отсылкой: вид доминанты граничит с лейтмотивом (лейтмотивным рядом с доминантным текстом) — текст с доминантной лексемой «подготовлен» ее опережающим однократным употреблением, а затем «припоминается» благодаря обратной отсылке. Парная доминанта: лексема одинаково неоднократно встречается (и является маркирующей) в двух текстах цикла, граничит по функциям с двух-трехкратными употреблениями редких лексем. Является средством создания в пределах цикла «текстов-двойников», задает параллелизм двух текстов.

Доминанты основного вида (лексемы, присутствующие и нагнетаемые только в одном из рассказов цикла) свидетельствуют, скорее, не о связанности текстов, а об их автономности. Назовем некоторые: доминантой, не воспроизводимой в других рассказах, для первого из них («Полотенце с петухом») является лексема петух (7 употреблений), именующая: живую птицу (1), уже убитую и «голокожую» (2) и даже съеденную (1), возницу-охранителя, доставляющего врача к месту службы (1), изображение на полотенце, вышитом спасенной врачом девушкой (2). Для рассказа 4 («Вьюга»), например: браунинг (4), пожар-пожарный в значении прилагательного и субстантивированного существительного (14), конторщик — конторский — конторщиков (12), корыто (6). Для рассказа 5 («Тьма египетская»): анекдот (6), белладонна (5), мельник (14) и др. Для рассказа 6 («Звездная сыпь»): звезда — звездная (сыпь) (10). Необходимо отметить, что доминантные лексемы могут имплицитно поддерживаться (лексикой того же семантического поля) в других текстах. Например, для рассказа 7 («Пропавший глаз») доминантным является корневой ряд, включающий и паронимически созвучный элемент (Британия), бриться — бритва — Британия — бритый — бритье — добриваться — добриться (18), однако данная доминанта частично подготовлена уже несколькими упоминаниями «объектов бритья»: щетка-щеточка (распределение по текстам — 2 (2) — 5 (1) — 7 (1)) — как щетина и как принадлежность для мытья рук, а также борода-бородка (распределение по текстам — 1 (1) — 5 (5) — 6 (4) — 7 (1)). Более актуальными для связи текстов являются доминанты с обратной отсылкой. Так, например, доминанта амбулаторный — амбулатория (6 (9)), называющая место, где врач принимает больных сифилисом, а также «амбулаторную книгу», по которой обнаруживается степень распространения болезни среди крестьян, поддерживается однократным употреблением (амбулаторная книга) в рассказе 7. История с ампутацией (1 (4)) бедра, описанная в рассказе «Полотенце с петухом», актуализируется в памяти читателя благодаря однократному употреблению лексемы и в финальном рассказе (7 (1)). Эффект антиципации можно наблюдать, например, в таких случаях. Лексема ампула (с маслом или морфием), в данном случае — фактически бесполезная, становится одной из доминант во «Вьюге» (4 (3)), однако впервые она появляется в первом рассказе цикла (1 (1)), где введение состава, хранящегося в ней, приносит пользу обескровленной девушке (т.е. вначале «проигрывается» благополучный исход ситуации, затем — неблагополучный). Появление доминанты последнего текста цикла пузырь — пузыристая (7 (3)), указывающей на характер ущерба глаза, подготовлено однократным упоминанием в рассказе «Тьма египетская» (5 (1)):

«бабка из Коробова, наслышавшись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий, не мог его спасти...»;

этот фрагмент намекает и на возможный исход вмешательства доктора, если бы осуществилось намерение «резать» пузырь, но уже на глазу младенца. Доминанту рассказа «Пропавший глаз» гной — гнойник — гнойные (7 (4)) предвосхищают «гнойный аппендицит» (1 (1)) и «чудовищных размеров гнойники» (4 (1)). Доминанту рассказа остров (7 (7)), возникающую как отражение мироощущения персонажа, — однократное употребление в «Тьме египетской»: «В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров» (5 (1)); доминанту зеркало (7 (8)), которая констатирует изменения во внешности врача, произошедшие за год, — упоминания «зеркальных сияющих шкафиков», в которые смотрит персонаж при начале работы ( (1)), и зеркала (6 (1)); доминанта рассказа диплом (7 (3)) — речь идет о страхе его лишения из-за врачебной некомпетентности — предвосхищается в «Полотенце с петухом»: «»Я ни в чем не виноват, — думал я упорно и мучительно, — у меня есть диплом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым врачом»» (1 (1)). Доминанту рассказа «Звездная сыпь» язва (11) подготавливает однокоренное язвительный (5 (1)) — в данном случае, очевидно, можно говорить об одном из приемов языковой игры — реализации метафоры. Доминантой с антиципацией и обратной отсылкой является в рассказе «Стальное горло» пара лексем труба — трубка (3 (5)), обозначающая средство помощи девочке, трубку, вставляемую в горло, и одновременно печную трубу, названную в тексте. Ситуация предвосхищена описанием сосудов как «беловатых трубочек» (1 (1)), а после «Стального горла» припоминается благодаря описанию трубы, в которой поет вьюга (4 (1)). Доминанта дифтерийный — дифтерит (3 (3)) подготовлена называнием «дифтерийного крупа» (1 (1)) и актуализирована (уже после рассказа) благодаря «дифтерийной сыворотке» (4 (1)). Парными доминантами являются лексемы возница (1 (6) — 4 (16)) и Грачевка (1 (3) — 4 (2)), наличие их дополнительно сближает два текста цикла, находящихся в ситуации подобия, «Полотенце с петухом» и «Вьюгу». Рассказы «Крещение поворотом» и «Пропавший глаз» сближают, в том числе, и парные доминанты хлороформ (2 (3) — 7 (2)) и щипцы (2 (2) — 7 (6)). Параллелизм «Вьюги» и «Пропавшего глаза» (в обоих случаях врач находится в том числе и «на выезде», а пациент, к которому он отправляется, гибнет; сходны и другие ситуации) дополнительно задается несколькими парными доминантами, например, челюсть (4 (2) — 7 (6)): в первом случае это, например, челюсть девушки, характерно дергающаяся перед смертью, во втором — челюсть солдата, которому врач неудачно удаляет зуб и в результате боится, что наступит смерть пациента; доминантная лексема внушает ощущение сходства и пациентов, и ситуации. Парными в определенной мере оказываются первый и последний тексты цикла, описывающие начало и финал первого года службы; дополнительно параллелизм задается мелкими совпадающими деталями, например, упоминанием чемодана, с которым врач приехал в глушь (1 (5) — 7 (2)).

II. Среди лексем, обладающих минимальной частотностью (важных не только семантикой, но и своим звуковым обликом) могут быть выделены как прием двукратные — трехкратные внешне немотивированные повторы редких лексем: а) в пределах одного текста; б) в разных текстах. Они устанавливают параллели между неочевидно связанным: ситуациями, персонажами, рассказами.

Ограничимся примерами повторов одного функционального ряда — устанавливающих отношения подобия между несходными, на первый взгляд, персонажами (или персонажем и неодушевленным предметом). Параллель «врач — пациент» может быть подкреплена через повтор уникального для цикла глагола вымолвил (3 (1) — 6 (1)): так сопоставлены лечащий «глотку» девочке врач («Стальное горло») и больной сифилисом крестьянин, просящий полечить «глотку» («Звездная сыпь»). Через повтор полгода (4 (1) — 6 (1)) сопоставлены приобретающий опыт юный врач («практически за полгода нахватался»; «Вьюга») и приобретший «дурную болезнь» крестьянин («я уже полгода больной дурной болезнью»; «Звездная сыпь»). Неожиданно одинаковое именование (в первом случае — ироническое) ангел (1 (1) — 3 (1)) делает двойниками самого врача («Ущемленная, мой ангел! Какие тут к черту ванны!»; «Полотенце с петухом») и девочку Лидку («Ангелов так рисовали»; «Стальное горло»). Параллелизм пациентов между собой может быть подчеркнут через указание на описанные с помощью аналогичных лексических единиц врачебные манипуляции над ними. Например, повтор вколол (3 (2) — 4 (1)) объединяет умирающую невесту (вколол «шприц»; «Вьюга») и девочку, больную дифтеритом («вколол нож в горло»; «Стальное горло»); повтор вложил (1 (1) — 3 (1)) — девушку, попавшую в мялку («вложил марлевый тампон»; «Полотенце с петухом»), и Лидку (вложил «серебряную трубку»; «Стальное горло»). Девушка, попавшая в мялку, и умирающая невеста сопоставлены дополнительно через наименование дочка — дочь (1 (1) — 4 (2)). Жених-убийца Пальчиков («Вьюга») и солдат («Пропавший глаз») сопоставляются через аналогичное описание действия — повтор вцепившись (в ножку акушерского кресла) — вцепился (в шубу) (7 (1) — 4 (1)), через одинаковое наименование бедняга (4 (1) — 7 (1)). Через двух-трехкратный повтор могут быть сопоставлены персонаж и неодушевленный предмет или животное. Например, через корневой повтор глянцевый — глянец (2 (1) — 7 (1)) задано подобие вида врача (выбрил «до глянца правую щеку»; «Пропавший глаз») и страницы книги («шелестеть глянцевыми страничками»; «Крещение поворотом»); через упоминание окровавленной шеи (1 (1) — 3 (2)) — девочка Лидка («Стальное горло») и петух («Полотенце с петухом»).

Лексемы, употребленные однократно. Иногда редкие лексемы являются следами тематики одновременно писавшихся произведений или, чаще, отсылают к значимым событиям за-текста.

В ЗЮВ может многократно констатироваться, что у пациентов жар, но градусник появляется единожды, когда он не особенно нужен (если не для констатации постродовых инфекционных осложнений) — в рассказе «Крещение поворотом» (2 (1)). Из числа вмешательств, проведенных врачом за год, наиболее высоко число вычисток («А вычистки? Вот у меня записано — восемнадцать раз»; «Пропавший глаз»), однако, естественно, не описывается ни одна из них и сама лексема фигурирует однократно (7 (1)). Здесь можно говорить о принципах отбора фактов: Булгакову важнее описать роды, чем уничтожение плода (или уничтожение плода табуировано, но присутствует через метафорический ряд, отражающий и эмоциональный дискомфорт врача — как удаление зуба (см. анализ рассказа «Пропавший глаз»). Если подобная манипуляция и описывается, то иносказательно, вытесняется в подтекст, как в случае с солдатским зубом. Внешне немотивированным оказывается упоминание куска ветчины (4 (1)), съедаемой врачом после смерти пациентки в рассказе «Вьюга», однако при назывании ветчины возникает ассоциативный ряд, отсылающий к неэстетичным описаниям изуродованных тел пациентов в рассказах «Полотенце с петухом» (девушка, попавшая в мялку) и «Пропавший глаз» (раненый волчьей дробью) и актуализирующий сопоставление смерти и поедания, традиционное в мифологии; мотив принесения кровавой жертвы. Однократное упоминание использованной в переносном значении лексемы артистка (5 (1)), поддержанное трехкратно употребленной в ЗЮВ лексемой амфитеатр и однократно употребленной опера, задает, в том числе, и аналогию между медициной и театром: в обоих случаях значима грань между явлением и сущностью, маской, симптомами, и тем, что скрыто внутри; отсылает к театральным увлечениям Булгакова, а впоследствии — к «театральному роману». Однократные упоминания буфет (2 (1) — «грызня мышей в столовой за буфетом»), брат (5 (1) — «не посторонний мельник, а родной брат приехал ко мне погостить»), змеиный (3 (1)) восходят, возможно, к законченным незадолго до ЗЮВ текстам, прежде всего, к роману «Белая гвардия». Лексема бездомный (7 (1) — «самому себе казался жалкой собачонкой, псом, бездомным и неумелым») создает образ, близкий образу Шарикова («Собачье сердце») и Иванушки Бездомного («Мастер и Маргарита»).

* * *

Анализ цикла, таким образом, показывает на уровне лексики и семантики: 1) основные конструкты, значимые компоненты художественного мира и сознания периода «Записок»; 2) специфику организации булгаковской прозы; 3) складывание мировоззренческой и философской концепции (на лексическом уровне, уровне соположений, основным сем); 4) фобии, субдепрессию, невроз, синдром профессионального выгорания, характерный для первых лет работы специалиста, попавшего в тяжелые условия; 5) личную профессиональную оценку возможностей диагностики, качества и оправданности медицинской помощи в период вхождения Булгакова в медицину; 6) обнаруживает отголоски реалий жизни Булгакова, становящиеся затем конструктами художественной модели порождаемой действительности, которые все в целом привели Булгакова от медицины к писательскому труду.

Литература

Бахтин 1990 — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.

Булгаков 1992 — Булгаков М. Собр. соч. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Булгаков 1997 — Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940 М., 1997.

Булгаков 1995—2000 — Булгаков М. Собр. соч. В 10 т. М., 1995—2000.

Виленский 1991 — Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев, 1991.

Кисельгоф 1988 — Кисельгоф Т.Н. Годы молодости // Воспоминания о М. Булгакове. М., 1988.

Комментарии — Комментарии // Булгаков М.А. Собрание сочинений. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Кузина 2001 — Кузина Н.В. О структуре рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» в свете одной теории // Край Смоленский. 2001. № 11—12.

Кузина 2003 — Кузина Н.В. Лексико-семантическая организация дискретных прозаических текстов (на примере рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» из цикла «Записки юного врача») // PRO=ЗА: Анализ текста. Учебные материалы. Смоленск, 2003. С. 48—141.

Кузина 2004 — Кузина Н.В. Сигналы и стратегии вторичной семантизации в повествовательном тексте // Алфавит. Строение повествовательного текста. Синтагматика. Парадигматика. Смоленск, 2004.

Лотман 1970 — Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

Лотман 1979 — Лотман Ю.М. О соотношении звуковых и смысловых жестов в поэтическом тексте // Ученые записки Тартусского государственного университета. Тарту, 1979. Вып. 476.

Семантический словарь 1983 — Русский семантический словарьі Опыт автоматического построения тезауруса: от понятия к слову. М., 1983.

Соколов 1997 — Соколов Б. Булгаковская энциклопедия. М., 1997.

Фрейденберг 1997 — Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

Фрейд 2002 — Фрейд З. Покрывающие воспоминания. // Russian Imago. Исследования по психоанализу культуры. СПб., 2002.

Чудакова 1988 — Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

Шведова 2002 — Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений. / Под общей редакцией Н.Ю. Шведовой. М., 2000. Т. 1—2.

Юнг 1994 — Юнг К Г. Либидо, его метаморфозы и символы. СПб., 1994.

Юнг 1995 — Юнг К Г. Конфликты детской души. М., 1995.

Яблоков 2001а — Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.

Яблоков 2001б — Яблоков Е.А. Расколдованный круг: Поэтика рассказа М. Булгакова «Пропавший глаз» // Край Смоленский. 2001. № 11—12.

Яблоков 2002 — Яблоков Е.А. Текст и подтекст в рассказах М. Булгакова: «Записки юного врача». Тверь, 2002.

Faryno 1987 — Faryno J. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. (Разбор одной главы «Охранной грамоты» Пастернака) // Studia Slavica [Academiae Scientorum Hungaricae], 33, fascinuli 1—4. Budapest, 1987.

Faryno 2001 — Faryno J. Tbilisi / Тифлис в цикле Пастернака «Художник» // Вестник молодых ученых. СПб., 2001. № 6.

Rank 1924 — Rank O. Das Trauma der Geburt. Wien, 1924.

1. Слова заведующего кафедрой хирургии Киевского университета профессора Н.К. Волковича, повлиявшего на формирование мировоззрения Булгакова и особенно серьезное внимание уделявшего составлению истории болезни (Виленский 1991, 41). Волкович стал прототипом профессора, лечащего Алексея Турбина (Виленский 1991, 38).

2. Медицинские и другие манипуляции, случаи, которые описывает персонаж-повествователь в рассказе, могли быть актуализированы в его памяти по прошествии стольких лет или сконструированы под влиянием реальных событий, происходивших незадолго до написания текста. Могла актуализировать в памяти мотив смерти ребенка во времена врачебной практики Булгакова трагедия, произошедшая уже во время создания рассказов в семье сестры Булгакова, Н.А. Земской: ее малолетний ребенок умер в 1921 г. (Булгаков 1997, с. 17); в рассказе показан мертвый ребенок учителя. Мальчишка с переломленной ногой и вообще проблемы с ногами в цикле (например, в рассказе «Полотенце с петухом») могут трактоваться не только как знак символики лишения силы, но и как косвенное отражение в тексте мук писателя от начинающегося ревматизма ног. Эти проблемы зафиксированы, например, в записи дневника Булгакова 18 (5-го) октября 1923 года:

Сегодня был у доктора, посоветоваться насчет боли в ноге. Он меня очень опечалил, найдя меня в полном беспорядке. Придется серьезно лечиться (там же, 57).

Еще отчетливее физическое недомогание Булгакова отражено в письме к сестре Надежде лета 1923 года, причем совершенно неожиданно в тексте письма соотнесены два события — продвижение с литературной деятельностью и болезнь. Конструкция фразы ставит в зависимость друг от друга эти события:

...я продал в «Недра» рассказ «Дьяволиада», и доктора нашли, что у меня поражены оба коленные сустава <...> Что будет дальше, я не знаю — моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня (там же, 125).

Если говорить о мотиве утраты зрения, то здесь присутствует намек на предчувствуемую врачом Булгаковым слепоту у себя по аналогии с умершим от нефросклероза отцом.

3. Очевидно, помимо сложностей в выборе поприща, Булгакова тревожили и тяготили в это время две «вины» — перед матерью (на чьи похороны он не попал) и перед Т.Н. Лаппа. В «Записках юного врача» в центре оказываются два женских образа, переходящих из рассказа в рассказ: девушка на выданье, невеста («Полотенце с петухом», «Вьюга»; о мотиве свадьбы в этих рассказах подробно: Яблоков 2002, 5—56) и мать, часто — рожающая женщина («Крещение поворотом», «Вьюга», «Стальное горло», «Пропавший глаз», «Звездная сыпь»), другой вариант образа — мудрая наставница (например, акушерка Пелагея Ивановна). В одном из рассказов мать мертва, изображен вдовец («Полотенце с петухом»), в другом («Вьюга») погибает невеста. Юный врач испытывает страх за жизнь женщин-пациенток, пытается их спасти в разной степени успешно (и выступает в роли «преступника»-погубителя одновременно [о такой функции персонажа-двойника повествователя, например: Яблоков 2002, 34—35 и др.]), как бы проигрывая в художественном тексте вариант того, что он (в том числе как врач) мог / не мог сделать в жизни. В рассказах имплицитно присутствуют воспоминания о ранних этапах жизни с Т.Н. Лаппа. Так, в двух рассказах Булгаков обыгрывает ситуацию свадьбы. В обоих случаях ее не происходит. Образ Т.Н. Лаппа в текстах уже «изжит» (происходит как бы его «вытеснение», что нарушает и однозначно-автобиографический характер текстов), как самим фактом написания «медицинского» цикла изживается и врачебное поприще. Все младенцы, фигурирующие в рассказе, находятся во власти врача, только один из них — здоров и жив (младенец, появившийся на свет в апреле, месяце, когда появился на свет и отец Булгакова). Неожиданно и в тексте рассказа, и в тексте дневника, писавшегося почти в то же время (а еще — и в неопубликованной главе романа «Белая гвардия», законченного к 1924 году), акцентируется внимание на теме вычистки. Известны тяжелые обстоятельства Т.Н. Лаппа, которая из любви к мужу и страха перед будущим решилась на аборты — пойти на то, чтобы не иметь детей. В рассказе при перечислении того, что врач сделал за год, максимальное число повторявшихся медицинских манипуляций — это именно вычистки: «А вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз». Количество других повторявшихся манипуляций, среди которых, несомненно, встречались куда более сложные (исключая ампутацию бедра, описанную, например, в рассказе «Полотенце с петухом»: их количество — две — названо), нарочито не определено.

Намек на подобное вмешательство возникает при описании удаления зуба солдату: подчеркивается преступность действия, желание персонажа сохранить его в тайне:

...щипцы выскочили изо рта с зажатым окровавленным и белым предметом в них. Тут у меня екнуло сердце, потому что предмет этот превышал по объему всякий зуб <...> Благословляя судьбу за то, что ни фельдшера, ни акушерок нет возле меня, я воровским движением завернул плод моей лихой работы в марлю и спрятал в карман. Солдат качался на табурете, вцепившись одной рукой в ножку акушерского кресла, а другою — в ножку табурета...

В дневнике эта тема, страх этой манипуляции также «изживается», комически «снимается»:

В Одессе барышню спросили:

— Подвергались ли Вы вычистке?

Она ответила:

— Я девица (Булгаков 1997, 66).

По воспоминаниям, перед смертью Булгаков просил позвать к своей постели Тасю, перед которой ощущал себя виновным, и главной героиней последнего романа сделал женщину с отчеством своей первой жены.

4. Мифологема «железного пути» представлена во многих текстах Булгакова, начиная с романа «Белая гвардия», фельетонов времени работы в «Гудке», заканчивая «Мастером и Маргаритой» и т. д. (Яблоков 2001а, 160—161) Настойчивое обращение к железнодорожной теме биографически мотивировано: «Железный путь», традиционно маркированный в литературе как топос, расположенный на грани жизни и смерти (в рассказе из Вознесенска, железнодорожной станции, придут в воображении персонажа газеты с информацией о гибели его и его помощников), имеющий в литературе связь с женской образностью (в рассказе эта связь закреплена, на первый взгляд, в немотивированно употребленном глаголе прельстить), в сознании Булгакова был соотнесен также с образом матери, сознанием вины перед ней и противопоставлен писательству. Позднее, в письме к П.С. Попову от 24 апреля 1932 года, в момент следующего кризиса, Булгаков с трагической иронией отмечает:

«С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин — не стихи!) и, если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение тетки и горе матери, которая мечтала об одном, чтобы ее сыновья стали инженерами путей сообщения. Мне неизвестно, знает ли покойная, что младший стал солистом-балалаечником во Франции, средний ученым-бактериологом, все в той же Франции, а старший никем стать не пожелал. Я полагаю, что она знает. И временами, когда в горьких снах я вижу абажур, клавиши, Фауста и ее (а вижу я ее во сне в последние ночи вот уж третий раз. Зачем она меня тревожит?), мне хочется сказать — поедемте со мною в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это все, что могу предъявить. Мир, мама?» (Булгаков 1997, 269)

Мотивы, представленные в рассказе, прежде всего, поранения металлическим предметом (и дефекта зрения), сохранятся и будут нагнетаться в текстах 1930-х годов («Мастер и Маргарита», «Записки покойника» и др.). Ощущение вины за события, происходившие в его жизни в 1922—1925 гг., повлиявшее на возникновение этих образов в тексте, по воспоминаниям окружающих, не покидало Булгакова до конца жизни. В романе «Мастер и Маргарита» он «накажет» трех (впервые прием троения Булгаков использует, очевидно, именно в цикле «Записки юного врача», в рассказе, где также двойники главного героя (и автора) отчасти «гибнут» [Яблоков 2002, 45 и др.]) персонажей-двойников автора, связанных с этой виной. Возрастом 24 года он наделит Иванушку Бездомного, переживающего перелом в судьбе, 32 года будет другому «писателю» — Петру Рюхину. Оба, в отличие от Булгакова, в этом возрасте, выбирая поприще, откажутся от литературы, а не придут к ней. Однако оба попадут в психиатрическую клинику Стравинского. Третий персонаж, инициалы которого совпадают с инициалами Булгакова (Михаил Александрович Берлиоз), закончит свою «литературную» карьеру на «железном» пути.

5. Булгаков в моменты депрессии отказывался от процедуры бритья. Например, после его женитьбы на Т.Н. и временного расставания с ней:

«Лето 1913 года провели в Буче (под Киевом), на их даче... На Рождество в Саратов в тот год я поехала одна, а Михаил сказал, что бриться без меня не будет — то есть ходить не будет никуда. Я приехала — он весь оброс бородой». (Кисельгоф 1988, 112).

6. Английская тема была актуальна для Булгакова, в момент написания ЗЮВ в его сознании происходил обусловленный объективными историческими и субъективными личными причинами перелом в отношении к стране. В рассказе и в дневнике он восхищенно говорит о «старом сентиментальном Купере» (Булгаков 1997, 60). Но тема Англии и «английских прелестей», которые делаются все менее востребованными, соответствует также обсуждению английской политики в дневниковых записях и фельетонах (там же, 72). Пик неблагополучия в отношениях и противостояния приходится на 1924 год: Черчилль вносит предложение разорвать отношения с СССР, английское правительство — решение разорвать советско-английский договор и т. д. В юности Булгаков внешне походил на лондонского «денди», после революции в статье «Грядущие перспективы» именно Англию противопоставлял России, сделавшей неверный поворот, как идеальную страну (Яблоков 2002, 81—83). В дневнике 1924 года англичане охарактеризованы как «тупые и медленные бритты», подчеркивается появившаяся для них со стороны известной своим поведением личности — полпреда Раковского — «некая весьма грозная опасность разложения Британии» (там же, 72). В рассказе отношение к англичанину, Британии становится скептическим, он перестает быть образцом для подражания. Очевидно, при публикации рассказа этот, для нынешнего читателя ничем, кроме созвучия слов Британия — бритва, не мотивированный пассаж об отходе от Британии, британской привычки в контексте недавних событий мог восприниматься прозрачнее. В тексте рассказа присутствует фраза, каламбурно переосмысливающая выражение из дневника: «<...> я разложил все эти английские прелести в косом золотистом луче и только что отделал до глянца правую щеку <...>». Не исключено наличие прототипа «англичанина» — Леонида Викторовича Попова (Саянского), с которым Булгаков познакомился в «Гудке» в начале 20-х годов, имевшего, по словам Т.Н. Лаппа, действительно «английское» «породистое лицо молодого офицера с идеальным пробором». Булгаков нередко выдавал Саянского в компаниях за англичанина. Будучи на два года старше Булгакова, он уже печатался, «английский» портрет имелся в его книге «Записки казачьего офицера» (вышла в 1915 г.), в двадцатые годы он был «средним юмористом» и выпускал книжки в издательствах, в том числе и в «Гудке» (сведения приводятся по: Чудакова 1988, 280—281).

7. В романе Б. Пастернака «Доктор Живаго» (ч. 13, гл. 6), например, одна из Тунцевых говорит: «Парикмахершей работала. На той войне, в сестрах милосердия, стричь и брить научилась».

8. Текст ЗЮВ рассматривается по изданию: Булгаков М. Собр. соч. В 5 т. М., 1992. Т. 1.

Примечания

Кузина Наталья Владимировна (Смоленск). Кандидат филологических наук, доцент, старший научный сотрудник ЦНИЛ СГМА.

Сергеев Александр Александрович (Смоленск). Врач акушер-гинеколог, психотерапевт, сотрудник ЦНИЛ СГМА.