21. Еретическая консультация

1. Мистика

Булгаковская МИСТИКА — это нечто такое, что ввергает в изумление. Ну, начну с того, что куда-то подевался конверт с записями об этой самой мистике. И комната маленькая, и деваться вроде некуда, а вот затаился незнамо где...

Еду в Ленинград на Булгаковские чтения крестным путем русской литературы: Тверь — Осип Мандельштам, Вышний Волочек — Николай Эрдман (это их 101-е километры), Петербург — Зощенко и Ахматова и везде — Александр Радищев... Этим же путем ехали эмиссары правления Союза писателей, громить Ахматову с Зощенко, а также журналы, что их печатали.

Сейчас мне не дает покоя Николай Эрдман, и я жду Вышний Волочек, где продолжалась его ссылка. Дело в том, что мне втемяшилось, будто именно он стал прообразом Коровьева — со своим едким юмором, переходящим в сатиру.

Коровьев был наказан за то, что неудачно пошутил. Эрдман тоже пошутил своими пьесами «Самоубийца» и «Мандат», а мандатами не шутят! И ему пришлось «прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал» — позволим себе повторить формулировку Воланда.

И вот теперь мне мнится — тут должно что-то произойти. Но мы еще не доехали.

Поезд дневной, сидячий, кресла, как в самолете, читать удобно, вот я и читаю, дабы зря времени не губить, новоиспеченную книжку И. Галинской про загадки известных книг. Половина ее — «шифры Михаила Булгакова» — криптография романа «Мастер и Маргарита». Натыкаюсь на безапелляционное утверждение (речь идет о сборе материала о Пилате):

«...Булгаков, владевший английским, немецким и французским языками, мог выбрать любой такой обобщающий труд из числа имевшихся в московских книгохранилищах...».

Просто потрясающе! И мне тут же вспоминаются слова Наталии Абрамовны Ушаковой: «С языками у него было слабовато — французский только, и тот в объеме гимназии, а если что потруднее — брался за словарь... Зато родной язык знал — блистательно!».

Удивительное дело — так и меня можно посчитать полиглотом, познакомившись с моим сравнительным анализом отдельных мест из ранних изданий романа «Мастер и Маргарита» — ведь тут были книги на английском, французском, немецком, испанском, итальянском и сербо-хорватском языках... Правда, я работал не со словарями, а у меня под рукой был миниатюрный электронный переводчик на восемь языков...

А у Булгакова под рукой были тоже переводчики — вторая его жена Любовь Евгеньевна владела тремя указанными Галинской языками. И чуть-чуть бытовым турецким — наслышанным в эмиграции. А потом рядом с ним до конца жизни находилась Елена Сергеевна с тем же лингвистическим набором. Но без турецкого...

М. Врубль «Шестикрылый серафим»

Главный козырь Галинской — Булгаков черпал свои мысли из «Песни об альбигойцах», написанной на прованском языке... И еще из Григория Сковороды.

Это очень интересное свойство исследователей — почти каждый норовит посадить Булгакова на своего любимого конька.

Вот замечательный Абрам Вулис, который был главной двигающей силой при первой публикации романа (об этом вы можете прочитать в приложении к нашей книге), с упорством, достойным лучшего применения, доказывает, что своих мастера и Маргариту Булгаков черпал из картины Веласкеса «Менины», где принцесса — Маргарита, а художник — Мастер, отражающийся в зеркале. На этом сюжете Вулис развивает целую теорию зеркальности, на которой, мол, у Булгакова всё держится.

А вот небезызвестный Александр Зеркалов находит отражения булгаковского романа в Священном писании, привязывая множество эпизодов к строкам и подстрочию Евангелий и других священных книг... Примеры можно множить, и создается впечатление, что все эти ученые нанизаны на какую-то невидимую нить-идею — Булгаков обязательно шел по канве, определенной каждым из них по собственному усмотрению, основанному на собственной же эрудиции. Прямо мистика какая-то...

Абрам Вулис был серьезнейший ученый, но зеркала его захлестнули. Я полемизировал с ним на эту тему, опираясь на свои профессиональные знания в оптике как науке, И даже решил изложить ему мои соображения в письменном виде («зеркало строит перевернутое изображение и искажает расстояния»). Сочинение свое я озаглавил — «Письмо В. Уллису...». Но случилось непоправимое — Абрама Зиновьевича не стало, и письмо так и осталось незавершенным...

А вот и остановка — по радио объявили: Вышний Волочек... И вдруг меня словно током ударило — по проходу через вагон двигалась фигура в фиолетовом одеянии с капюшоном... Фиолетовый рыцарь! Впрочем, никакого рыцаря не обнаружилось — просто девица, правда весьма рослая и стройная... Более по пути никаких происшествий не произошло. И вот уже в Питере — еще один удар током...

В свободный час, выпавший во время Чтений, я отправился в Русский музей, не преследуя какой-либо конкретной цели. В музее шел ремонт, и многие залы были закрыты, но в одном, функционирующем, я обнаружил несколько картин Врубеля, смотрел их особенно не вникая, дошел до женского портрета, и тут меня отбросило назад — может быть, колорит этой картины пробудил во мне ощущение фиолетовости, и я вернулся к предыдущей. Это был «Шестикрылый серафим»... Боже, так это же и есть Фиолетовый рыцарь!

Не буду описывать картину — она вот тут, среди иллюстраций, а о дальнейшем расскажу. О своей «находке» я поведал Лидии Яновской, которая тут же отправилась в Русский музей на встречу с таинственной картиной. Она оказалась более наблюдательной, нежели я — усмотрела под лестницей эвакуированного на время ремонта Мефистофеля, работы скульптора Антокольского, провела несколько часов возле Серафима и потом прекрасно описала всё это в своей книге «Треугольник Воланда», в главе «Фиолетовый рыцарь»... Книга эта вышла в 1992 году в Киеве, причем мизерным для того времени тиражом и огромным сегодня — 5000 экземпляров... То, что она вышла именно в Киеве — справедливо, ибо город этот тесно связан с лучшими годами творчества Врубеля, который имел свою мастерскую и жилье в непосредственной близости от мест проживания Михаила Булгакова. Хотя его дом значился по Десятинной улице, ее от Андреевского спуска отделяла только Андреевская церковь, по сути, эти улицы перетекают одна в другую.

На врубелевском доме — мемориальная доска, и я, естественно, стал ее фотографировать. И именно в этот момент ко мне подошла удивительная женщина... В ней было нечто от коровьевской мистики — через нее было видно... Ну, не так, как через него, а частично: ее голубые глаза по цвету были неотличимы от неба, когда в них смотришь, то кажется — видишь через нее это самое небо. Она похвалила меня за внимание к Врубелю и сказала: «А вы знаете, что на этой улице, — и указала рукой на Андреевский спуск, — жил еще один очень интересный художник. Теперь его уже нет — он похоронен на Байковом кладбище, администрация которого ищет его родственников или знакомых, потому что за могилой никто не ухаживает... Этот художник — Вильгельм Котарбиньский, он расписывал здесь церкви и писал хорошие картины — они есть в местной галерее. Мне помнится одна — два человека скованные цепью приближаются к обрыву... Называется — «Последний шаг».

И еще здесь жил знаменитый писатель, Булгаков, я, правда, его не читала, книги его очень трудно достать, но говорят, они очень интересные. К его дому, что внизу, все время идут люди, хотя там никакой доски нет и вообще ничего нет, он стоит обшарпанный, и люди на его стенах пишут мелом, что в нем жил такой писатель...».

Николай Эрдман

Это был апрель 1982 года. В тот же день я отправился в картинную галерею, которая оказалась Музеем русского искусства. Там шел ремонт, и не все залы работали (везет же мне на эти ремонты). В экспозиции оказалась только одна его картина — «У жертвенника», (а может быть, алтаря — точно не помню). Зашел в их научный отдел, где мне показали давнюю учетную книгу, в которой значились две или три его картины, похищенные немцами во время войны. И среди них — «Иуда перед казнью Христа». А записи эти вместе со всем конвертом по булгаковской мистике теперь найти не могу! Да и в Киев теперь запросто не поедешь — заграница... Ну, прямо мистика какая-то! В комнате все перевернул кверху дном, а толку — ноль. Просто хочется заорать на манер Никанора Ивановича дурным голосом: «Окропить помещение!».

А ведь Никанор Иванович мне почти родственник — много лет назад я сам был Никанором Ивановичем. В нашем матросском клубе активно функционировал драматический кружок, посягавший и на классику, в частности, мы ставили «Женитьбу» Гоголя, где я играл отставного офицера Никанора Ивановича. Правда, фамилия его была не Босой, а Анучкин, но это не столь существенно — если с моего Никанора снять анучи, он тут же станет босой... И еще одну роль мне там пришлось сыграть — Осипа, слугу Подколесина. Гарнизон наш квартировал на Нижнем Амуре, где климат приближен к северному, и незадолго до премьеры наш Осип поехал километров за полсотни в гости, а тут возьми, да разразись пурга, да такая, что не пройти, не проехать. Спектакль — под угрозой срыва. У меня была хорошая память — знал наизусть весь текст пьесы, вот меня и загримировали под Осипа. Анучкина-то я играл без грима, только кок мне завивали... В Осипе меня не узнали даже мои соседи по кубрику... Но это так, лирическое отступление...

С Котарбиньским я вновь встретился через десяток лет в Московском Литературном музее — там проходила выставка Николая Бердяева, на которой экспонировались картины его современников и среди них — «Богоматерь» Вильгельма Котарбиньского и два рисунка (эскизы) Михаила Врубеля — «Демон» и «Пророк». И еще «Крымский пейзаж» — акварель Максимилиана Волошина, может быть, из тех, что он подарил Булгакову? Благодаря этой новой встрече я узнал, что Третьяков заказывал Котарбиньскому картину для своей галереи, но с условием — чтобы тот подписал ее по-русски, но получил отказ — это была бы не его подпись...

Вообще-то, нет ничего удивительного в том, что тематика этих художников перекликается с «древними главами» «Мастера и Маргариты» — во всей мировой живописи, музыке и литературе библейские мотивы традиционно присутствуют, но тут — случай особый — все трое с одной улицы! И творчество их, а особенно роспись церквей, при советской власти объявлялось мистикой, как и вообще всё, что имело отношение к религии...

Врубель ведь тоже церкви расписывал, и не только в Киеве, а и в далекой Болгарии, в Софии, когда там воздвигли храм Святого Александра Невского. К его оформлению были привлечены знаменитые русские художники — Мясоедов, Корин, Васнецов, Бруни... Врубелю же, как молодому, поручили расписать орнаменты, что он выполнил блестяще, и, кроме того, создал картину «Голгофа»: в полукруглом панно на фоне багрового закатного неба мученически изогнулись заостренными углами тел почти черные силуэты трех распятых...

В этом храме удивительная акустика — во время службы я переходил из одного предела в другой, и везде слышимость была предельно чёткой и чистой! Вот как — и никакой тебе акустической комиссии, и никакого ее главы Семплеярова, фамилия которого в переводе с иностранных означает — простак, примитивный, даже одноклеточный, словом — никакой... Того самого, который требовал разоблачения коровьевской магии, и получил его сполна...

В дневнике Елены Сергеевны запись от 22 декабря 1938 года:

«В Москве уже несколько дней ходят слухи о том, что арестован Михаил Кольцов...». Кто-то из булгаковедов высказал предположение, что прототипом Берлиоза является именно Михаил Кольцов. Не думаю, что это так, но какая-то мистика тут есть. Ну, во-первых, имя, черные волосы и очки в роговой оправе с описанием председателя МАССОЛИТА совпадают. И название этой организации перекликается с возглавляемым Кольцовым объединением ЖУРГАЗ. Обе эти «конторы» решали одну и ту же задачу — идеологическую обработку массового читателя (напомню, что телевидения тогда не было). И располагались они до удивления симметрично по отношению к памятнику Пушкина — ЖУРГАЗ на Страстном, а МАССОЛИТ на Тверском бульварах, причем примерно на одинаковом расстоянии от Александра Сергеевича.

Дом Грибоедова, где начальствовал Берлиоз, переименован Булгаковым из дома Герцена. Настоящий дом Грибоедова в Москве есть — он на Новинском бульваре, через переулок от американского посольства... Но это, так, к сведению...

Был Кольцов таким же воинствующим атеистом, как и Берлиоз, и подкован теоретически в этих делах столь же основательно. Настоящая фамилия Кольцова — Фридлянд, и у меня вызывают страшные ассоциации строки романа, где звучит отчаянный вопль — Фрида, Фрида, Фрида!... В то время, когда еще писался этот роман, Кольцова-Фридлянда в течение полутора лет подвергали в застенках НКВД изощренным пыткам, и не моральным, а моральным и физическим одновременно. И полетела его головушка, как и голова Берлиоза, и произошло это за какой-то месяц до смерти Михаила Афанасьевича Булгакова. Почему-то потом «официальной» датой назван был 1942 год, но в деле № 2862 подшита справка о приведении приговора в исполнение именно 2 февраля 1940 года...

Памятная доска М.А. Врубелю

За что покарало Провидение Берлиоза — понятно: он погубил Мастера. Именно он был редактором того толстого журнала, куда Мастер принес свой роман о Пилате, он-то и подключил своих членов редколлегии к погромной компании в прессе против этого романа. И ни Воланд, ни Коровьев к его гибели отношения не имеют, они, конечно, знали, что она предопределена, но вмешиваться в это не было «прерогативой их компетенции»:

«— Кирпич ни с того ни с сего, — внушительно перебил неизвестный, — никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.

— Может быть, вы знаете, какой именно, — с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор, — и скажете мне?

— Охотно, — отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть — несчастье... вечер — семь...» — и громко и радостно объявил: — Вам отрежут голову!».

За что погиб Кольцов тоже понятно — он служил верой-правдой тому строю, где «санкции на уничтожение» людей масштаба самого Кольцова давал лично один человек (может быть, отсюда и произошла формула «Культ личности»). И не об этом ли слова Воланда, обращенные к отрезанной голове Берлиоза на Великом балу у сатаны: «...Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется всё это!»...

Узнав об аресте Кольцова из парижских газет, его возлюбленная, его гражданская жена Мария Остен примчалась в Москву, чтобы опровергнуть нелепые обвинения в шпионаже, предъявленные ее кумиру. Она билась обо все двери, добиваясь правды. Кончилось это тем, что ее тоже арестовали, тоже обвинили в шпионаже, и в соответствии с тем же сталинским принципом расстреляли: «Нет человека, нет проблемы».

Прошли годы, «отец всех народов» отбыл в места, откуда по выражению того же Воланда, извлечь его никоим образом нельзя, начались реабилитации невинно убиенных, и Братья Михаила Ефимовича — родной — художник Борис Ефимов и двоюродный — Семен Осипович Фридлянд — журналист стали разыскивать какие-нибудь следы своего брата, но ничего узнать им так и не удалось — все концы были упрятаны в недосягаемых лабиринтах Лубянки... Об этом мне рассказывал Семен Осипович, который был моим наставником в фотожурналистике. Вообще-то, весь мой трудовой стаж пришелся на два журнала — «Огонёк» и «Советское фото», и создателем их обоих был ни кто иной, как Михаил Кольцов.

На кладбище Донского монастыря, рядом с другими захоронениями рода Фридляндов стоит серый камень с надписью «Михаил Кольцов-Фридлянд» и указаны даты рождения и смерти. Последняя, вероятно, спорная. А под камнем — пустота... В отличие от Берлиоза у него украли не голову, а весь труп целиком. Поэтому о нём, как и о миллионах других жертв режима, можно сказать словами поэта: «Его зарыли в шар земной...».

Михаил Кольцов и Мария Остен — М и М, очень уж похоже это сочетание на Мастер и Маргарита... Подруга и тут последовала за своим возлюбленным в вечность.

Не думаю, однако, что Кольцов действительно был прототипом Берлиоза, но совпадения здесь феноменальные — прямо-таки мистические. Впрочем, такое в истории время от времени наблюдается. Например, с двумя президентами США Авраамом Линкольном и Джоном Кеннеди связано много тайн и загадок. Одна из них — это удивительные совпадения, до того невероятные, что просто диву дивишься. Итак, Авраам Линкольн был избран президентом США в 1861 году, а Джон Кеннеди — ровно через 100 лет — в 1961. Как известно, оба президента пали жертвами убийц: Линкольна убили в театре Форда, а Кеннеди ехал в момент смертельного выстрела в автомобиле «Линкольн» фирмы «Форд». Обоих президентов сменили на их посту вице-президенты с одной и той же фамилией — Джонсон. Убийца Линкольна актер Джон Бут родился в 1839, а убийца Кеннеди Ли Харви Освальд — в 1939! И, наконец, личного секретаря Линкольна звали Кеннеди, а личного секретаря Кеннеди — Линкольн!

Запоздалая реабилитация...

Еду в новеньком с иголочки поезде метро — такие пока пустили по нашей линии — не знаю, почему ей отдано такое предпочтение.

Вагон так и сияет всеми своими деталями — панели цвета «белая ночь», сверкающие поручни и перила, желтенькие двери, закрывающиеся с каким-то элегантным прихлопом. Под потолком бежит надпись — какая станция следующая, и главное — почти никакого шума, так, вроде бы журчание... И среди всей этой роскоши вдруг вижу обильные россыпи подсолнечной лузги... Боже, что-то неуловимо знакомое. Прихожу домой, раскрываю томик Булгакова, в очерках двадцатых годов нахожу «Столицу в блокноте», а там — «Золотой век» (1922 год). Читаю:

«Боюсь, что мысль моя покажется дикой и непонятной утонченным европейцам, а то я сказал бы, что с момента изгнания семечек для меня непреложной станет вера в электрификацию поезда (150 километров в час), всеобщую грамотность и проч., что уже, несомненно, означает Рай.

Их надо изгнать, семечки. Их надо изгнать. В противном случае быстроходный электрический поезд мы построим, а Дуньки наплюют шелухи в механизм, и поезд остановится — и все к черту»...

Думаю, что вот тут-то мистика ни при чем — просто дар предвидения, основанный на точном знании национальных особенностей русского характера...

Когда долго общаешься с Михаилом Булгаковым, невольно попадаешь в зону его мистики, причем не только при непосредственном взаимодействии с его произведениями, но и в совершенно других ситуациях. Он ведь сам о себе сказал: «Я — мистический писатель».

На Патриарших, со стороны противоположной Бронной, как бы на южном берегу пруда, стоит высоченный дом. Он хотя и проигрывает в своем росте современным зданиям, но достаточно высок для того, чтобы с него сфотографировать весь пруд целиком. Мне это почти удалось, но то был зимний снимок, а мне нужен был весенний — летом такого не сделаешь — кроны деревьев перекрывают часть изобразительной площади, что меня никак не устраивает. И на то, чтобы сделать идеальный кадр, мне отпущено только два дня в году — когда почки на ветвях только-только начинают распускаться, и деревья стоят как бы отороченные полупрозрачным пухом.

В том году первый такой день выпал точно на Пасху, и был он светлым солнечным, и всё вокруг смотрелось, словно прорисованное нежной пастелью. Точка съемки мне была известна, как я уже сказал, с зимы — тогда в кадре на ровном белом фоне чернели малюсенькие фигурки людей, катающихся на коньках по припорошенному снегом льду, такие маленькие, меньше блох...

Я зашел в знакомый подъезд и поднялся в лифте на верхний этаж. Тут я позвонил в единственную квартиру, извинился за беспокойство и сказал, что хочу снять из их окна вид на Патриарши. Молодой человек, открывший мне дверь, очень удивился:

— А из нашей квартиры пруда вообще не видно!

— Как не видно, — в свою очередь удивился я, — я же зимой отсюда снимал!

— Этого не может быть, наши окна выходят в противоположную сторону... Впрочем, не огорчайтесь — поднимитесь по этой лестнице на чердак, там дверь не заперта, и снимайте на здоровье все, что оттуда увидите...

Чердак действительно был открыт, но оказалось, что слуховые окна расположены достаточно высоко, во всяком случае, для меня. Однако, я тут же вышел из положения — там валялось много старых батарей отопления, из которых я соорудил некую башню, и передо мной распахнулся патриарший пейзаж во всей своей красе.

Патриарши. Фото Юрия Кривоносова

Отщелкав целую пленку и на общий план, и через таинственно зарешеченное чердачное окно, да еще и притянув телеобъективом ту скамейку, на которой Берлиоз с Иванушкой общались с загадочным незнакомцем, я особенно радовался тому, что весь пруд от края до края вписался в мой широкоугольник — помнится на тех зимних кадрах края пруда все-таки резались. Сказалось преимущество в высоте — я ведь поднялся практически на этаж выше — чердак же.

Необычайно довольный своим успехом, я нажал на кнопку первого этажа и поехал вниз, размышляя о том, почему тот юноша не пустил меня в свою квартиру, а сплавил на чердак. И только выйдя из лифта и обнаружив в подъезде еще один, я понял, в чем дело. Я просто поднялся не на том лифте, что зимой, а на верхнем этаже их двери открывались в разные стороны, вот и попал не в ту квартиру — в «зимней» обитали две симпатичные женщины, не пожалевшие для меня открыть заклеенное на зиму окно...

А я подумал — мистика!..

Этот переулок для меня ну очень булгаковский... Во-первых, представляю себе, как сюда свернула с Тверской Маргарита, а с ней и Мастер. Раньше я почему-то думал, что они свернули в Большой Гнездниковский, а теперь вот вижу — в Брюсов...

Повернув в него с Тверской, на левой стороне обнаруживается большой серый дом с узеньким палисадничком, огороженном низеньким заборчиком с калитками к каждому подъезду. Я бывал в этом доме, когда собирал материал для «Фотолетописи...» — переснимал здесь у Валентины Титовой кадры из фильма «Белая гвардия» в постановке Владимира Басова (тогда ее мужа), где она играла Елену. Она с большим сочувствием отнеслась к моей работе, видно было, что очень любит этого писателя...

Ниже по переулку, тоже слева обретается огромный домина, в котором угнездился Союз композиторов, и заселен весь дом этими самыми звукородящими личностями. Коровьев с Бегемотом, если бы перекочевали сюда от Грибоедова, наверное, тоже бы заявили, что тут вызревают таланты, грозящие написать второе «Лебединое озеро» или, как минимум, «Хованщину»...

В этот дом меня тоже заносило — приходил просить содействия в издании той же «Фотолетописи», и хотя я передал письмо из рук в руки одному из членов знаменитого семейства, ответа не получил никакого.

А ведь я же у них денег на эту книгу не просил — только хотел, чтобы они бросили клич — в поддержку!

Ну, не ответили, так и не ответили, Бог им судья, хотя судить-то их вроде бы и не за что — они же ни в чем не провинились. Иначе бы им пришлось перейти на другую сторону переулка и покаяться в рядом стоящем храме Воскресения Словущего, что на Успенском Вражке.

Валентина Титова

Сей храм имеет тоже непосредственное отношение к Булгакову, во всяком случае, с моей точки зрения. Никак не могу отделаться от ощущения, что именно в этот храм ринулся буфетчик варьете Андрей Фокич Соков, побывавший с визитом у Воланда:

«...Буфетчик плаксиво пискнул и позвонил вторично. Опять открылась дверь, и опять голая обольстительно предстала перед буфетчиком.

— Вы опять?! — крикнула она. — Ах, да ведь вы и шпагу забыли?

«Мать честная, царица не...», — подумал буфетчик и вдруг, взвыв, кинулся бежать вниз, напялив на себя берет. Дело в том, что лицо девицы на черном фоне явственно преобразилось, превратилось в мерзкую рожу старухи.

Как сумасшедший, поскакал по ступеням буфетчик и внизу уже вздумал перекреститься. Лишь только он это сделал, как берет, взвыв диким голосом, спрыгнул у него с головы и галопом взвился вверх по лестнице.

«Вот оно что!» — подумал буфетчик, бледнея. Уже без головного убора он выбежал на расплавленный асфальт, зажмурился от лучей, уже не вмешиваясь ни во что, услыхал в левом корпусе стекольный бой и женские визги, вылетел на улицу, не торгуясь в первый раз в жизни, сел в извозчичью пролетку, прохрипел:

— К Николе...

Извозчик рявкнул: «Рублик!» Полоснул клячу и через пять минут доставил буфетчика в переулок, где в тенистой зелени выглянули белые чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.

— Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке... об избавлении от нечистой силы...

Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою...

Брюсов переулок. Фото Юрия Кривоносова

«Благословен Бог наш...», — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.

— Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — ненадеванная, основная цена 100 рублей!

— С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.

— Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик.

— Как что? — удивился отец Иван.

— Я тебя прошу молебен, а ты...

— Молебен. Кхе... На тебе... — ответил отец Иван. — Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!

И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.

— И ты, злодей...

— Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с Богом из камеры...

Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил.

Брюсов переулок — тогда... Фото Юрия Кривоносова

Каким образом до своей резиденции добрался буфетчик, он не помнил. Единственно, что известно, что, явившись в буфет, почтенный содержатель его запер, а на двери повесил замок и надпись: «Буфет закрыт сегодня».

Почему я решил, что Андрей Фокич помчался именно сюда, ведь он крикнул — «К Николе...»? Ну, храмов Николы в Москве не один — я даже помню некоторые с экзотическими названиями — Никола на Щепах, Никола на Песках, Никола на Курьих ножках... Думаю, это не официальные их названия, а данные народом-языкотворцем.

В храме же на Успенском Вражке имеется престол Николы Чудотворца, почему бы буфетчику было бы и не кинуться за спасением именно к нему? В поздних редакциях Булгаков от этого эпизода отказался, и отправил буфетчика к профессору Кузьмину, умолять остановить рак... Могу высказать предположение, что храм этот писатель отверг по той причине, что ситуации с аукционом тут не могло иметь места, ибо храм за полутысячелетнюю свою историю никогда не закрывался, и служба в нем шла даже во все годы правления, так называемых, коммунистов.

Причиной тому могли быть его прихожане — сюда ходили самые знаменитые артисты и прочие творческие особы, ссориться с которыми по таким пустякам партейцам резона не было...

Впрочем, никогда нельзя с уверенностью сказать, что видел автор своим мысленным взором, и потому моя версия имеет полное право на существование, как и любая другая...

История с моими попытками привлечь к публикации «Фотолетописи» влиятельных лиц и респектабельные издательства разрешилась прямо-таки по Воланду — помните, что он сказал Маргарите?: «...Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут...».

Можно сказать, прямо с неба, безо всяких моих к тому усилий, на меня свалилось солидное зарубежное издательство, буквально вцепившееся в мою книгу, и дело завертелось. Вообще-то, «безо всяких усилий» — это не совсем так. Отчаявшись получить поддержку у вышеназванных лиц, издательств и совсем уже высоких инстанций, я сел за компьютер, освоил многие премудрости (будучи на пороге восьмидесятилетия), и создал электронный вариант «Фотолетописи», который распространил среди булгаковедов и близких знакомых, любящих нашего великого писателя. Один, а вернее одна из последних показала мой диск симпатичному канадцу по имени Бенуа, а он, в свою очередь, подключил своих соотечественников к его «обумаживанию».

Но вернемся во храм, только не сразу...

В 1983 году мы хоронили замечательного человека — Сергея Александровича Морозова, историка и теоретика отечественного и мирового фотоискусства, музыковеда, книги которого «Бах» и «Прокофьев» украшают серию «Жизнь замечательных людей». Его отличала поистине энциклопедическая эрудиция. Именно он посоветовал мне заняться ранним христианством для более глубокого понимания творчества Михаила Булгакова и его романа «Мастер и Маргарита».

Гражданская панихида проходила в конференц-зале издательства «Планета», располагавшегося на Петровке, рядом с Пассажем. Со стены на покойного взирал довольно-таки молодой Ленин, возвышавшийся прямо над изголовьем. Произносились слова прощания с перечислением заслуг усопшего, оркестра не было, но в зале звучали печальные мелодии — это с помощью флейты выражал свою любовь к Сергею Александровичу фотокорреспондент Агентства печати «Новости» Олег Макаров...

И сейчас... Фото Юрия Кривоносова

Потом мы переместились в храм Воскресения Словущего, в Брюсов переулок — если напрямую, так и километра не наберется, а если не напрямую, то переместился отпеваемый на расстояние, не измеряемое никакими земными мерками и навсегда оторвался от того мира, где ему еще в молодости пришлось бросить чисто литературное поприще и найти сравнительно безопасное убежище в светописи («и свет во тьме светит, и тьма не объяла его...».

Теперь на покойника умиротворенно смотрел сам Словущий, знающий всему настоящую цену. Мне тогда «по неграмотности» казалось, что это сам булгаковский Иешуа провожает моего наставника в последний путь. Я тогда еще не понимал, что Иешуа Мастера не есть Иисус Христос, чего многие не понимают и доселе.

Забегая вперед, скажу, что через несколько лет Олег Макаров стал священником, и встречался с нами в основном по печальным поводам — приходил отпевать своих бывших коллег. Когда мы обращались к нему привычно — Олег, он деликатно поправлял нас: — Не Олег, а отец Онуфрий...

Таким образом произошла рокировка — отец Иван из священника превратился в аукционера, а Олег Макаров — из фотокорреспондента (причем очень талантливого) — в священника, надеюсь, тоже неплохого.

На поминках по Сергею Александровичу зашел разговор о его роли в моих литературных исканиях. Его дочь Инна была в курсе наших с ним отношений и знала, что я взялся за вторую книгу «Карьеры Отпетова», в которой предполагалось рассмотреть тему Булгаков-Сталин.

— Знаете, сказала Инна — у меня валяются несколько томов сочинений Сталина, может быть, в них вы найдете что-то нужное — они мне все равно ни к чему...

Так ко мне попало восемь разрозненных томов из объявленного шестнадцатитомника. На следующий день я похвастался этим приобретением моему коллеге по «Советскому фото» Мише Леонтьеву, сочувствующему моим исследованиям — он мне уже подарил книгу «Письма Михаила Булгакова» и интересовался дальнейшими подвижками на этом поприще.

— А знаете, сказал он, — у меня тоже валяются какие-то тома из этого собрания, только место занимают, а выкидывать книги я как-то не привык, так что презентую...

И он принес еще пять томов, и тоже разрозненных. Так у меня их стало тринадцать. Как потом выяснилось, после смерти Сталина последние три тома изданы не были, и собрание остановилось на мистическом числе — тринадцать. Но самое интересное — Мишкины тома оказались как раз недостающими к тем восьми, подаренным Инной! Прямо как в шпионских романах и фильмах, где агенты предъявляют друг другу разорванную фотографию или купюру, и если половинки точно совмещаются, значит, пароль верный и человек свой...

От этих книг толк был, правда, пригодились только два тома — в одном был ответ на письмо-донос драматурга Билль-Белоцерковского, а в другом — беседа Сталина с иностранными рабочими делегациями 5 ноября 1927 года, натолкнувшая меня на ее связь с романом «Мастер и Маргарита».

Дмитрий Шостакович. Фото Аркадия Шайхета

Но об этом подробно рассказано в эссе «Пилат», а сейчас мы рассматриваем Брюсов переулок, который ниже храма теряет свою кривизну — тут от него отпочковывается загагулина переулка Елисеевского, сам же Брюсов устремляется вниз к Большой Никитской и вливается в нее как раз напротив Консерватории.

Для меня этот музыкальный чертог тоже связан с Булгаковым — здесь я с ним пересекся (в смысле — находился одновременно) второй раз в жизни (первый — на похоронах Маяковского). Об этом я узнал из Дневника Елены Сергеевны — 29 и 30 января 1938 года она записывает впечатления о концерте в Консерватории, на котором исполнялась Пятая симфония Шостаковича. Мы с мамой тоже там были — мне уже 12 лет, событие это запомнилось, может быть, потому, что о концерте потом много говорили. Сам я, признаюсь, в этой музыке тогда мало что понял... Это потом я приобщился к классической музыке, а с Пятой симфонией Шостаковича связано у меня еще одно судьбоносное событие. Ровно через четверть века я оказался в том же зале и именно на исполнении этого же произведения, произошло это в первый день нашей совместной жизни со Спасой-Зиной. День этот вообще был наполнен классикой — утром мы побывали на «Лебедином озере» в Большом театре, а вечером вот здесь. И еще один классический «музыкальный момент» — во Дворце бракосочетаний нас почему-то приветствовали не традиционным маршем Мендельсона, а Первым концертом для фортепьяно с оркестром Чайковского...

Однако, мы несколько удалились от Большой Никитской... Отсюда уже рукой подать до Кремля и Александровского сада — они видны во всех своих деталях. Мастеру и Маргарите оставалось только обогнуть Кремль — хоть слева, мимо Собакиной башни, через Красную площадь, или справа — вокруг Боровицкой и Водовзводной башен — и часу не прошло, как они уже были на набережной Москвы-реки под кремлевской стеной. Тогда там стояли скамейки, и можно было посидеть, полюбоваться в тишине речными суденышками, подернутым дымкой противоположным берегом — никакие машины тогда тут не сновали, их и было то в Москве всего ничего. Тут и прошло их первое свидание, связавшее любовью эту теперь уже известную всему миру литературную чету — до самого последнего часа, и даже далее, — в вечности, именуемой Покоем...

Тут мне придется сделать еще одно весьма важное для меня лично лирическое отступление: Несколько лет назад я побывал в Санкт-Петербурге — переснимал у Елены Монаховой (из ее бесценного личного архива) необходимые для «Фотолетописи» изобразительные материалы — рисунки и фотографии. Среди последних вдруг увидел очень знакомое лицо: — Так это же Пасынкова, — воскликнул я, — почему она у вас в булгаковской папке? — А где же ей еще быть, удивилась Елена Николаевна — она же имеет к нему непосредственное отношение — когда в Ленинград приезжал Михаил Афанасьевич, то у него была встреча с актерами Красного театра, и встреча эта происходила у нее на квартире... А вы откуда ее знаете?

И я ей рассказал, как в далеком 1963 году я приехал в Болгарию на встречу с моей тогда возлюбленной Спасой-Зиной. Она работала гидом в «Балкантуристе» и в этот момент находилась со своей очередной группой в Варне, на курорте Золотые пески. Одной из ее туристок была Александра Афанасьевна Пасынкова. Можно сказать, что она активно содействовала нашей помолвке. «Проинструктировала» будущую невесту, в чем ей одеться, как себя держать, а главное — поддержала ее боевой дух своими советами кое-что понимающей в сложных семейных вопросах дамы. С ее легкой руки через три месяца состоялась наша свадьба, день который мы традиционно отмечаем вот уже 44 года, вспоминая всегда добрым словом Александру Афанасьевну.

Однажды, это было в конце шестидесятых, Спаса, вернувшись из командировки в Питер, с восторгом рассказывала, что побывала в гостях у Александры Афанасьевны:

«Представляешь, такой человек, известный режиссер, а живет в коммуналке, правда, две комнаты — необыкновенные — большие, высоченный потолок, огромный красный ковер, красные тяжелые портьеры, такие же занавеси на окнах (похоже, что за ними прячется эркер), могучий овальный стол... Камина только не хватает, а то бы было прямо как в резиденции Воланда (мы в это время зачитывались «Мастером и Маргаритой» недавно опубликованным в журнале «Москва»). И посуда за обедом старинная, блюда, правда, не золотые, но из благородного металла. А муж у нее какой — высокий белый воротничок, бабочка, костюм, конечно, не смокинг, но тоже очень солидный... Голову держит высоко, и вообще осанка прямо-таки дворянская. Архитектор...».

Пройдет пятнадцать лет, прежде чем мы целиком посвятим себя Булгакову, а без малого через четыре десятка — узнаем от Лены Монаховой, «за каким столом» отобедала тогда Спаса...

— А вы спрашиваете — почему ее портрет у меня в булгаковской папке, — сказала она, — Не иначе, Александра Афанасьевна опять хочет вам помочь — теперь в работе над книгой о Михаиле Булгакове!

Да, чуть не забыл — этот переулок, от которого мы несколько удалились, связан также и с одним из персонажей романа — а именно с Алоизием Могарычом. Процитируем небольшой отрывок из романа — там идет речь об «участниках» сна Никанора Ивановича:

«...никогда в действительности не было их... все это только снилось Никанору Ивановичу под влиянием поганца-Коровъева.

А.Л. Пасынкова

Так, может быть, не было и Алоизия Могарыча? О, нет! Этот не только был, но и сейчас существует, и именно в той должности, от которой отказался Римский, то есть в должности финдиректора Варьете».

Напомним, речь идет о его возвращении в Москву, после «свидания» с Воландом:

«...домика застройщика он, увы, уже не нашел. Но Алоизий был человеком чрезвычайно предприимчивым. Через две недели он уже жил в прекрасной комнате в Брюсовском переулке, а через несколько месяцев уже сидел в кабинете Римского, ...как шепчет иногда Варенуха в интимной компании, «такой сволочи, как этот Алоизий», он будто бы никогда не встречал в жизни и что будто бы от этого Алоизия он ждет всего, чего угодно».

Вспомним, как тот вселился в подвальчик Мастера — да очень просто: написал на него донос, и когда того арестовали, захватил его площадь. Нет сомнения, что и на этот раз он воспользовался этим своим проверенным способом, а затем и для дальнейшего улучшения своих жилищных условий. Это Булгаков нам еще раз напоминает о роли стукачей в системе доносов Страны Советов... Однако, он не вставил в роман уже написанную историю знакомства Мастера с Алоизием. Почему? Ответ, очевидно, дан в самом романе, в разговоре Мастера с Воландом:

«— Но ведь надо же что-нибудь описывать? — говорил Воланд. — Если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы, что ли, Алоизия...

Мастер улыбнулся.

— Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и не интересно».

Мне кажется, Булгаков решил ограничиться только доносом, чтобы выявить роль Алоизия в судьбе Мастера...

И надо же! Именно сейчас, когда я пишу это эссе, по ТВ пошла передача на тему — что такое мистика, и с чем ее едят... В основном, участники несли околесицу, и ведущий всё время пытался их вернуть в русло передачи, но, похоже, никто путем и не знал, что оно такое, и рассказываемые ими случаи к мистике никак не лепились.

А вот кинорежиссер Юрий Кара подошел к вопросу очень конкретно — рассказал, как во время съемок фильма «Мастер и Маргарита» (того, который никак не экраны не пробьется) всё время случались какие-то каверзы, вплоть до того, что с каждым артистом происходили опасные для жизни вещи. Словом, мистика шла косяком, но объяснить, в чём тут дело, Кара так и не смог.

Эскиз обложки книги Юрия Кривоносова «Михаил Булгаков. Фотолетопись»

Мне кажется, что это сам Михаил Афанасьевич ставил им палки в колеса, давая понять, что роман этот экранизации не подлежит. На то он и роман, чтобы там всё было в слове, в тексте, а главное — в подтексте, в оттенках каждой фразы. Сколько я ни видел фильмов по «Мастеру», сделанных в разных странах, все они никуда не годятся с точки зрения передачи заложенного в романе смысла. Ни в одном из них нет той изюминки, которая создает чувство наслаждения при чтении каждой страницы этого удивительного произведения. И объем тут не подмога, хоть десять серий сооруди — результат тот же.

Если бы Булгакову надо было продемонстрировать нам некое зрелище, он бы написал пьесу или сценарий — на то он и был великий драматург... Ну самый простой пример — там, где рассказывается о звонке Коровьего в «органы» — доносе на управдома, что тот-де хранит в сортире валюту, конец фразы во всех редакциях был — «и повесил трубку», и лишь в окончательной он добавил всего одно слово, и фраза зазвучала совершенно по иному: «И повесил трубку, подлец!». Как это передать на экране?...

Чтобы оценить некиногеничность «Мастера...», мне потребовалось полтора десятка лет. Еще в 1991 году я полагал, что фильм по нему сделать можно, но для этого требуется незаурядный режиссер. Таким я полагал Элема Климова, в соавторстве с которым в апреле того года мы выступили в немецком журнале «Der Spiegel» с юбилейной статьей, посвященной столетию Михаила Булгакова — он написал текст, я подкрепил его фотографиями. Как раз в это время Климов обдумывал свою работу над фильмом «Мастер и Маргарита». Кое-что об этом он мне рассказал, в частности, каким будет первый кадр. Но объяснил, что трюковые съемки нельзя сделать без специальной аппаратуры, а она есть только за рубежом, и для этого нужны большие деньги, разумеется в валюте... А у него их нет. Тогда я ему вручил однодолларовую купюру 1988 года выпуска (88!), имеющую номер B 928161690 D — в качестве краеугольного камня. Он сказал, что у него тоже есть такая купюра и приложил ее к моей — уже капитал! Тут у меня родилась идея — обратиться к зарубежным булгаковедам с призывом в свою очередь обратиться к своим соотечественникам, чтобы те скинулись на «Мастера...». Элем эту идею одобрил, и я разослал письма своим коллегам в Германию, США, Англию, Францию, Италию, Канаду... Из этой затеи, увы, ничего не вышло — сами булгаковеды люди отнюдь не денежные, а их сонародники просто еще и не знали, кто такой Булгаков. Так он фильма и не снял. Теперь я думаю, что и слава богу — не оскоромился...

Но вернемся к мистическим совпадениям.

«Фотолетопись», о которой я тут всё время говорю, состоит из семи частей, а семь — число магическое. Причем получилось это совершенно случайно — всю книгу нельзя было делать одним файлом — он бы оказался непомерно большим, и я, страшась, что готовый материал может в компьютере исчезнуть (такое у меня поначалу иногда случалось), каждый тематически сложившийся завершенный кусок делал отдельным файлом — частью книги. В конце обнаружилось, что их именно семь... Оккультисты об этом числе говорят следующее:

«Весь человеческий организм претерпевает полное изменение каждые семь лет; во все времена число семь играло самую важную роль в истории человечества; так, например, семь рас человечества, семь чудес света, семь алтарей семи богам семи планет, семь дней недели, семь цветов, семь минералов, предположение семи чувств, три части тела, каждая состоящая из семи секций, и семь частей мира (земли). В Библии семь является самым важным числом; как семь больших или основных гармоний в музыке являются основой всей музыки, как семь основных цветов — основой всех существующих сочетаний цветов.

В качестве примера можно взять семь дней (или циклов) сотворения из Книги Бытия...».

Позже, когда издатели никак не могли сосчитать, сколько же в моей книге фотографий (почему-то всё время сбивались со счета), мы с женой им помогли, и при нашем подсчете оказалось: — фотографий — 588, картин и рисунков — 58, глав — 88!!! Говорят, что в восьмерке тоже содержится некая магия, посмотрел у тех же оккультистов и обнаружил, что:

«Число 8 является сложным для объяснения. Оно представляет два мира — материальный и духовный.

Коровьев. Рисунок Андрея Никифорова

В астрологии число 8 относится к Сатурну, который по-другому называется планетой Судьбы.

Оккультным символом числа 8 с незапамятных времен является статуя Правосудия с мечом, поднятым вверх, и весами в левой руке.

Евреи делали обрезания на восьмой день после рождения. На своем празднике Освещения они держали 8 зажженных свечей, и праздник этот продолжался 8 дней».

Если сложить восьмерки вышеупомянутых фотографий и рисунков, то их будет три, и продолжив цитирование, узнаём, что:

«Странное число три восьмерки — 888 — считается изучающими оккультизм числом Иисуса Христа в Его миссии Спасителя мира.

Число (888), приписываемое Христу, находится в полной противоположности к числу 666, которое, как говорит Откровение, есть «число зверя, ибо это есть число человеческое»».

На этом эссе «Мистика» можно считать завершенным, хотя и неполным — очень много мистики рассыпано по страницам всей этой книги, и читатель неотвратимо будет на них неоднократно натыкаться...

Некоторые люди утверждают, что никакой мистики не существует, и всё можно или житейски, или научно объяснить. Попробуем решить этот спор через ту же восьмерку. Вспомним, что если ее положить набок, то получается символ бесконечности.

Так вот, если эти люди такие уж шибко умные, то пусть объяснят нам самую «элементарную» вещь — БЕСКОНЕЧНОСТЬ ВСЕЛЕННОЙ!!!

19.1.07.

2. Прототипы

Сегодня, 21 января 2007 года, начинаю вторую — последнюю — часть Двадцать первого (21), последнего в этой книге эссе, которому присвоено название «Еретическая консультация».

Сатана, совершающий благо???

Мир Булгакова необъятен, а еще мудрый Козьма Прутков учил нас, что нельзя объять необъятного, а посему пора завершать эту книгу: число эссе в ней перевалило за двадцать, а сам я перевалил за восемьдесят...

Свою часть необъятности я осилил, остальное оставляю коллегам, но советую — не цепляйтесь бесконечно за мелочи, не пытайтесь всяко лыко вставить в строку... Многие норовят каждую деталь в произведениях, особенно в «Мастере и Маргарите», приколотить к реалиям жизни. А ведь Булгаков автор очень хитрый — где-то дает точный адрес — время и место, ну, например, Патриарши, а там даже вторую скамейку с краю, или Торгсин на Смоленской площади, а где-то отсылает читателя в дебри неизвестности. И еще он любит неясности — ну, скажем, Нехорошая квартира — вроде бы тут, а не тут — всё не сходится, или еще — Голгофа — до нее едут два часа, а она на самом деле находилась сразу за городской стеной Ершалаима, а теперь вообще вошла в сам город... Также он любит подставы: вроде деньги, а не деньги, вроде залы, а не залы, вроде одежда, а не одежда, вроде трамвай, а не трамвай, вроде писатели, а не писатели, вроде персонажи Библии, а не они — имена все не те, хоть немного, да не те, а юридически, если в имени одна буква не та, значит документ недействительный. Один только Пилат со своим законным именем — так он же не библейский персонаж, а лицо историческое, подтвержденное историческими же документами.

Библейские персонажи — суть литературные герои, потому что и Библия в целом, и Евангелия в частности — литературные произведения, людьми написанные и людьми же канонизированные... И тут приложимо знаменитое булгаковское слово — «якобы» — якобы черти, якобы Сатана... Но об этом немного дальше.

Или вот еще имена героев, среди которых много композиторов. Ну, Берлиоз, понятно, он писал свои опусы на религиозные темы, а вот Стравинского он сделал просто психиатром, правда, выдающимся. Или финдиректор Римский, за которым скрыта еще одна половинка фамилии — Корсаков, и уж совсем скрыт еще один композитор... Как вы думаете, Алоизий Могарыч это кто? Оставим после имени только инициал, и получится Алоизий М., где под М. прячется фамилия Минкус, да, да, тот самый Алоизий Минкус, что написал балет «Дон Кихот», а Булгаков — под таким же названием пьесу...

И еще одно, вроде бы нейтральное, имя — вспомним «Сон Никанора Ивановича», где девица из Харькова предает своего возлюбленного Дунчиля, сдавая его валюту и драгоценности. Зовут ее — Ида Геркулановна, и если вникнуть, то в имени не хватает одной буквы -У — Иуда, а отчество — есть название города Геркуланума, что в Римской империи, куда входил и Ершалаим. Таким образом, время стягивается — от древности до дня нынешнего...

Ну и апофеоз имен — это Коровьев — единственный в свите Воланда, носящий земную фамилию, только с ерническим окончанием. Как подбиралась она, можно прочитать в Дневнике Елены Булгаковой: «М.А. искал фамилию, хотел заменить ту, которая не нравится. Искали: Каравай... Караваев... Пришел Сережка и сказал — «Каравун». М.А. вписал. Вообще иногда М.А. объявляет мальчикам, что дает рубль за каждую хорошую фамилию. И они начинают судорожно предлагать всякие фамилии (вроде «Ленинграп»)».

Каравун — это уже очень близко к Коровьеву, а Караваев — использован в эпилоге, когда вылавливают людей с фамилиями похожими на Коровьева...

И какой из этого всего можно сделать вывод? Где кроется причина таких имен? Да нигде она не кроется, ибо мы тут имеем дело с обычным литературным явлением, носящим название — авторский произвол, а у Булгакова он в данном случае ни что иное, как просто озорство...

Воланд. Рисунок Андрея Никифорова

Уделим еще немного времени Коровьеву... Мне кажется, что он не прилетел с ними, а его подобрали у нас на Земле, и тот каламбур, который пытаются угадать многие булгаковеды, подозревая в этом даже недоработанность сюжета, не имеет никакого философского содержания. Ясно же сказано, что тот каламбур, который он сочинил о Свете и Тьме, был недостаточно хорош, за что он и был наказан. Это же чистейшей воды аллегория — отражение того, что за простые анекдоты людей не только в лагеря отправляли, а зачастую — прямо на эшафот...

Вот что думаю я по поводу коровьевского каламбура. Булгаков отказался от него, как такового, по причине сложности, если не невозможности, его создания, ибо Свет-Тьма не созвучны, и сколько ни играй этими словами, именно игры — каламбура — не получается. Тут вообще всё от лукавого, потому что истина дана в последней инстанции, она даже канонизирована: см. Библию — Бытие I—2, 3: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Ясно же, что свет был создан из тьмы. Потому-то Воланд и не одобрял Рыцаря — тот осмелился посягнуть на его собственный приоритет в мироздании. А далее в Библии, там же I—5: «И назвал Бог свет днем, а тьму ночью», а перед тем — I—4: «И отделил Бог свет от тьмы», что свидетельствует о двух разных ведомствах, существующих в одной Системе!

О чем и говорит Воланд Маргарите: «Каждое ведомство должно заниматься своим делом». Система одна, но у нее две власти — «законодательная» и «исполнительная». Об этом свидетельствует разговор Воланда с Левием Матвеем: Иешуа определил судьбы Мастера и Маргариты, а Воланд ее исполнил, взяв их с собой и наградив Покоем, но Покой-то им назначил Иешуа! Причем, обратим внимание — он не приказывает, а просит, что подтверждает равноправие ведомств! И не просто равноправие, а теснейшее взаимодействие, даже можно сказать — взаимопроникновение и единение... Посудите сами — Покой обеспечивается обоими ведомствами — например, почему именно Шуберт? Да потому, что он устраивает и тех и других: с одной стороны Шуберт это самая красивая мелодия «Аве Мария», а с другой — продолжительность его жизни равна 31 годам, а что такое 31? Это перевернутое 13! Чертова дюжина.

И вот здесь уже возникает серьезная философская проблема — руководство Мирозданием: противопоставление оборачивается единством, а дуализм — фикцией — никакого противостояния добра и зла нет — просто связь Света и Тени, как в черно-белой фотографии, где они в сочетании дают целостное объемное изображение.

Вернемся к проблеме «анекдот-наказание». Коровьев же не случайно «клетчатый» — мы, правда, не знаем, в какую клетку — мелкую или крупную? А что видят в крупную клетку? Не хватало еще, чтобы он был в полосатом, но это уже выглядело бы слишком явно. И почему он стал Фиолетовым рыцарем, мы все равно не докопаемся — тут опять авторский произвол. Какие бы он ни делал выписки, что бы ни отразилось в черновиках, но последнее решение возникло в голове писателя, как и любое другое из решений. Известно, что в нашем мозге содержится 16 миллиардов нервных клеток, каждая из которых сложной сетью нейронов и дендритов связана с 20 тысячами других клеток. Это означает, что возможное количество сочетаний, перестановок и прочих комбинаций клеток в нашем мозге превышает число молекул в известной нам Вселенной. И что может родиться в этом неведомом Солярисе — Бог весть!

Теперь попробуем разобраться в том, кто такой Воланд?

Кто-то из булгаковедов утверждал, что Воланд это Ленин, а кот — Зиновьев. Или вот недавно в очень солидной газете очень разбитная обозревательница заявила:

«Недаром говорят, что прообразом булгаковского Воланда был Сталин. Сегодня в это верится особенно легко. Отца народов демонизировали до такой степени, что даже романтизировали...». Здесь слова — «недаром говорят» — надо расценивать как ее подтверждение, что это именно так, и она с этим полностью согласна... Ну что ж, еще один вариант-домысел.

Как-то показали по ТВ фильм об авиаконструкторе Бартини, в анонсе заявив, что он прототип Воланда. Далее оказалось, что это чушь, — не Воланд похож на него, а он на Воланда... Но эта «чушь» натолкнула меня на истинного прототипа.

Михаил Булгаков. Фото Бориса Шапошникова

Собственно, где-то у меня уже было предощущение — в «Понтии Пилате» я писал, что Воланд-де эмиссар Булгакова, и что через него он то и дело просвечивает. А тут вдруг увиделось — Булгаков и есть Воланд!

Именно в тот период, когда Булгаков только обдумывал и начинал роман, были сделаны два его портрета — первый работы Бориса Шапошникова (1927 г.), а второй — Моисея Наппельбаума (1928 г.). В этих портретах он и увидел зримый образ Воланда.

Первым я нашел портрет работы Наппельбаума, тот, что в шляпе, и подумал — это же вылитый Воланд! Но то было просто портретное сходство. Шапошниковский я нашел, реставрировал и атрибутировал десятью годами позже, в 1991-м, и тоже поражался сходству с литературным героем (в блокноте даже записал: «Воланд!»), но и тогда дело дальше не пошло, а вот недавно всё соединилось, как какое-то озарение.

Чисто внешние моменты: у Воланда по роману разные глаза, и на портрете с моноклем они тоже разные — один живой, а другой какой-то холодный и вроде бы мертвый... И это потянуло за собой цепочку... Вспомнился его портсигар:

«Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем брильянтовый треугольник...».

Лидия Яновская совершенно справедливо указывает на этот треугольник, связывая его с греческой буквой Дельта, которая — «приблизительно равнобедренный треугольник», но на листе в заготовках к роману Булгаковым начертан треугольник равнобедренный — не «приблизительно», а точно равнобедренный. Она отвергает гипотезу о Всевидящем Оке, а, как мне кажется, зря. Ведь треугольник сверкнул — брызнул лучами, а это уже не так просто.

Помню, в мае 1988 года в Ленинграде во время перерыва в Булгаковских чтениях я пошел прогуляться по Невскому, а он такой длинный... Я утомился и присел отдохнуть на скамейке как раз напротив Казанского собора. И вдруг мой взгляд приковался к фронтону храма, на котором было изображено это самое Всевидящее Око: треугольник с расходящимися от него лучами...

В моем Питерском блокноте тех дней зарисован этот треугольник и надпись: «Да святится имя Его!». Далее у меня записано: «Чье? Бога или Дьявола? У них один знак! Каждому дано по Всевидящему и Всезнающему Оку. Два глаза — пара — они едины, единей сиамских близнецов, чтобы правильно видеть мир, надо смотреть двумя этими глазами...». До выхода книги «Треугольник Воланда» — еще почти пять лет... Так что это не полемика с ней, затеянная сегодня, а дела давно минувших дней. Но сегодня я иду в своих рассуждениях дальше.

Одного глаза у Бога быть не может — он же не Циклоп? И вообще, для того, чтобы увидеть, как выглядит Бог, достаточно посмотреться в зеркало — он же нас создал по своему образу и подобию, значит, он подобен нам, как и мы ему. И, следовательно, глаза должно быть именно два, иначе зрение не будет бинокулярным, объемным, и всё будет смотреться плоским, значит ненастоящим...

Треугольник — это нечто мистическое: работая в архиве над «Фаустом» в переводе Соколовского, я в примечании у Максфельда увидел указанный им таинственный знак (чего? Нечистой силы?) — треугольник (равнобедренный) плюс квадрат, соединенные воедино, но с разделяющей гранью.

Михаил Булгаков. Фото Моисея Наппельбаума

В тот период я еще бредил готическим особняком, и записал в блокноте: «М.б. это готический особняк на боку?». И еще — что треугольник — часть этой силы? Странно, что в тот момент мне попался спичечный коробок с такой геометрической фигурой, который я сохранил, а позже даже отсканировал и приберег, как иллюстрацию к этому эссе...

Современником Михаила Булгакова был гениальный голландский художник Мауриц Эшер (я его называю — Булгаков в графике) — и тематика их произведений, и взгляд на мир и даже средства изображения, несмотря на совершенно разные виды искусства, были удивительно идентичны. И у того, и у другого всё творчество просматривается через триаду: Мистика, Фантазия, Реалии... Так вот, на моем любимом автопортрете Эшера его зрачки — те же треугольники. А ведь он этими глазами видел такое, чего простому смертному видеть не удается, и Булгаков видел, даже без всяких треугольников в глазах — у обоих они были поистине Всевидящие...

Что в треугольнике есть нечто мистическое — это факт. Возьмем хотя бы Бермудский треугольник, в котором бесследно исчезают корабли и самолеты, хотя и не всегда, а как-то выборочно. Лично мне тут повезло — я дважды его пересёк, и хоть бы что — может быть, он меня помиловал, чтобы я мог написать об этой геометрической фигуре... И вообще — это крамольное эссе...

Я уже говорил где-то ранее, что, работая над переводами «Фауста», искал тот, откуда Булгаков взял свой эпиграф к роману. Но ему, видимо, ни один не подошел, а может, он и вообще в них не копался — взял да и перевел сам. На титуле машинописи романа я обнаружил подстрочник, с тщательно зачеркнутыми отдельными словами, но мне все же удалось его прочитать:

«— Итак кто же ты?

— Я часть той силы, что всегда желает зла и всегда творит добро».

Потом была правка, и получилась окончательная редакция:

«...Так кто ж ты наконец?

— Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» (Гете «Фауст»)

Это диалог Фауста и Мефистофеля. Но почему Булгаков взял именно его? Должен же быть в этом какой-то глубокий смысл? Но какой? И я попытался до него докопаться. Если только часть, то какова эта сила целиком? И если Мефистофель, а вслед за ним и Воланд, взявший от него свое имя («— Platz! Junker Voland kommt!»), повторюсь, только часть той силы, значит они либо не главный Сатана, у которого в руках вся остальная часть силы, либо... Ой-ей-ей, получается нечто совсем уже ужасное, и мы имеем дело со своеобразными аверсом и реверсом. Тогда Воланд — чья ипостась? И почему ни он, ни его присные, побывав в Москве, никакого зла не учинили, а наоборот — воздали по заслугам разным негодяям, восстанавливая попранную справедливость? Может быть, тут проявляется различие между Дьяволом и Демоном? Внутренний дуализм? Добро во Зле?

И вот еще странность — ни разу в романе не появляется Бог, как таковой — к чему бы это?

Нет, тут явно всё пошаливает! Да и эпиграф какой-то двусмысленный, попахивающий рокировкой... Нет ли тут намёка на современного Тиверия с его коммунистическими лозунгами: «Вечно желает (хочет? обещает?) блага, и вечно совершает зло...».

Музей истории религии и атеизма. Фото Юрин Кривоносова

А ведь действительно тут всё пошаливает... Ей богу, подумать страшно — право слово, голова кругом идет...

Так кто же, наконец, Воланд? Однажды, после чтения глав романа Булгаков предложил своим слушателям ответить на вопрос — узнали они его, или нет? Те стали писать на бумажках. Вот что вспоминает об этом Виталий Яковлевич Виленкин:

«А я еще помню, как М.А., не утерпев, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего «Сатану», и, заглянув в записку, погладил по голове...». Вот я и думаю, за что он его похвалил (погладил же), за то, что угадал, или за то, что не угадал? Я думаю, что за последнее, ибо для него самого Воланд был, якобы Сатана, а надо было, чтобы его посчитали настоящим. И вспоминается Пушкин, написавший своему другу, закончив «Бориса Годунова»: «Как ни старался, всех ушей упрятать не смог — торчат!»...

Теперь посмотрим, какую игру с временем и пространством ведет Воланд-Булгаков со своими литературными героями и с читателем... Вот Воланд просит Берлиоза и Ивана признать, что Иисус существовал — время прошедшее, а дьявол (сатана) существует — время настоящее: «Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?» — спрашивает он, и далее: «Имейте в виду, что Иисус существовал». И о «сатане»: «А дьявола тоже нет?... поверьте хоть в то, что дьявол существует!». Далее мы увидим, что существовал, и даже как бы существует, правда, не Иисус, а Иешуа, ну, и сам Воланд, как таковой — именно в настоящем времени.

Мы верим, что не Воланд, а сам Булгаков видел всё происходившее в Ершалаиме — Воланд только пересказывает рассказ Мастера, а это ведь тоже сам писатель (тут применима формула — MWM). Булгаков — свидетель страданий Иешуа Га-Ноцри, он видит всё это своим проникающим через время и пространство взором. Он так глубоко и подробно изучил тот период истории, что всё, описываемое им, становится зримым и для нас, словно и мы сами участники того действа... То же и с Кантом — с тем беседовать еще проще, там не надо ничего видеть, а только иметь аргументы для спора — завтрак же придуман просто для «овеществления» обстановки, в которой идет научная полемика.

«Всесилен! Всесилен!» — восклицает Маргарита, и это относится не только к Воланду, но и к самому Булгакову, ведь это именно он творит чудеса посредством безграничного могущества своего героя — переносит нас через тысячелетия, возрождает сожженный роман, останавливает время, продлевая весенний бал и превращая для этого бала обыкновенную московскую квартиру в огромный многозальный чертог...

Но Булгаков прототип не только Воланда, но и Иешуа (а также и Мастера). Ведь прототип совершенно не обязательно служит автору только для описания внешности героя, но также и для раскрытия его внутреннего мира. И тут мы видим, как писатель излагает устами своего героя, в нашем случае Иешуа, свой взгляд на власть: «...всякая власть является насилием над людьми и... настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть...

— И настанет царство истины?

— Настанет, игемон...».

И эти крамольные истины Булгаков излагает устами Иешуа якобы в ту далекую историческую эпоху, но здесь явно слышится отзвук современности, где слово игемон прозрачно рифмуется со словом гегемон, каковым термином обозначался пролетариат, которым как щитом прикрывалась партийная диктатура. А ни в одном из четырех канонических Евангелий титул игемон, между прочим, вообще не встречается...

Фрагмент рукописи

Совершенно непонятны утверждения отдельных литературоведов, с одной стороны, и церковников, с другой, о том, что Булгаков пишет пятое Евангелие. Во-первых, их не четыре, а намного больше — четыре канонизированных, и потом — в романе Мастера всё происходит совсем не так, как в Евангелиях — там все в прошедшем времени, а у Мастера — в настоящем.

Иначе говоря, Булгаков описывает то, что происходит, а евангелисты — то, что происходило... Отдельные совпадения ни о чем не свидетельствуют, да они и сильно смещены по смыслу. Например, вместо бичевания — один удар хлыстом, вместо гвоздей — веревки, и т. п. Мастер демонстрирует нам, как всё было на самом деле, а Евангелия, по утверждению того же Воланда... Впрочем, обратимся к тексту романа.

«Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами» — говорит Берлиоз, и слышит в ответ:

«Помилуйте, — снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, — уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на Евангелие как на исторический документ...».

Тут совершенно необходимо сделать довольно большое отступление, чтобы подтвердить всё вышесказанное...

Этот человек мне страшно надоел, ну почти как конферансье Бенгальский Коровьеву-Фаготу во время сеанса черной магии, которому оторвали голову, что дало моему оппоненту повод обвинить Булгакова в непотребстве. Надоел он мне потому, что он точно как тот конферансье «суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс...». Иными словами, путает людей, мешая им спокойно и вдумчиво читать нашего замечательного писателя.

Еще в 1992 году священник Михаил Ардов опубликовал в журнале «Столица» свою статью, написанную за одиннадцать лет до того, в которой пытается в пух и прах разгромить любимый всем миром роман «Мастер и Маргарита». До сих пор у меня до него руки не доходили, а сейчас — тот самый момент истины...

В преамбуле к своей статье он пишет:

Но вот наступила осень шестьдесят шестого года, и журнал «Москва» опубликовал первую половину слегка поуродованного цензурой «Мастера и Маргариту», которую я, разумеется, пытался принять с восторгом. Мой пыл, правда, сразу же несколько охладил покойный Александр Георгиевич Габричевский. Он сказал, что это — плохо написано. Я по запальчивости спросил:

— А кто же пишет лучше?

— А.Г. ответил просто и кратко:

— Гоголь.

Ну, у каждого свои авторитеты. Я организовал тест-опрос: мои коллеги в Канаде, Италии и на Украине (а в Москве я и сам) задавали людям два вопроса: 1. Кто такой Александр Габричевский? 2. Кто такой Михаил Булгаков? Результаты получились следующие:

Спички — не игрушка

О Габричевском не слышал никто (кроме двух наших профессионалов, которые, впрочем, ничего конкретного сказать не смогли). Булгакова знают все опрошенные — и в Канаде, и в Италии (здесь опрос провели в университетах Генуи и Падуи) как классика русской и мировой литературы. В Москве по моей просьбе «протестировали» научных сотрудников одного из институтов Академии наук, сам я пообщался с учениками девятого класса обычной средней школы — результат тот же. А вот на Украине получилось весьма своеобразно — из восьмидесяти студентов Машиностроительной академии о Габричевском, разумеется, не слышал никто. Кто такой Булгаков, знает только половина, читал же его один единственный продвинутый юноша. Ничего удивительного в этом нет — Украина — ближнее зарубежье — ближе некуда, а большое, как сказал поэт, видится не расстоянии...

Сам я знаю, кто такой Габричевский, только потому, что, исследуя всё связанное с Булгаковым, обнаружил такого человека среди пречистенцев, общавшихся с Михаилом Афанасьевичем.

Но вернемся к статье Ардова.

Ничтоже сумняшеся, он берет быка за рога:

«Оговорюсь сразу же. Всю ту богохульную часть вещи, где отвратительным образом искажаются евангельские события, я с возмущением и негодованием отвергаю, как нечто оскорбляющее и унижающее божественное достоинство Спасителя (А я оговорюсь, что оскорбить и унизить божественное достоинство Спасителя невозможно, в силу его абсолютной недоступности для любых таких попыток. — Ю.К.). Мастер, опровергая всех четырех Евангелистов, выдвигает собственную версию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа. При том утверждается всерьез и категорически, что данная версия и есть истинная, о чем сообщает сатана (свидетель, известный именно своей правдивостью!)».

Тут по меньшей мере два заблуждения. Первое — никакого богохульства у Булгакова нет, у него в романе, как уже было сказано, Бог (как персонаж) вообще не присутствует. Второе — Евангелия он не опровергает — у него речь идет не о Иисусе Христе, а о обыкновенном человеке — бродячем еврейском философе по имени Иешуа, и не надо их смешивать воедино (более подробно об этом говорится в эссе «Понтий Пилат»). Это уже грех, ваше преосвященство... Все остальные персонажи имеют иные, не евангельские имена, и, следовательно, юридически не тождественны, так как несовпадение даже одной буквы, согласно законам юриспруденции объявляет все претензии незаконными. Я уже говорил, что в этом романе почти всё — ЯКОБЫ. И он есть ни что иное, как большая притча, внутри которой еще немало притч — вот в этом определенное сходство с Евангелиями наблюдается, но только по жанру, но отнюдь не по содержанию.

Здесь прослеживается трагический момент в судьбе человека, похожий на такой же момент в Евангелиях. Но и там ведь Иисус твердит своим ученикам, что он Сын Человеческий, причем твердит упорно, но евангелистам это надоедает, и они, добиваясь своей цели — обожествления страдальца за убеждения — начинают говорить о нём — Сын Божий... А ведь ничего божественного не было во всей этой истории с истязаниями и казнью невиновного человека — вплоть до его Воскресения — и лишь после этого он становится Богом — притом одной из трех его ипостасей.

Я даже когда-то, очень давно, написал стихотворение об этом.

За то, что жизнь была чиста,
Что не по чину смелый
К кресту пришпилили Христа,
Как лист бумаги белый.
Вписались в круг того листа
Вселенская тревога,
И Эра долгая Христа,
И тяжкий титул Бога.
Пусть впереди Благая Весть —
Так сзади — камни градом...
А Он и ныне в Слове весь
Под этим камнепадом.
Идёт, бессмертием круша
Эпох и Вер границы,
И бьётся бренная Душа
В застенке Плащаницы.
И в Царство Нового — Завет,
Где правит Мысль живая,
Зовёт людей две тыщи лет,
На разум уповая.
За сей ничтожно малый срок
Не вникли маловеры
В Христом преподанный урок
Любви, Борьбы и Веры.
А чтобы меньше был искус,
С собой играя в прятки,
Твердят, что этот Иисус
Был малость не в порядке.
Умом Он, дескать, повреждён,
И шёл не в ногу с веком...
Эх, люди! Он же был рождён
И умер — ЧЕЛОВЕКОМ!

Иисус был распят, еще будучи человеком, а воскрес — Богом, Булгаков же, будучи распинаем своими современниками — критиками и политиками — тоже в ранге человека, после смерти (литературного небытия) воскрес классиком отечественной и мировой литературы и, следовательно, тоже обрел бессмертие (хотя пишет он — по Габричевскому — плохо)!

Далее Ардов (а он — якобы священник — в священнике по определению должна быть святость, а у него ее нет, что будет далее доказано документально) перечисляет по пунктам все деяния сподвижников Воланда, учиненные ими в Москве, таких пунктов аж 25!

Это вернуло меня в 1937 год (во, память!). Тогда к столетию гибели Пушкина вышел очередной номер журнала «Крокодил», посвященный целиком этой дате. Разумеется, все материалы в нем был юморизованные. Один мне запомнился — пародия на «научные опусы» некоторых пушкиноведов той поры. Назывался он — «Об учете конского поголовья в романе Пушкина «Евгений Онегин». В нем перечислялись все лошади упомянутые поэтом, и на полном серьезе обсуждался вопрос — причислять ли к конскому поголовью дворового мальчика, в салазки Жучку посадившего и себя в коня вообразившего...

Свой список Ардов завершает следующим резюме:

«Разумеется, приключения эти описываются с блеском, с талантом, с юмором, который так пленяет в «Дьяволиаде», в «Театральном романе» и даже в бесчеловечном «Собачьем сердце». Но остается какой-то осадок, и неизбежно возникают вопросы.

Во-первых, такое ли уж «благо» — все эти проделки чертей? А во-вторых, стоило ли ради таких, в сущности, пустяков, как три пожара, два убийства, несколько арестов и госпитализаций, выводить на сцену самого сатану с целой бандой чертей? Тут приходится раскрыть некий секрет, составляющий, правда, невеликую тайну. Дело в том, что Михаил Афанасьевич Булгаков терпеть не мог большевиков, их порядков и их советской власти. И не видя — увы! — никаких реальных сил для борьбы с ними (а в «Белой гвардии», например, он давным-давно разочаровался), решился в своем романе напустить на них нечистую силу, для каковой цели и вызвал ее из преисподней во главе с сатаною. ...Орудует эта нечистая сила не в Кремле и не на Лубянке, а в таких безобидных заведениях, как Варьете или «Дом Грибоедова». Вместо того чтобы мстить за раскулачивание и коллективизацию, за переполненные лагеря и тюрьмы, за всемирный террор, вымышленные литературные эти черти удовлетворяют вполне реальные и довольно-таки мелочные обиды Мастера (в определенном смысле самого автора)».

А ведь Вы, отче, слепой и глухой! Видел он реальную силу — это литература, которую он избрал своей профессией, оставив поприще врача, ибо понимал, что лечить надо в первую очередь общество... На своем литературном фронте он боролся ожесточенно, своим талантом и творческими возможностями. Этого может не видеть только слепой — в частности, презренное для Ардова «Собачье сердце», «Роковые яйца», пьесы «Багровый остров», «Кабала святош», многие другие произведения — есть борьба с системой. В «Роковых яйцах» он прямо называет виновников постигшего страну несчастья — Кремль, Лубянку, конкретно Рокка — комиссара, уполномоченного применять на практике Красный луч. А в «Собачьем сердце» также прямо говорится о государственном терроре, тоже красном. В своем письме Правительству СССР (в подтексте — Сталину) он опять-таки прямо говорит, что борется, и далее будет бороться за свободу слова и против цензуры, а также той скверны, которой поражено общество...

Почему же, господин Ардов, Ваш батюшка — известный, не затравленный и публикуемый в отличие от Михаила Булгакова писатель, и с ним те десять тысяч «действительных членов» Союза писателей не написали нечто мстящее за раскулачивание и коллективизацию, за переполненные лагеря и тюрьмы, за всемирный террор?

Булгаков борется, да еще как борется! Это видно уже хотя бы из того, что им занимается лично тов. Сталин! Вот что он отвечает на письмо (а по сути политический донос) Билль-Белоцерковского:

«...Или, например, «Бег» Булгакова... «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР... Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, нехватает. На безрыбьи даже «Дни Турбиных» — рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру... (Сам он ходил на эту «макулатуру» пятнадцать раз! — Ю.К.).

Абрам Вулис

Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.

Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?..

Вспомните «Багровый остров», «Заговор равных» и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра».

Где же тут «разочарование в «Белой гвардии»? И ведь Булгаков не внял словам вождя (кстати, в его заметках «Английские булавки» написано: «Водить массы за нос, еще не значит быть вождем»...) и не стал добавлять в пьесу свышеуказанные сны, чем заметно отличился от Фадеева, который по окрику вождя переписал кардинально свою «Молодую гвардию»... И смотрел Булгаков в будущее дальнозорко, в отличие от близорукости Сталина — Отечество пересмотрело свое отношение к «белогвардейцам», и теперь мы перезахораниваем на московские мемориальные кладбища таких руководителей белого движения, как Деникин, Каппель, и процесс этот, несомненно, продолжится...

Те три ерундовых, по утверждению Ардова, пожара (а их было не три, а четыре, но не будем мелочны) тоже элемент борьбы. Посмотрим, что горит. МАССОЛИТ — организация идеологического одурачивания населения, в каковом принимают участие, как уже было сказано, десять тысяч его членов.

Торгсин — торговое предприятие, выкачивающее у того же населения последние крохи ценностей на фоне жестокого голода (моя мама снесла туда свои снятые с зубов золотые коронки, чтобы купить мне — своему ребенку — кусок так необходимого для развития организма сливочного масла). В системе этих магазинов было всё, а у простого народа — ничего (читайте роман!). Третий пожар — уничтожение проклятой коммуналки — одной из бесконечного множества — символ избавления от этой заразы, от которой мы и до сей поры не избавились. И — четвертый — подвальчик мастера — это тоже символ, озвученный устами Маргариты: «Гори, гори, прежняя жизнь... Гори, страдание!» — и совсем неслучайно эти слова героини романа были выброшены цензурой...

Для священника Ардова это — сущие пустяки...

Повторим: «Такое ли уж «благо» — все эти проделки чертей? — вопрошает отец Ардов, и продолжает: — стоило ли ради таких, в сущности, пустяков, как три пожара, два убийства, несколько арестов и госпитализаций, выводить на сцену самого сатану с целой бандой чертей?».

«Сатану с целой бандой чертей» мы разъясним потом, а пока, не вдаваясь в детали, скажем — через все эти деяния показано, с какими именно явлениями надо было бороться обществу, во всяком случае, его передовой части, потому что за каждым наказанием стоял не просто конкретный прохвост, а именно явление. Но Ардов этого не видит, как не видит и того, что Берлиоза никто под трамвай не толкал, тем более, что это якобы трамвай.

Рисунок Анны Плехан. Архив Елены Монаховой

Статью свою он заканчивает так: «Михаил Афанасьевич, бедный, бедный, замученный Мастер, ваш роман прочитали...». А ведь это богохульство! Слова Воланда «ваш роман прочитали» означают, что прочитал его Иешуа. И если для Ардова Иешуа — Бог, то он этими словами делает себя богоравным! Не много ли он на себя берет?... Вспомним, что Воланд в разговоре с писателями называет Иешуа Иисусом — греческим вариантом этого имени, а Иисусом Христом его в романе называют только советские критики, в чем с ними полностью солидаризируется наш оппонент.

На этом со статьей можно покончить, отметив — ну что ж, молодой еще был Михаил Ардов, и священник начинающий, погорячился, не вник, не сумел разобраться в сложном произведении, словом, попутал бес в личине Сашки Рюхина...

Но вот прошло более четверти века, и я читаю в «Известиях»:

«ШКОЛА ЗЛОСЛОВИЯ»

В гостях у ведущих программы «Школа злословия» протоиерей Михаил Ардов. Тема программы: искусство и христианство. Михаил Ардов считает, что искусство несет в себе бесовское начало, а значит, не может быть дружественным христианству. Ведущие полемизируют с гостем, пытаясь выяснить, чем искусство слова так провинилось перед церковью, может ли истинный священник злиться и кричать на собеседника, а также кто из великих поэтов и художников, по мнению Михаила Ардова, имеет надежду спастись».

Получается, что наш протоиерей служит бесовству, сатане, ибо тогда вся церковь зиждется на бесовских началах, где соборы — архитектура, иконы и фрески — живопись, священные книги — литература, песнопения — музыка... А уж настенные росписи Страшного суда, где черти зверски расправляются с грешниками, так это уже просто триллеры-ужастики...

ПУШКИН: Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра...

В Лобне под Москвой открыта Православная гимназия, в которой обязательными предметами являются хореография и музыка — это тоже бесовщина?

Недавно, давая интервью по ТВ, знаменитый театральный режиссер Борис Покровский рассказал, что его мечта стать оперным режиссером зародилась в храме, где служил его дед: «Церковная служба — та же опера», так дословно он сказал о выборе профессии.

Но у Михаила Ардова на всё своя точка зрения. На мой взгляд, он самый апломбированный и самый упертый из выступающих в СМИ служителей церкви. А как гласит народная мудрость:

Чересчур святой и Богу не мил...

Но, пожалуй, надо хотя бы ненадолго вернуться на грешную землю. Роман, о котором мы ведем речь, можно определить как философский, и в то же время готический, в какой-то степени исторический, а также социальный, но главное — сатирический, и не просто сатирический, а... впрочем, давайте обратимся к послесловию к первой книге романа в первой публикации (журнал «Москва»). Вообще-то оно писалось как предисловие к обеим книгам, но в редакции (а может быть, и не в редакции) решили, что Абрам Вулис — это не звучит, нужен свадебный генерал для поддержки или точнее сказать, надёжности в пробивании «проекта». И таким генералом стал Константин Симонов. Во-первых, секретарь Правления Союза писателей, а во-вторых, председатель комиссии по литературному наследству писателя Михаила Булгакова. Симонов написал соответствующее предисловие, вполне в духе времени, а статью Вулиса поставили послесловием к, как уже было сказано, первой части публикации, потому что не было уверенности, что разрешат напечатать продолжение.

И вот у Вулиса мы читаем:

«Прежде всего — о жанре «Мастера и Маргариты», столь необычном на первый взгляд, но только на первый взгляд. Фактически — это один из самых устоявшихся жанров мировой литературы. Литературовед М. Бахтин назвал его мениппеей, имея в виду зависимость этого жанра от древнего литературного памятника — «Менипповой сатиры».

Флюгера... Фото Юрии Кривоносова

Мениппее, утверждает М. Бахтин, присущ большой «удельный вес смехового элемента», «карнавальный характер», она «характеризуется исключительной свободой сюжетного и философского вымысла. Этому нисколько не мешает то, что ведущими героями мениппеи являются исторические и легендарные фигуры».

«...Самая смелая и необузданная фантастика и авантюра внутренне мотивируются, оправдываются, освящаются здесь чисто идейно-философской целью — создать исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской идеи... Для этой цели герои... поднимаются на небеса, спускаются в преисподнюю, странствуют по неведомым фантастическим странам, ставятся в исключительные жизненные ситуации... Очень часто фантастика приобретает авантюрно-приключенческий характер, иногда символический или даже мистико-религиозный... В этом смысле можно сказать, что содержанием мениппеи являются приключения идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на Олимпе».

...Приведенная характеристика мениппеи раскрывает жанровую специфику булгаковского романа с такой точностью, словно посвящена непосредственно его разбору... И наоборот, использована Булгаковым в качестве художественной программы. Между тем, Булгаков, по-видимому, не был знаком с концепцией Бахтина, а Бахтин не читал «Мастера и Маргариту». Это удивительное совпадение литературной теории и литературной практики лучше всего подтверждает правоту исследователя и одновременно показывает направление булгаковского поиска, идущего в жанровом русле, которое определилось в античную эпоху, а затем было значительно углублено творениями Рабле, Гофмана, Гоголя, Достоевского...».

А теперь самое время разъяснить, как и было обещано, «Сатану с целой бандой чертей».

В булгаковской сатире кроме притч используется цирковой прием, носящий название «Икарийские игры» — это когда всё ставится с ног на голову, и обычные предметы подкидываются не руками, а ногами. Я называю икарийскими играми всякие действия с перевернутым смыслом. А в романе «Мастер и Маргарита» перевернутым оказывается наше земное «мироздание». Этот и Тот свет поменялись местами — ад — это здесь, у нас, конкретно в СССР в его булгаковское время, а также в Ершалаиме в пилатское. И тут и там за что ни возьмись — везде просматривался кошмар. Единственное нормальное место в Москве — психушка профессора Стравинского, оборудованная так, как это и должно быть, а вот те «больные» которых мы видим у него в романе, совсем не психи — ни Иванушка, ни Мастер, ни даже Никанор или Бенгальский сумасшедшими не являются. Но раз говорят не то, что надо, значит сумасшедшие... Знакомая ситуация. Да, здесь сущий ад — прочитайте внимательно ту часть эпилога, где говорится о последствиях пребывания Воланда со свитой в Москве — реакция «населения», идиотские выводы следствия — весь этот кусок — театр абсурда. А переброски чиновников на новые места работы — это же та самая кадровая политика, при которой человека, провалившего одно дело, перебрасывают в другое место и держат там до тех пор, пока он и тут не провалит, а потом переместят еще куда-то. У меня когда-то намечался стишок с рефреном: «А дураков свободно конвертируют».

Ну, а коли ад здесь, то и черти здесь же должны быть, причем и заниматься чертовщиной. Только тут она совсем не соответствующая церковным описаниям. Воланд и его команда хвостов не имеют, выглядят совершенно по-людски и действуют соответственно. Все их нелепые обличья — ЯКОБЫ нечистая сила. На самом деле это благороднейшие рыцари, именно в таком виде они и улетают из Москвы и Ершалаима (он ведь тоже исчезает из виду при их исчезновении), и свой настоящий вид они приобретают, возвращаясь в свою нормальную среду — в ТОТ свет: «Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все обманы исчезли, свалились в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая одежда...».

Кот становится демоном-пажем, Коровьев темно-фиолетовым рыцарем, Азазелло демоном безводной пустыни, демоном-убийцей (однако, в земной обстановке он приветствует Мастера и Маргариту словами Христа: «Мир вам!»). Да они не ангелы-архангелы, а демоны, но демоны — благородные рыцари: здесь они не в аду и никого не карают, и демонизм их — тот же аверс-реверс, о котором мы уже говорили...

Так что на Том свете мы ада не видим, там наоборот — РАЙ, во всяком случае рай по сравнению с этим светом, откуда они только что вернулись. А то место среди каменных громад, где томится Пилат — есть Чистилище, здесь он проходит «многолунный карантин». И прощенный Мастером (или Иешуа?) он уходит даже не в рай, а в СВЕТ, рядом с тем же Иешуа — по лунной дороге (о лунном свете читайте в самом конце эпилога). Мастер же с Маргаритой уходят в другое отделение рая — в Покой. И Покой — в описании дома и всего прочего как раз и есть райское вечное блаженство. Всё по поверьям народным...

13.12.2006 года — в Москве собрались верховные служители разных конфессий, говорили о совместном воспитании толерантности и о других проблемах, относящихся ко всем вероисповеданиям одновременно... А какая, собственно, между ними разница? Если разобраться, Бог же один — не может быть, чтобы «на небе» обитало сразу несколько разных Богов — это же было бы как в античные времена, при язычестве, когда царило многобожие...

Значит, Бог один, и отсюда вывод — конфессии — это как людские сообщества, говорящие на разных языках... Мы же не возражаем и не возмущаемся тем, что где-то люди говорят на английском, на китайском или на суахили? Но уж свой-то язык каждый считает самым лучшим — еще бы, его и учить не надо!

У входа в храм Гроба Господня. Фото Юрия Кривоносова

Уже не один десяток лет для меня символом конфессионного раздрая служит одно московское культовое здание — Англиканская церковь св. Андрея, что в Вознесенском переулке на Большой Никитской. Недавно я опять специально туда ходил — убедиться, что там ничего не изменилось. Готическая башня этой церкви по углам венчается островерхими башенками, и на шпиле каждой из них установлен флюгер. Так вот, все эти флюгера с незапамятных времен смотрят в разные стороны! Весьма симптоматично, если исходить из того, что Бог — один...

Недавно на Белгородчине в школах ввели занятия по основам православия, и в качестве наглядного пособия вывесили на стене плакат с Десятью Заповедями. Но это же Тора! Получается — смычка двух конфессий?

Или вот такой момент. Совершил я паломничество ко Гробу Господню, подобное у мусульман называется — ХАДЖ, но оказывается и у христиан, даже православных оно тоже так называется — например, у болгар. И тем, кто ходил ко Гробу Господню, к фамилиям прибавляется частица ХАДЖИ. Я встречал в Болгарии людей с фамилиями Хаджииванов, Хаджипетров (Сидоровых, правда, вообще там не встречал). Значит, я могу с полным основанием и себе прибавить? И буду я Хаджикривоносов? Вот как всё относительно, даже в канонах. Ну, раз уж об этом заговорил, то расскажу поподробнее.

Приехав на Святую землю, я остановился в городе Лод, когда-то одном из форпостов православия. В первое же утро, проснувшись, увидел на окне белого голубя, который что-то мне объяснял на своем языке. Я принял это за какое-то предзнаменование, и в тот же день отправился в Иерусалим, но не один, а с группой экскурсантов. Нас провезли по всему периметру стены Старого города, потом поводили по его улочкам и, наконец, ввели в Храм Гроба Господня. Никакого благостного ощущения я не испытал — народу было огромное количество — разные группы, не имеющие к Святыне никакого отношения, кроме любопытства — японцы, канадцы, мадьяры, американцы, индусы... Все проходы забиты, ко всему очередь, к Голгофе вообще не пробьешься...

Тогда я переехал на жительство в сам Иерусалим (по-местному Ерушалаим, по Булгакову Ершалаим). И здесь повторилась та же история — проснувшись, увидел на окне белого голубя, тоже что-то мне втолковывающего. Ну, его я сразу понял — хватит валяться, иди к святыням... И я пошел (без автобуса и без группы). Было очень рано, и хотя старый город виделся как на ладони, я начал путаться в маленьких улочках города нового. Помощь пришла в лице смуглого юноши, которому я объяснил, что мне надо попасть к Яффским воротам — твердил слово Яффа и из пальцев строил некое подобие портала. Он меня прекрасно понял и повел по каким-то лесенкам, ведущим из квартала художников (как я потом узнал) вниз к широкому оврагу, над которым уже возвышалась городская стена. Когда искомые башня с воротами показались за очередным поворотом, он сделал широкий жест — вот, мол, ваши ворота. Я поблагодарил его по-русски, потом по-английски, потом по-испански (мог еще на разных языках, потому что, где бы я ни был, первым делом узнаю, как тут говорят — спасибо). Он понял и сказал, что на их языке — по-арабски, спасибо — шукрат, а на иврите — тода, а если спасибо большое, то тода раба... На этом мы с ним попрощались, он отправился по своим делам, а я — к Яффским воротам, от которых рукой подать до храма Гроба Господня.

Там, к счастью, было совершенно безлюдно, но храм был открыт (ключ от него хранится — принадлежит — в одной арабской семье, где передается от поколения к поколению). В одиночестве я обошел весь храм, поставил свечки, опустился на колени к нише, через которую можно дотянуться рукой до Голгофы, что я и сделал, погладил камень, он был прохладный и гладкий, отполированный тысячью рук, и долго не отрывал своей руки, а на меня из темноты смотрел с Креста Иешуа, освещаемый колеблющимся светом свечей. Потом вошел в саму гробницу, которая, разумеется, была пуста — он же из нее исчез при воскресении, как об этом утверждают Евангелия... Затем, уже у самого выхода из храма, под фигурными светильниками, склонил колена перед светлым прямоугольным камнем, умасленным елеем (а может, миро, точно не знаю), и освятил в нем серебряный крестик и звезду Давида с крестиком же посередине (знак первых христиан, они же иудео-христиане), приобретенные накануне в лавке, торгующей серебром из копей, расположенных возле города Кацрин на севере страны...

Завершив этот ритуал, отправился к другой святыне — Стене плача, но так как напрямую через город идти очень сложно — можно запросто заблудиться, я вернулся к Яффским воротам (все время танцевал от этой «печки») и стал изучать карту-схему Старого города. Обойти его снаружи — вдоль стены, выходило очень далеко, идти надо было до Мусорных ворот (откуда такое название — не от того же, что там расположен пропускной полицейский пост?), которые расположены вблизи этого святого места. И я пошел вдоль стены, но с ее внутригородской стороны. Тут я очутился на территории армянской общины, у которой в Иерусалиме и своя церковь, и госпиталь, и гостиница — словом, свой религиозный православный центр. Познакомившись и с этой святыней, я, наконец, вышел к Стене плача. Здесь уже была законная территория Сына Человеческого, ибо родом он был из иудеев, тут был его Храм, в котором он проповедовал, и из которого изгонял торгашей, и от которого осталась только эта часть Храмовой горы, очень малая ее часть, остальное разрушило время и силы зла... Отдав положенные почести и этой святыне, сказав шепотом добрые слова этим вечным камням-молчальникам, отправился дальше. Нет, не на саму гору, где стоит знаменитая мечеть, а к Мусорным воротам, чтобы на этот раз обходить город за его пределами. А не пошел в мечеть по той простой причине, что просто оробел. Я бывал в мечети — в Стамбуле, в самой знаменитой огромной и удивительно красивой, знаю, как они устроены, но там был с группой экскурсантов, тут же надо было идти одному, а как это делать, какие там правила, я не знаю, знаю только, что надо разуваться. Ислам — религия молодая, и ее паства тоже молодая, а молодежи присущ максимализм, и как они отнеслись бы к моей персоне, мне было неведомо. Знаю, что к иноверцам у них отношение весьма суровое, и если наши батюшки, да и вообще православный народ называют людей иной веры «нехристями», то мусульмане — неверными, и даже гяурами, что означает в переводе — собаки. Не понимаю, почему к этим друзьям человека столь негативное отношение. Это же черная неблагодарность — всё равно, что сдать свою мать или бабушку в дом престарелых, иначе именуемый богодельней. Ведь если бы не собака, то человек как вид не сохранился бы, так же как не сохранилась бы как вид собака, не будь ее спутником по тысячелетиям человек... Вспомним отношение к ней булгаковского Иешуа: «— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей... Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой. Тут арестант усмехнулся: — Я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...».

Рисунок Марии Фельдман

Путь от Мусорных ворот до Львиных — куда я направлялся, был совсем неблизким, потому что дорога то шла вблизи стены, то уходила от нее в сторону на порядочное расстояние, но это было совсем неплохо, потому что мне надо было отойти душой от всего пережитого с раннего утра этого дня. Войдя через Львиные ворота в Старый город, я вскоре с правой стороны обнаружил мемориальные доски, указывающие, что здесь находилась резиденция Понтия Пилата, иначе именуемая Преторией... Именно отсюда начинался крестный путь Иисуса Христа, как об этом свидетельствуют Евангелия. Но не Иешуа, потому что в романе прямо говорится, что процессия двинулась на телегах и добиралась до Голгофы добрых (или недобрых) два часа. Она же сначала должна была выехать за пределы города, потому что по крестному пути на телегах проехать никак не возможно — улица Делароса (Delarosa) местами так узка, что разве только на осле и проберешься. Здесь меня опять ожидал сюрприз — пытаясь обогнать какую-то процессию, состоящую из нескольких групп туристов, плотно забивших тесный проход, я пустился в какой-то боковой переулочек, оказавшийся тупиком. Но это меня не огорчило — тупик упирался в греческий храм, в который я не преминул заглянуть, и таким образом приобщился к еще одной ветви христианства, причем очень важной... Как известно, апостолы раннего христианства проповедовали главным образом среди иудеев и эллинов, причем добирались на Кипр и далее — в Македонию и Грецию. Новообращенные греки стали основателями православия и передали эту веру южным славянам, а потом донесли ее до Владимирской Руси...

Улица Делароса вывела меня, как этого и следовало ожидать, опять-таки к Голгофе, а значит к храму Гроба Господня, и моё «кругосветное путешествие» начавшееся ранним утром завершилось уже под вечер...

На следующий день мой «хадж» продолжился — на этот раз я, сориентировавшись по тем же Яффским воротам, пустился в дальний путь — предстояло пройти около шестидесяти стадий, отделявших Иерусалим от древнего города с греческим именем Эммаус Никополис. За три часа пути мне не встретилось ни одного человека — только машины шмыгали туда-сюда. Именно здесь когда-то двум апостолам явился сам воскресший Спаситель, и даже перекусил с ними, преломив хлеб (Лука 24—30, в других Евангелиях это событие отсутствует).

Никакого города на указанном в путеводителе месте не оказалось — только несколько весьма больших камней, представлявших собой довольно-таки невзрачные руины. Но рядом высилось очень красивое здание мужского монастыря, детали которого я использовал при съемке — для оживления прекрасного, но безлюдного пейзажа.

В этот монастырь я не пошел, а отправился в соседний, женский — там обнаружилось какое-то движение. Это собирались на очередной молебен немногочисленные.монахини. Я последовал за ними в небольшой храм, и когда они заняли свои, очевидно раз и навсегда определенные места, сделал один единственный кадр, как потом выяснилось, очень удачный. И, поняв, что дальнейшее мое присутствие может разрушить торжественность службы — удалился...

Так я побывал в монастыре кармелиток — это название возвращало меня в годы детства, когда мы зачитывались подвигами мушкетеров, пытавшихся спасти госпожу Бонасье, отравленную коварной Миледи именно в монастыре кармелиток.

Само слово кармелитки было для нас жутко таинственным, а теперь вот оказалось, что это просто-напросто католический монашеский орден, основанный в Палестине в 1156 году на горе Кармель во время крестовых походов. Сама эта гора находится отсюда довольно далеко, на другом конце Израиля, потом я там побывал, посетил большой мужской монастырь кармелитов, наверное, самый главный среди всех остальных, разбросанных по белу свету...

Здесь мне почему-то вспомнилось, что вся эта земля называется Палестиной, и все народы ее населяющие, являются именно палестинцами — будь то евреи, арабы, бедуины, друзы, черкесы или какие-то еще другие. И неясно, как получилось, что название это присвоил себе только один народ, да и то не весь, а часть его, обитающая в, так называемой, автономии, или, как еще говорят — «на территориях»...

Самое поразительное в Крестовых походах то, что римские рыцари-католики, являлись сюда, чтобы утверждать Христианскую веру, которую они же сами пытались здесь задавить в зародыше еще тысячелетие назад, причем с помощью тех же крестов. Ведь крест, на котором распяли Христа, был одним из многих тысяч, на которых распинали римские же пилаты непокорных евреев и неевреев, пытавшихся создавать ранне-христианские общины — казнь на кресте (а точнее — на столбе с перекладиной) была чисто римским способом убийства... И разве не парадокс, что именно Рим стал центром одной из ветвей христианства — католичества, пройдя путь от тех крестов через убийства первых христиан, которых бросали на растерзания диким зверям, потом через костры инквизиции, через разгром Константинополя, где четырьмя веками позже были канонизированы христианские святыни и само христианство было объявлено государственной религией...

Фото Юрия Кривоносова

Чудны дела Твои, Господи...

Ну, и чтобы завершить эту тему, вернемся во времена раннего христианства, и попробуем понять, где были его первоистоки...

Можно предположить, что тут всё связано с Кумраном и кумранитами (Об этой общине подробно рассказано в эссе «О роли козы в литературе»). Главным их идеологом был Учитель праведности, с которым при создании новой религии слили образ воскресшего Христа, после чего и начала строиться Церковь в научном понимании этого слова...

Напомним уже цитировавшиеся слова Пушкина:

«Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра...».

Иллюстрациями к этим словам могут служить бесчисленные картины на библейские темы, хранящиеся во многих музеях мира, музыкальные произведения, созданные лучшими композиторам и многое другое. Приведу один, совсем вроде бы небольшой частный случай. Весь мир на Рождество поёт Гимн христианства, в первооснове созданный на немецком языке — «Stille Nacht, Heilige Nacht...» — «Тихая ночь, святая ночь...».

Написал ее — и текст и музыку — Франц Ксавер Грубер (1787—1863)

композитор-органист, сельский священник, родом из Верхней Австрии. Первое исполнение состоялось в 1818 году, и с тех пор в Рождественские дни мы слышим этот волшебной, можно даже сказать божественной красоты напев, звучащий ныне на волнах тысяч радиостанций и с экранов телевизоров...

В Храме Гроба Господня. Фото Е.А. Ежурик

Кумранская община, если называть вещи по-современному, была идеологическим отделом для всего Иудаизма и раннего христианства, ибо в ее уставе и прочих документах были заложены основы для его дальнейшего развития, в том числе и для Нового Завета. И хотя в рукописях кумранитов следов его напрямую обнаружить не удается, но мотивы бескорыстия, честности и других христианских ценностей здесь уже звучат в полную силу. К этому оставалось только добавить основополагающую формулу — Бог есть Любовь, и Новый Завет готов — вспомним слова Иисуса Христа: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга...». И потому, если в житейской формуле — Вера-Надежда-Любовь на первом месте стоит Вера, то по Христу, главенствует Любовь.

Теперь вернемся немного назад. Воланд прошептал Берлиозу и Иванушке: «— Имейте в виду, что Иисус существовал...», и начал им пересказывать роман Мастера, где Иисус именуется Иешуа. Никакого противоречия здесь нет. Напомним — Воланд употребляет греческое имя того же Иешуа. Если бы Воланд имел в виду Бога, то должен был назвать его полным именем — Иисус Христос. И только в «большом» романе это имя вменяется критиками в вину Мастеру: «Сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа...».

А что такое Бог, и как он выглядит? Зеркало нам на это точного ответа не дает, так как мы все ну никак не на одно лицо. Так что по образу и подобию, это весьма приблизительно... Недавно один очень высокопоставленный иерарх сказал: «...Бог, который создал нашу Землю». Ну, нас-то он создал по своему образу и подобию, а Землю по чьему подобию? Позволю себе высказать крамольное предположение (недаром же наше эссе называется «Еретическая консультация») — создала нас по своему образу и подобию Природа, если под этим подразумевать — Вселенная, Космос. Но одно из этих понятий (совершенно непостижимых в наших земных представлениях) есть Слово женского рода, а другое — мужского (и это есть начало всех начал, ибо: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»).

Но для того, чтобы создать что-либо одушевленное, необходимо как женское, так и мужское начало. А в таком случае применимо библейское требование (Бытие 2—24) — «...и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Значит создали нас Вселенная+Космос, являющиеся единым целым... Увидеть глазами этого Создателя нам не дано, мы можем его созерцать лишь умозрительно, то есть через Веру.

Конечно, меня могут упрекнуть за такую примитивную аналогию с библейским текстом — «муж-жена» — в простонародном речении сюда еще добавляется — «одна сатана»... Только, как я понимаю, сатана тут отнюдь не в бесовском смысле, тут он, как и у Булгакова — якобы сатана, ненастоящий — совершающий благо!

Другой, тоже крупный иерарх говорит, что формализм — вещь недопустимая в отношениях с Богом. Я это познал еще в детстве, и не через служителей церкви, а через свою бабушку Дарью Павловну.

Иерусалим. Улица в Старом городе. Фото Юрия Кривоносова

Именно она и была в моей жизни самым первым деформатором, то есть человеком, открывшим мне, что на свете совершенно не обязательно во всем придерживаться кем-то раз и навсегда установленной формы, и что самостоятельность суждений и действий порой позволяет добиваться той же самой цели с меньшими для себя и окружающих потерями. В Бога она верила несокрушимо, и хотя даже церковно-приходской школы не закончила, однако, молитвы знала, но к текстам их подходила творчески, приспосабливая каждую к текущему моменту и его надобностям. Узнал же я об этом после того случая, когда начал прислушиваться, что она там такое бормочет себе под нос. В первый раз я заметил это бормотание, когда однажды на рассвете помогал ей тащить к рабочему поезду, с которым она ездила на базар, корзинку с вишнями из нашего сада.

— Бабушка, ты чего? — спросил я, не разобрав каких-то ее слов, как мне показалось, относившихся ко мне.

— Не обращай внимания, — махнула она рукой, — молюсь я...

— Как молишься, — удивился я, — разве так молятся — надо же на коленках и перед иконой, а еще лучше в церкви...

— Мне по правилам молиться нельзя и в церковь ходить некогда — еле с хозяйством управляюсь... Да и какая Богу разница, каким путем к нему мое слово придет? Вот я и обращаюсь к нему напрямую, без посредников...

Такая современная была у меня бабка...

Эммаус. Фото Юрия Кривоносова

И стал я христианином вне конфессий — наследственность у меня такая...

А Иешуа не есть Иисус Христос — поищем еще в романе.

Пилата прощает и отпускает на свободу Мастер, а не Иешуа и не Воланд, потому что Пилат тут романный, а не исторический. Он ненавидел первосвященника, но казнил Иешуа, невинного, а потом убил Иуду, благо это было для него ненаказуемо, безопасно перед кесарем. Казня провокатора-доносчика, он в нем казнил и самого себя, совершая как бы самоискупление, которое продолжилось 2000 лет. Освобождение его не акт справедливости, а акт сострадания — об этом просит Маргарита, как она просила за Фриду... И Воланд не мешает этому, хотя, как он говорит, милосердие не по его ведомству. И далее разворачивается интересное зрелище:

«— Тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: — Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одной фразой!

У кармелиток. Фото Юрия Кривоносова

Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:

— Свободен! Свободен! Он ждет тебя!

Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч лун сада. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется, и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.

...Оставьте их вдвоем, — говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, — не будем им мешать. И может быть, до чего-нибудь они договорятся».

Но вдвоем — не значит с собакой. И продолжение этого эпизода мы видим уже в эпилоге, во сне, который видит Иванушка:

Земля Палестины. Фото Юрия Кривоносова

«От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.

— Боги, боги! — говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще. — Какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, — тут лицо из надменного превращается в умоляющее, — ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?

— Ну, конечно, не было, — отвечает хриплым голосом спутник, — это тебе померещилось.

— И ты можешь поклясться в этом? — заискивающе просит человек в плаще.

— Клянусь! — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются.

— Больше мне ничего не нужно! — сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес».

Автора! Фото Татьяны Макеевой

И снова время спрессовано, как будто и не было тех двух тысячелетий или, как говорит Маргарита, двенадцати тысяч лун за одну луну когда-то — ведь Иешуа все в том же разорванном хитоне, и лицо его всё еще обезображено. Да и на каком свете это происходит? Ведь Мастер освобождает Пилата от его ненавистного бессмертия, и значит, тот тут же переходит в мир иной? И куда они идут? В свет, куда не взяли Мастера с Маргаритой? И если в свет, то почему он лунный, а не солнечный? И где рай, а где ад? Всё переплелось в этом, многомерном и кажущемся непостигаемым романе Михаила Булгакова...

Читайте и перечитывайте его, и, может быть, многое вам прояснится.

А я на этом прекращаю досаждать вам своими рассуждениями, за каковые прошу прощения, и пусть вас, как и Иванушку, ставшего историком, дабы постичь связь времен, уже никто не потревожит — ни дотошные булгаковеды, ни словоблудная свора сашек рюхиных, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат...

КОНЕЦ

18.2.2007. Прощенное воскресенье...