При исследовании отношений между Иешуа Га-Ноцри и Левием Матвеем выявлено расхождение в наименованиях ими как самих себя, так и другой стороны. Если бывший сборщик податей дважды заявлял себя учеником, то бродячий философ ни разу не называл, ни себя учителем, ни Левия Матвея своим учеником.
Кем же являлся в романе Левий Матвей бродячему философу?
Глава 29-я («Судьба мастера и Маргариты определена»)
В ней бывший сборщик податей представился Воланду учеником Иешуа Га-Ноцри.
«— Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?
— Он прислал меня.
— Что же он велел передать тебе, раб?
— Я не раб, — все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, — я его ученик».
Из беседы дьявола и бывшего сборщика податей становится ясно, что последний и Иешуа оба после смерти оказались на небе в свете, а точнее — в лунном свете.
«— Он прочитал сочинение мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?
— Мне ничего не трудно сделать, — ответил Воланд, — и тебе это хорошо известно. — Он помолчал и добавил: — А что же вы не берете его к себе, в свет?
— Он не заслужил света, он заслужил покой, — печальным голосом проговорил Левий».
Таким образом, нахождение Левия Матвея в свете (правда, тут нужно обязательно уточнить, что не в каком-то вообще свете, а именно в лунном), вместе с Иешуа Га-Ноцри вроде бы подтверждает, что бывший сборщик податей действительно ученик бродячего философа.
Глава 26-я («Погребение»)
В ней прокуратор проявил свое знание, что Левий Матвей полагал себя учеником Иешуа Га-Ноцри.
«Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
— Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил».
Себя же Понтий Пилат назвал поклонником бродячего философа.
«— Тебя зарезать мне не удастся, — ответил Левий, оскалившись и улыбаясь, — я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
— Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
— Кто это сделал?
— Не будь ревнив, — оскалясь, ответил Пилат и потер руки, — я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя. <...>
— Кто это сделал? — шепотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
— Это сделал я».
А откуда прокуратор узнал, что Левий Матвей не такой же поклонник Иешуа, как и игемон, а ученик Га-Ноцри?
Глава 2-я («Понтий Пилат»)
В ней арестованный Иешуа на допросе у прокуратора дал путаные показания в отношении бывшего сборщика налогов.
Вначале бродячий философ назвал его «одним с козлиным пергаментом», который ходил за ним и записывал его речи.
«— <...> Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной. <...>
— Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал».
Из этих высказываний Иешуа Га-Ноцри видно, что бродячий философ и бывший сборщик податей ранее не были знакомы, да и в описанный момент остаются далекими. Можно сказать, что Левий Матвей похож на поклонника Иешуа Га-Ноцри, который следит за своим кумиром, не приближаясь и не вступая в тесные отношения.
Затем бродячий философ поменял свои показания и назвал бывшего сборщика податей спутником.
«— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, — тут арестант усмехнулся, — я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово... <...>
— ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать... <...>
— А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, — объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником».
Из сравнения этих двух отрывков видно, что налицо явное противоречие. До встречи на дороге в Виффагии они друг с другом не были знакомы. А после встречи и разговора стали вместе путешествовать. Так когда же тогда Левий Матвей мог ходить за Иешуа Га-Ноцри и что-то записывать в козлиный пергамент? Получается: или герои вместе странствовали по дорогам Иудеи, или же бывший сборщик податей следовал за бродячим философом в каком-то городе, слушая проповеди Иешуа. На проселочных дорогах не всегда встречаются путники, и поэтому Га-Ноцри сложно было бы там проповедовать, а Левию Матвею записывать речи бродячего философа, обращенные к пустоте.
Наконец, в третий раз арестованный назвал бывшего сборщика податей сопровождающим. Что, конечно же, ближе ко второму определению — спутник и отличается от первого — «один с козлиным пергаментом».
«— У меня и осла-то никакого нет, игемон, — сказал он. — Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал».
Правда, в этом ответе Иешуа Га-Ноцри противоречит воспоминаниям Левия Матвея в главе 16-й («Казнь»). Бродячий философ пришел в Ершалаим один. Бывший сборщик податей физически не мог его сопровождать.
«Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим. Но Иешуа почему-то заспешил, сказал, что у него в городе неотложное дело, и ушел около полудня один. <...>
Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось огнем, он стал стучать зубами и поминутно просить пить. Никуда идти он не мог. Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него».
Таким образом, во 2-й главе на допросе у прокуратора Иешуа Га-Ноцри одновременно характеризовал бывшего сборщика податей и как близкого (спутник, сопровождающий), и как незнакомого человека (один с козлиным пергаментом). Однако, в любом случае Иешуа Га-Ноцри не называл Левия Матвея своим учеником.
Глава 26-я («Погребение»)
В ней начальник тайной стражи Афраний во время отчета перед прокуратором о погребении тел казненных никак не характеризовал Левия Матвея: ни учеником, ни спутником, ни сопровождающим, ни «одним с козлиным пергаментом».
Следовательно, из романа не видно, как прокуратор мог узнать, что Левий Матвей считает себя учеником Иешуа Га-Ноцри. На допросе бродячий философ его своим учеником не называл и начальник тайной стражи Афраний ничего о подобном не докладывал. Это указывает, что Михаил Булгаков заранее не зарядил ружье, чтобы оно в нужный момент выстрелило.
Глава 16-я («Казнь»)
В ней Иванушка Бездомный видит сон в клинике для душевнобольных. В главе же 13-й («Явление героя») перед уходом мастера к себе в палату Иванушка попросил его продолжить рассказ, но тот отказался и переадресовал просьбу к Воланду.
«— Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, — попросил Иван, — умоляю, я хочу знать.
— Ах нет, нет, — болезненно дернувшись, ответил гость, — я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня».
Во сне Иванушка видит казнь Иешуа Га-Ноцри. Во время нее Левий Матвей впервые сам назвал себя учеником бродячего философа.
«Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему: «Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный ученик!»»
Второй раз бывший сборщик податей назвал себя учеником Иешуа в разговоре с Воландом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве.
Таким образом, в романе «Мастер и Маргарита» Иешуа Га-Ноцри никогда не называл Левия Матвея своим учеником, только спутником, сопровождающим или «одним с козлиным пергаментом». Бывший сборщик податей впервые так сам себя назвал во время казни бродячего философа, увиденной Иванушкой Бездомным во сне. Во второй раз — в разговоре с Воландом. Еще один раз учеником Иешуа назвал Левия Матвея прокуратор. Правда, осталось неизвестным, откуда Понтий Пилат узнал об этом. Читателю же становится известно об этом из глав восстановленного романа о Понтии Пилате, которые читала Маргарита Николаевна. Выше мы указывали, что нахождение Левия Матвея в свете (правда, тут нужно обязательно уточнить, что не в каком-то вообще свете, а именно в лунном), вместе с Иешуа Га-Ноцри вроде бы подтверждает, что бывший сборщик податей действительно ученик бродячего философа. Однако, пример Понтия Пилата, которого освободил мастер, показывает, что в свете может оказаться и бывший прокуратор. Поэтому бывший сборщик податей мог попасть туда же не в качестве ученика, а как спутник или сопровождающий бродячего философа.
Следовательно, Левия Матвея можно назвать самозваным учеником Иешуа Га-Ноцри. А вот в отношениях мастера и Иванушки Бездомного — все наоборот. Там мастер выступает как самозваный учитель и называет соседа по клинике своим учеником.
Что проповедовал Иешуа?
В главе 2-й («Понтий Пилат») содержится рассказ Воланда о допросе бродячего философа во дворце Ирода Великого прокуратором Иудеи Понтием Пилатом.
Во-первых, по мнению Иешуа Га-Ноцри, все люди добрые и злых нет на свете.
«— А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете.
— Впервые слышу об этом, — сказал Пилат, усмехнувшись, — <...> — В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?
— Нет, я своим умом дошел до этого.
— И ты проповедуешь это?
— Да».
Во-вторых, Иешуа Га-Ноцри проповедовал, что на смену старой веры придет новая, истинная.
«— Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины».
В-третьих, истину бродячий философ понимал неабстрактно, а конкретно.
«— Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина? <...>
— Истина, прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».
В-четвертых, Иешуа Га-Ноцри полагал, что люди заслуживают доверия.
«— Беда в том, — продолжал никем не останавливаемый связанный, — что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон, — и тут говорящий позволил себе улыбнуться».
В-пятых, бродячий философ верил, что жизнь человеческая всецело только в руках создателя и иные мысли людей будут ошибочными».
«— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.
— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!
— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант, — если это так, ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»
В-шестых, Иешуа Га-Ноцри полагал, что правду говорить легко и приятно.
«— Правду говорить легко и приятно, — заметил арестант».
В-седьмых, бродячий философ проповедовал, что всякая власть является насилием над людьми и настанет время, когда наступит царство истины и справедливости, в котором не будет никакой власти.
«— В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».
В-восьмых, бродячий философ верил в единого Бога.
«— Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
— Бог один, — ответил Иешуа, — в него я верю».
В-девятых, со слов начальника тайной стражи Афрания бродячий философ утверждал, что одним из самых главных человеческих пороков является трусость.
«— Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.
— К чему это было сказано? — услышал гость внезапно треснувший голос.
— Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.
— В чем странность?
— Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой». (Глава 25-я «Как прокуратор пытался спасти Иуду»)
В-десятых, Иешуа полагал, что, словом, можно изменить сознание людей.
Как слово подкреплялось делом
Во-первых, по мнению бродячего философа, все люди добрые и злых нет на свете. А к добрым людям и отношение должно быть добрым, как, например, к Иуде из Кириафа, или к казненному Дисмасу, или к прокуратору.
В главе 2-й («Понтий Пилат») Иешуа показал отношением, что он действительно считает, что все люди добрые.
«— Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль».
В главе 16-й («Казнь») Иешуа показал отношением, что он действительно считает и этим руководствуется в своих действиях, что все люди добрые.
«— Га-Ноцри! — сказал палач.
Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом:
— Что тебе надо? Зачем подошел ко мне?
— Пей! — сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу. С соседнего столба донесся голос Дисмаса:
— Несправедливость! Я такой же разбойник, как и он. <...>
Дисмас умолк, Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно, и, не добившись этого, хрипло попросил палача:
— Дай попить ему».
В главе 25-я («Как прокуратор пытался спасти Иуду») Иешуа Га-Ноцри, со слов Афрания, никого не винил за свою казнь.
«— А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?
— Да. Но он, — тут гость (начальник тайной стражи Афраний — А.Я.) закрыл глаза, — отказался его выпить. <...>
— Он сказал, — опять закрывая глаза, ответил гость, — что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь».
В-четвертых, Иешуа Га-Ноцри полагал, что люди заслуживают доверия. Поэтому он доверился Иуде из Кириафа и поделился с первым встречным своими мыслями на государственную власть. Доверился и в результате заработал на смертный приговор.
«— Дело было так, — охотно начал рассказывать арестант, — позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком, который назвал себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил... <...>
— Очень добрый и любознательный человек, — подтвердил арестант, — он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно... <...>
— Да, — немного удивившись осведомленности прокуратора, продолжал Иешуа, — попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал. <...>
— В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть. <...>
— Далее ничего не было, — сказал арестант, — тут вбежали люди, стали меня вязать и повели в тюрьму».
В-шестых, Иешуа Га-Ноцри полагал, что правду говорить легко и приятно. Поэтому он честно выложил на допросе у прокуратора содержание беседы с Иудой из Кириафа. И в итоге заработал себе на смертный приговор.
В-девятых, со слов начальника тайной стражи Афрания бродячий философ утверждал, что одним из самых главных человеческих пороков является трусость.
С точки зрения семантики — раздела лингвистики, изучающего смысловое значение единиц языка — понятия мужественный и трусливый являются антонимами.
Мужественность — это проявление храбрости в опасности, способность выполнить должное даже перед лицом смерти.
Трусость — это, напротив, неспособность выполнить должное перед лицом страшного.
Итак, Иешуа считает всех людей добрыми и поэтому так их прямо называет: «добрые люди». Получается, такой его взгляд будет принципом, которому принципиальные люди мужественно следуют. Тем не менее, в главе 2-й на допросе мы видим, что бродячий философ из страха перед физической болью отказался называть прокуратора «добрым человеком».
«Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:
— Добрый человек! Поверь мне...
Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:
— Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно, — и так же монотонно прибавил: — Кентуриона Крысобоя ко мне. <...>
Выведя арестованного из-под колонн в сад. Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:
— Римского прокуратора называть — игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
— Я понял тебя. Не бей меня».
И в дальнейшем на допросе Иешуа иногда не сдерживался, что вызывало у него ужас.
«Пилат заговорил по-гречески:
— Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?
Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:
— Я, доб... — тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, — я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие».
В-десятых, Иешуа полагал, что словом можно изменить сознание людей.
В романе приведены три примера (Левий Матвей, Понтий Пилат, огородник), когда собеседники Иешуа меняли свои взгляды и соглашались с бродячим философом. Кроме того, Га-Ноцри хотел бы, но ему не довелось побеседовать с кентурионом Марком Крысобоем.
Левий Матвей
«— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, — тут арестант усмехнулся, — я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово... <...>
— ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать... <...>
— А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, — объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником».
Понтий Пилат
«— Тебя зарезать мне не удастся, — ответил Левий, оскалившись и улыбаясь, — я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
— Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
— Кто это сделал?
— Не будь ревнив, — оскалясь, ответил Пилат и потер руки, — я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя. <...>
— Кто это сделал? — шепотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
— Это сделал я». (Глава 26-я «Погребение»)
Огородник
«Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим». (Глава 16-я «Казнь»)
Марк Крысобой
«— А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?
— Да, — ответил арестант, — он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил. <...>
— Если бы с ним поговорить, — вдруг мечтательно сказал арестант, — я уверен, что он резко изменился бы».
Таким образом, из анализа речей и поступков Иешуа Га-Ноцри видно, что за двумя исключениями бродячий философ следовал большинству из десяти принципов. Первое нарушение — он перестал называть прокуратора «добрым человеком». Так он нарушил первый принцип. Второе нарушение — в ежегодном сне профессора Понырева на весеннее праздничное полнолуние Иешуа соглашался с Понтием Пилатом, что казни бродячего философа не было1. Так Га-Ноцри нарушил шестой свой принцип, что правду говорить легко и приятно.
Левий Матвей — самопровозглашенный ученик
Соответствие его заявления, что он ученик Иешуа Га-Ноцри можно проверить по словам и по делам его на материале из четырех действий. Во-первых, в описании первой встречи с ним бродячего философа. Во-вторых, его слова и поступки во время казни бродячего философа на Лысой горе за Ершалаимом. В-третьих, его слова в беседе с Понтием Пилатом во дворце Ирода Великого. И, в-четвертых, его слова в разговоре с Воландом на каменной террасе одного из московских домов.
Для Левия Матвея во всех четырех эпизодах характерны: сначала открытая неприязнь к не понравившимся персонам (Иешуа, богу, Пилату, Воланду) и затем смягчение. Причем следует заметить, что бывший сборщик податей лишь чуть-чуть изменился после смерти. Передавая слова Иешуа, Левий Матвей тоже просил за мастера, а за Маргариту так даже умолял.
К Иешуа — «Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня... <...> ... однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать...» (Глава 2-я «Понтий Пилат») Только в этот раз он настолько изменился, что готов был пожертвовать своей жизнью, лишь бы Иешуа избежал истязаний. Для этого Левий Матвей украл нож из хлебной лавки, но опоздал и не смог осуществить своего замысла. (Глава 16-я «Казнь»)
К богу — «Проклинаю тебя, бог!» Левий Матвей проклял его, потому что тот не исполнял требование бывшего сборщика податей и не даровал Иешуа быструю и легкую смерть на столбе. «Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть». Однако, когда грозовая туча стала подниматься по небу с запада, мысли Левия Матвея изменились. «В раскаянии глядя в чистое небо, которое еще не пожрала туча и где стервятники ложились на крыло, чтобы уходить от грозы, Левий подумал, что безумно поспешил со своими проклятиями. Теперь бог не послушает его». (Глава 16-я «Казнь»)
К Пилату — «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья». Говорил мрачно, улыбался недобро. После того как он услышал от Пилата, что прокуратор убил Иуду из Кириафа, отношение бывшего сборщика податей к игемону изменилось.
«Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:
— Вели мне дать кусочек чистого пергамента». (Глава 26-я «Погребение»)
К Воланду — глядел исподлобья недружелюбно, «я не хочу, чтобы ты здравствовал». Однако, в отличие от предшествующих случаев в этот раз бывший сборщик податей показал, что он лишь чуть-чуть изменился после смерти. Передавая слова Иешуа, Левий Матвей тоже просил за мастера, а за Маргариту так даже умолял.
«— Он прочитал сочинение мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла? <...>
— Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, — в первый раз моляще обратился Левий к Воланду».
Подытоживая сравнение слов и поступков Левия Матвея, можно согласиться с оценкой Понтия Пилата, сказанной бывшему сборщику податей во время их встречи во дворце Ирода Великого.
«— Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, — Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. — И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?»
Да, по характеру Иешуа и Левий являются противоположностями. Га-Ноцри — открытый, полагает, что все люди добрые и заслуживают доверия. Матвей — замкнутый, первая его реакция — проявление открытой неприязни, готов на радикальные действия — избавить Иешуа от истязаний на столбе, зарезать Иуду. А из десяти принципов бродячего философа Левий Матвей показал, что следует только одному, он тоже верует в единого бога.
Таким образом, соглашаясь с оценкой Понтия Пилата, можно утверждать, что бывший сборщик податей является самопровозглашенным учеником Иешуа Га-Ноцри. Левий Матвей словами и поступками плохо подтверждает свои заявления, что он единственный ученик.
Примечания
1. «От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться — Боги, боги, — говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, — какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, — тут лицо из надменного превращается в умоляющее, — ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было? — Ну, конечно не было, — отвечает хриплым голосом спутник, — тебе это померещилось — И ты можешь поклясться в этом? — заискивающе просит человек в плаще — Клянусь, — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются. — Больше мне ничего не нужно! — сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес». («Эпилог»)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |