В отличие от своего будущего невежественного ученика он профессиональный историк, владеющий пятью иностранными языками. Благодаря знаниям, мастер сразу определил сатану из описания Иваном Бездомным собеседника на Патриарших прудах. Черты профессора совпадали с изображением Воланда в «Фаусте» Гете. «Ну вот... ведь даже лицо, которое вы описывали... разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали?» В этом месте богослов Андрей Кураев допустил ошибку. Не обратив внимания на приведенные два предложения, он посчитал, что, назвав имя собеседника Ивана Бездомного, мастер проговорился и тем показал, что уже был знаком с Воландом. Отнюдь.
И будучи профессиональным историком, он не мог не знать евангельскую историю. Например, профессор Александр Николаевич Стравинский, даже будучи психиатром, сразу продемонстрировал свои познания:
— Пилата? Пилат, это — который жил при Иисусе Христе? — щурясь на Ивана, спросил Стравинский.
А зная историю, историк поступил как Александр Дюма, который сознательно изменил характер французского короля Людовика XIII из властного на мягкотелого. Для писателя художественный вымысел не считается предосудительным. Но он же историк! И отрицал, что он писатель.
— Вы — писатель? — с интересом спросил поэт.
Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
— Я — мастер, — он сделался суров...
Более того, узнав от Ивана Бездомного, что Воланд как свидетель подтвердил идеи романа, мастер не подверг сомнению рассказ черного мага, а принял их на веру как доказательство, что в романе все изложено правильно.
«Иван ничего и не пропускал, ему самому было так легче рассказывать, и постепенно добрался до того момента, как Понтий Пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон.
Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:
— О, как я угадал! О, как я все угадал!»
Более того, бывший историк ничуть не сомневался в реальности существования сатаны. «Но то, что вы рассказываете, бесспорно, было в действительности... Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву».
И мастер хотел бы встретиться с «живым» свидетелем.
— ...Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий!
И ведь сам же мастер утверждал:
— Ну вот, ну вот... неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.
Что же произошло с профессиональным историком, что его сознание так радикально изменилось? Из научного оно превратилось в художественно-религиозное. Мы выскажем предположение. У людей, выбранных Воландом для реализации его целей, не только расчищается перед ними путь, но и меняется их сознание.
До выигрыша по облигации историк имел работу и семью. Служба в музее ему, скорее всего, была по душе, потому что была связана с профессией. Жена ему как минимум нравилась, и у них были общие интересы — она тоже работала в музее. И вот в одночасье все изменилось. Ему до того стала интересна тема о Понтии Пилате, что ради создания романа историк оставил жену, ушел с работы, снял новое жилье и приступил к написанию.
И ведь с его будущим учеником, поэтом Иваном Бездомным, произошло схожее внезапное превращение.
— Славно! — сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: — Вы — поэт?
— Поэт, — мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными.
И это чувство в дальнейшем у него сохранилось.
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.
И в эпилоге романа мы видим, что Иван Николаевич сдержал обещание. Стихи он больше не писал и стал профессором в институте истории и философии.
Таким образом, мы полагаем, что у профессионального историка после выигрыша по облигации изменилось сознание с научного на художественно-религиозное. Поэтому Иисус в его романе предстает противоположностью в лице Иешуа Га-Ноцри.
Итак, если мы полагаем, что мастер написал роман о Понтии Пилате, черпая вдохновение от Воланда, то возникает естественный вопрос — почему Воланд сам не написал «Евангелие от сатаны»? По мнению Андрея Кураева в произведении автор осознанно разделяет функции свидетеля и рассказчика. Воланд — свидетель, мастер — рассказчик. По православному учению — люди совершеннее, чем ангелы. У тех нет дара творчества, они лишь вестники. В силу же телесности у человека есть дар творчества. Поэтому падшим ангелам нужны люди медиаторы. Мастер — гениальный писатель, который черпает интуицию у Воланда.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |