Вернуться к Музыка в произведениях Булгакова

Каторжанская песня «Далеко в стране Иркутской»

Уголовный. Беспокойные вы, господа политические, ей-богу, не можете просто сидеть: то у вас просьбы, то протесты, то газеты вам подай! А у нас правило: сел — сиди!

Сталин. За что сидишь?

Уголовный (декламирует):

А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?
Это, барин, трудно помнить,
Есть и вор здесь, и бандит!
Домушники мы, например!

<...>

Начальник тюрьмы (надзирателям). За мной!.. (Убегает в тюрьму с надзирателями.)

Появляются уголовные, оставшиеся без надзора.

Уголовный. Что ж, подбавим, чтобы веселей было? (Швыряет кружку в подвальное окно. Слышно, как лопнуло стекло. Поет, весело приплясывая...)

Царь живет в больших палатах,
И гуляет, и поет!

Уголовные (подхватывают).

Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцерах народ!..

Из подворотни выходят: Губернатор, Адъютант и казак. Уголовный немедленно выстраивает своих в шеренгу.

Губернатор. Что такое здесь?

Уголовный. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство!

Адъютант (тихо). Действительно...

Губернатор. Телефонируйте в Хоперский полк, вызывайте сотню.

Адъютант убегает в канцелярию.

А это что за люди?

Уголовный. Подметалы, ваше высокопревосходительство? (С чувством.)

Чистота кругом и строго!
Где соринка или вошь?
В каждой камере убогой
Подметалу ты найдешь!

Губернатор (механически). Молодцы! (Опомнившись.) Ты мне стихи какие-то сказал? Кто вы такие, политические?

Уголовный. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами нету. Рецидивисты мы, домушники, ширмагалы, мойщики.

Губернатор. Черт знает что такое!

Пьеса «Батум»

В пьесе «Батум» заключенные поют песню «Далеко в стране Иркутской», известную также под названием «Александровский централ». Это одна из старейших каторжанских песен. Считается «каторжанской классикой» наряду с песней «Солнце всходит и заходит». Первоначальный текст — стихотворение «Александровский централ» — создано неизвестным каторжанином не позднее 1880-х годов. Там же, в Александровском централе, к стихотворению был подобран мотив, и оно превратилось в песню, которая получила известность под названием «Далеко в стране Иркутской». Песня сохраняла популярность еще и в 30-е годы XX века в среде политических заключенных. Есть свидетельства того, что песня была хорошо знакома и диссидентам 60-х годов. В ней огромное количество куплетов, которые добавлялись и варьировались поколениями каторжан.

Далеко в стране Иркутской
(1-й вариант)

Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой
Александровский централ.

Дом большой, покрытый славой,
На нем вывеска висит,
А на ней орел двуглавый
Раззолоченный стоит.

Чистота кругом и строгость,
Ни соринки не найдешь:
Подметалов штук с десяток
В каждой камере найдешь.

По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнялся с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!

Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»

«Это, барин, дом казенный,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Здесь отроду не бывал.

Он живет в больших палатах,
И гуляет, и поет,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».

«А скажи-ка ты, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
«Это, барин, трудно вспомнить:
Есть и вор тут, и бандит.

Есть за кражу и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты...
Много разных штукарей.

Есть преступники большие —
Им не нравился закон.
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.

Отольются волку слезы.
Знать, царю несдобровать...»
Услыхав сию угрозу,
Барин крикнул: «Погонять!»

Текст песни продолжал развиваться вплоть до падения монархии в 1917 году. Ненависть к самодержавию высказывалась уже в первых вариантах, но в них еще нет угроз. Угрозы в адрес государственного строя появятся в вариантах времен революции 1905 года.

Далеко в стране Иркутской
(2-й вариант)

Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой,
Александровский централ.

По дороге тройка мчится,
Барин едет молодой.
Поравнявшись с воротами,
Крикнул кучеру: «Постой!»

«Ты скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что сюда попал?»
«Это, барин, дом казенный —
Александровский централ.

Здесь преступники большие,
Им не нравился закон
И они за правду встали
Чтоб разрушить царский трон».

Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой,
Александровский централ.

Далеко в стране Иркутской
(3-й вариант)

Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой,
Александровский централ.

Чистота кругом и строго,
Ни соринки не найдешь:
Подметалов штук десяток
В каждой камере найдешь.

Дом большой, покрытый славой,
На нем вывеска стоит,
А на ней орел двуглавый
Раззолоченный висит.

По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!

Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»

— «Это, барин, дом казенный —
Александровский централ,
А хозяин сему дому
Здесь и сроду не бывал.

Он живет в больших палатах,
И гуляет, и поет,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».

— «А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
— «Это, барин, трудно помнить:
Есть и вор здесь и бандит.

Есть за кражи и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты...
Много разных штукарей.

Есть преступники большие,
Им не нравился закон,
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.

Есть за правду за народну:
Кто в шестом году восстал,
Тот начальством был отправлен
В Александровский централ.

Отольются волку слезы.
Знать, царю несдобровать!»
Уловив слова угрозы,
Барин крикнул: «Погонять!»

(1906)

Далеко в стране Иркутской
(4-й вариант)

Далеко в стране Иркутской
Между скал и крутых гор,
Обнесен стеной высокой
Чисто выметенный двор.

На переднем на фасаде
Большая вывеска висит,
А на ней орел двуглавый
Позолоченный блестит.

По дороге тройка мчалась,
Ехал барин молодой,
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!»

«Ты скажи-ка, подметала,
Что за дом такой стоит?
Кто хозяин тому дому?
Как фамилия гласит?»

«Это, парень, дом казенный,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай.

Здесь народ тиранят, мучат
И покою не дают.
В карцер темный замыкают,
На кобылину кладут.

(1912)

Далеко в стране Иркутской
(5-й вариант)

Далеко в стране Иркутской,
Между скал, высоких гор
Обнесен большим забором
Чисто выметенный двор.

Чистота кругом, порядок,
Нигде соринки не найдешь —
Подметалов там немало,
В каждой камере найдешь.

Вот по дороге тройка мчится,
В ней неизвестный господин.
Он поравнялся с подметалой,
Тройку вмиг остановил.

Шапку снял, перекрестился,
Как завидел кандалы:
«И за что вас Бог карает,
Ты, служивый, расскажи».

«Где же, барин, все упомнишь,
Кто за что сюда попал.
Я и сам седьмое лето,
Как свободы не видал.

Я попал сюда случайно,
За изменщицу-жену,
Что убил ее не тайно —
Знать, уж быть тому греху.

Кто за звонкую монету,
Кто за подделку векселей,
За побег с военной службы,
За начальство — сволочей».

«Если хочешь ты, служивый,
Я тебя освобожу». —
«Не, спасибо, добрый барин,
Я последний день сижу».

«Ты скажи, скажи, служивый,
Что за этот большой дом,
Кто хозяин всему дому,
Как фамилия его?»

«Это, барин, дом казенный,
Николаевский централ,
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай».

Барин снова сел в коляску,
Крикнул кучеру: «Пошел!»
Позади его остался
Преогромный, большой дом.

Один из наиболее распространенных вариантов, бытовавших перед Февральской революцией.

Александровский централ

Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой
Александровский централ.

Дом большой, покрытый славой,
На нем вывеска висит,
А на ней орел двуглавый
Раззолоченный стоит.

Чистота кругом и строгость,
Ни соринки не найдешь:
Подметалов штук с десяток
В каждой камере найдешь.

По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнялся с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!

Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»

«Это, барин, дом казенный,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Здесь отроду не бывал.

Он живет в больших палатах,
И гуляет, и поет,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».

«А скажи-ка ты, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
«Это, барин, трудно вспомнить:
Есть и вор тут, и бандит.

Есть за кражу и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты...
Много разных штукарей.

Есть преступники большие —
Им не нравился закон.
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.

Отольются волку слезы.
Знать, царю несдобровать…»
Услыхав сию угрозу,
Барин крикнул: «Погонять!»

Во время Февральской революции все политзаключенные Александровского централа были освобождены. Пустовали их места недолго — в 1918—1919 годах колчаковцы превратили Александровский централ в концлагерь, где пытки и массовые расстрелы стали обычным явлением. В эти годы появились две новые песни об Александровском централе на тот же мотив — «В Александровском селенье» о восстании заключенных в декабре 1919 года.

В Александровском селенье

В Александровском селенье
В девятнадцатом году,
Чехословацкие солдаты
Всю разрушили тюрьму.

Беззащитных заключенных
Избивали, как могли.
Пол из цемента и стены –
Все забрызганы в крови.

«Братцы, милые, не бойтесь!»
Заключенный умолял.
И растерзанный гранатой
В тяжких муках умирал.

Если вспомните случайно
О замученных в тюрьме,
Невольно сердце содрогнется
И заплачешь в тишине.

Есть песня с тем же началом на иной сюжет (расстрел заключенного), восходящая к «Александровскому централу». Существует несколько вариантов песни «В воскресенье мать-старушка».


В воскресенье мать-старушка
(1-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла
И в платке к родному сыну
Передачу принесла.

И привратнику сказала,
Что утомилася она:
— Ноги старые устали,
Сорок верст пешком я шла.

Передайте вы Ванюше!
Всюду люди говорят,
Что в тюрьме там заключенных
Бьют и с голоду морят.

Надзиратель усмехнулся:
— Твой Ванюша осужден,
Вчера утром на рассвете
На спокой отправлен он.

Осудили его чехи.
У тюремной у стены,
Когда приговор читали
Знали звездочки одни.

Повернулася старушка,
Покачнулася слегка,
К надзирателю тихонько
Протянулася рука:

— Передачу я купила
На последние гроши,
Передайте заключенным
На помин его души.

Повернулася старушка,
От ворот тюрьмы пошла,
И никто про то не знает,
Что в душе она несла.

Вот пришла домой старушка,
Рассказала, где была,
Обняла детей-сироток,
Слезно плакать начала.

— Вы, сиротки, вы сиротки,
Ты, несчастная жена.
Так за что же расстреляли
Чехи родного сынка?

В воскресенье мать-старушка
(2-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла,
В узелке родному сыну
Передачу принесла.

«Передайте передачу,
А то люди говорят,
Что в тюрьме-де заключенных
Сильно голодом морят».

Усмехнулся надзиратель:
«Твой сыночек осужден,
Осужден прошедшей ночью,
На покой отправлен он.

Твово сына расстреляли
У тюремной у стены;
Когда приговор читали,
Знали звездочки одни».

Побледнела мать-старушка,
Пошатнулася слегка,
Ноги старые устали —
Сорок верст пешком прошла.

У надзирателя невольно
Покатилася слеза.
«Передачу я купила
На последние гроши,
Передай же передачу
На помин его души».

Побледнела мать-старушка,
От ворот тюрьмы пошла…
И никто про то не знает,
Что в душе она несла.

В воскресенье мать-старушка
(3-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам в тюрьму пришла,
Своему родному сыну
Передачу принесла.

— Передайте, передайте,
А то люди говорят,
Что в тюрьме всех-заключенных
Сильно голодом морят.

Ей привратник отвечает: —
Твоего сыночка нет,
Осужден, прошедшей ночью
На расстрел отправлен он,

Его чехи расстреляли
У той каменной стены,
Когда приговор читали —
Знали звездочки одни.

Повернулась мать-старушка,
От ворот тюрьмы пошла,
И никто про то не знает,
Что в душе она несла.

В воскресенье мать-старушка
(4-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла,
Своему родному сыну
Передачку принесла.

— «Передайте передачку,
А то люди говорят:
Заключенных в тюрьмах много, —
Сильно голодом морят».

Ей привратник усмехнулся:
«Твоего здесь сына нет.
Прошлой ночью был расстрелян
И отправлен на тот свет».

Повернулась мать-старушка,
От ворот тюрьмы пошла…
И никто про то не знает —
Что на сердце понесла.

Ой вы, цепи, мои цепи
(5-й вариант)

Ой вы, цепи, мои цепи,
Вы тюремны сторожа.
Не порвать вас, не порезать
Никому и никогда.

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла,
И своему родному сыну
Передачу принесла.

«Передайте передачу,
А то люди говорят,
Что по тюрьмам заключенных
Сильно голодом морят».

Надзиратель усмехнулся
И старушке дал ответ:
«Твоего сына расстреляли
И давно на свете нет.

Твоего сына расстреляли
Возле каменной стены.
И никто о том не знает,
Только звездочки одни».

Мать-старушка, зарыдавши,
От ворот тюрьмы ушла.
И никто о том не знает,
Что она перенесла.

В воскресенье мать-старушка
(6-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла,
Своему родному сыну
Передачу принесла.

Передайте передачу,
А то люди говорят,
Что по тюрьмам заключенных
Сильно голодом морят.

А привратник отвечает:
— Твово сына больше нет.
Его нынче расстреляли
Утром раненько чуть свет.

Пошатнулася старушка,
Горько плакать начала.
Уронила передачу,
От ворот тюрьмы пошла.

В воскресенье мать-старушка
(7-й вариант)

В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла,
Своему родному сыну
Передачу принесла.

«Передайте передачу,
А то люди говорят,
В новгородском заключеньи
Сильно голодом морят».

Ей приказчик отвечает:
«Несчастливый твой удел:
Твой сыночек этой ночью
Приговорен на расстрел!»

Со слезами мать-старушка
От тюрьмы пошла,
Своему родному
Сыну передачу принесла.