Вернуться к Мировая литература в произведениях Булгакова

Послание Ивана Грозного польскому королю Стефану Баторию 1581 года

Иоанн. Ох, тяжко мне! Молви еще раз, ты не демон?

Тимофеев. Ах, помилуйте, я же на чердаке вам объяснил, что я не демон.

Иоанн. Ой, не лги! Царю лжешь! Не человечьим хотением, но божиим соизволением царь есмь!

Пьеса «Иван Васильевич»

В пьесе «Иван Грозный» Михаила Булгакова одним из главных героев является русский царь Иван Грозный, правивший в XVI веке. В разговоре с изобретателем Тимофеевым случайно оказавшийся в XX веке царь представляется царем «по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому желанию». Такая формулировка была использована в послании польскому королю Стефану Баторию в 1581 году.

<...> мы, смиренный, Иванъ Васильевичъ, сподобихомся носитель быти крестноносные хоругви и креста Христова Росийскаго царствия и иныхъ многихъ государствъ и царствъ и скифетродержатель великихъ государств, царь и великий князь всеа Русии <...> по Божию изволенью, а не по многомятежному человечества хотѣнию, Стефану, Божьею милостию королю Полскому <...>.

Перевод: <...> мы, смиренный Иван Васильевич, удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Руси <...> по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому желанию, — Стефану, Божьей милостью, королю Польскому <...>.

«Послание польскому королю Стефану Баторию 1581 года»

Это послание царя Ивана Грозного Стефану Баторию было частью обширной дипломатической переписки Ивана IV с польским королем, и его копии включались как в русские, так и в польские посольские материалы. К лету 1581 года соотношение русских и польских сил резко изменилось в пользу польского короля. Были потеряны Венден (Цесис) в Ливонии, Полоцк и Сокол; в первой половине 1580-го было заключено короткое перемирие, но к лету оно истекло; войска Батория взяли осенью 1580 года Великие Луки. Летом 1581-го, как раз во время написания этого послания, стотысячная армия Батория двинулась на Псков — через Воронеж и Остров. Тяжелым военным положением объясняются некоторые особенности этого послания Баторию. Царь явно стремился быть «смиренным», и даже ядовитейшему намеку на различие между выборным характером власти польского монарха и «прирожденным» — русского придал характер чисто фактической справки.

Послание польскому королю Стефану Баторию 1581 года (древнерусский текст и перевод)

А се грамота от государя x королю з гонцомъ его с Хриштопомъ з Дершкомъ
(древнерусский текст)

<...> мы, смиренный, Иванъ Васильевичъ, сподобихомся носитель быти крестноносные хоругви и креста Христова Росийскаго царствия и иныхъ многихъ государствъ и царствъ и скифетродержатель великихъ государств, царь и великий князь всеа Русии <...> по Божию изволенью, а не по многомятежному человечества хотѣнию, Стефану, Божьею милостию королю Полскому <...>.

Что прислалъ еси к намъ гонца своего Хриштофа Держка з грамотою, а в грамоте своей к намъ писалъ еси, что послы наши великие, дворянинъ нашь и намѣсникъ муромской Остафей Михайловичь Пушкинъ, а дворянинъ нашъ и намѣсникъ шацкой Федоръ Писемской, а диякъ Иванъ Ондрѣевъ сынъ Трифанова, до тебя пришли з листомъ нашимъ вѣрущимъ, в которомъ пишемъ до тебя, абыхъ ты имъ вѣру далъ, чтоб они имянемъ нашимъ тебѣ молвили. Якоже они объявили тебѣ, иж з зуполною наукою пришли на покой хрестьянский становити; а кгды еси позволилъ имъ с паны радами твоими намовы чинити, они чотыре замки в земли Лифлянской — Новгордокъ Лифлянский, Серенскъ, Адежъ и Ругодивъ — в сторону нашу мѣти хотѣли и ещо домовлялися к тому городовъ, которые прошлого лѣта за помочью Божьею в руки твои пришли; за чѣмъ, дѣла не здѣлавши, отправлены от тебя быти мѣли. А за тымъ просили, абыхъ еси дозволилъ имъ послати до насъ по науку о всѣхъ дѣлехъ, которые имъ объявлены от тебя, каковымъ обычаемъ межи нами приязни статися пригоже, чего еси имъ позволилъ. И намъ бы, углянувши в писанье своихъ пословъ, во всихъ тыхъ речах науку достаточную имъ дати и моць суполную на листемъ своемъ отвористомъ прислати, за которымъ бы листомъ послы наши дѣла таковые становити и доканчивати могли на покой хрестьянский к утвержению приязни и братства межи нами; а тебѣ бы имовѣрно ку застановенью покою приходити. А посылати бы намъ до пословъ своихъ с наукою и с моцью суполною и достаточною не мешкаючи, гды ж тебѣ войска собраные держати в панстве своемъ шкода, а приведши ихъ ближе ку границе, тогды бы и нашему панству от нихъ без шкоды не было. А что еси посломъ нашимъ велѣлъ припомянути и городъ Сѣбежъ на земли Полоцкой збудованый вчинилъ еси, то не для которого пожитку, толко для тово, абы приязнь поставленая своеволными людми межъ насъ не была нарушена, кгды ж около Сѣбежа вездѣ села и люди полоцкие суть; а намъ бы миритися межи себя такъ, какъ бы дѣло доброе непорушне утвержалося на добро хрестьянское, а межи насъ бы приязнь множилася. Ведь же то пущаешь на баченье и уважение наше, а ты для добра хрестьянсково тымъ малымъ дѣломъ болшихъ дѣлъ порушити не хочешь. А которые люди твои невинные купецкие задержаны суть в земли нашей, и тыхъ абы намъ со всѣми маетностями ихъ теперь доброволне выпустити казали, чимъ тебѣ знакъ прихолности твоей ку доброму с тобою пожитью окажемъ. А с симъ листомъ с своимъ послалъ еси до насъ дворянина своего Хриштофа Дершка и намъ бы ничѣмъ его не задерживая к тебѣ отпустити, иж бы он на рокъ, который еси посломъ нашимъ значилъ, до тебя быти не омешкалъ.

А послы наши, дворянинъ нашь и намѣсникъ муромской Остафей Михайловичъ Пушкинъ с товарыщи, писали к намъ, что паны твои рада имъ от тебя говорили, что тебѣ с нами инако не мириватися, развие чтоб намъ тебе поступитися всеѣ Лифлянские земли до одново волока, а Велижъ и Усвятъ и Озерища то готово у тебя, да городъ Сѣбежъ разорити, да четыреста тысячъ золотыхъ червонныхъ за накладъ твой дати тебѣ, что ты наряжаяся ходилъ нашие земли воевати; а Луки Великие и Заволочье и Ржева пустая и Холмъ за хрептомъ в молчаньи покинули.

И мы таково превозношенья не слыхали нигдѣ и тому удивляемся: то ныне миритися хочешь, а такое безмѣрье паны твои говорятъ, а коли будет розмирица, тогды чему мѣра будетъ? Панове рада говорили нашимъ посломъ, что они приѣхали торговати Лифлянскою землею; а ино наши послы торгуютъ Лифлянскою землею, ино то лихо, а то добро, что панове твои нами и нашими государьствы играютъ, да дѣлаютъ гордяся какъ чему сстатися нелзя? А то не торговля, розговоръ.

А коли были прежние государи на томъ государстве хрестьянские побожные, почен от Казимера и до нынешнего Жигимонта Августа, и они о кроворозлитии хрестьянскомъ жалѣли и пословъ своихъ к намъ посылывали, и наши послы к нимъ хаживали, и наши бояре сь ихъ послы розговорные рѣчи говаривали, а ихъ королевские послы рада с нашими послы розговорные рѣчи говаривали и многие приговоры дѣлывали, чтоб какъ на обе стороны любо было, а хрестьянская бы кровь невинная напрасно не проливалася, а межи бы государей миръ и покой былъ, — тово искали прежние паны рада. И сьезжаютца много и побранятца с послы, да опять помирятца, да дѣлаютъ долго, а не однымъ часомъ обернутъ. А ныне видимъ и слышимъ, что въ твоей землѣ хрестьянство умаляетца; ино по тому твои панове рада, не жалѣючи о кроворозлитьи хрестьянскомъ, дѣлаютъ скоро. И ты б, Стефанъ король, попаметовалъ на то и разсудилъ, хрестьянскимъ ли то обычаемъ такъ дѣлаетца?

Какъ еси присылалъ к намъ своихъ великихъ пословъ — воеводу мазовецкого Станислава Крыжского с товарыщи, и они на чомъ с нашими бояры договорилися, да и грамоту, твое слово, написали, какову хотѣли по своей воле, и на той грамоте крестъ целовали и печати свои к той грамоте привѣсили на томъ, что было тебѣ написати грамота своя такова, какову твои послы написали у насъ на Москвѣ, и печать свою к той грамоте привѣсити, и перед нашими послы на той грамоте к намъ крестъ целовати, и по той перемирной грамоте тебѣ к намъ до тѣхъ урочныхъ лѣтъ и правити, и пословъ нашихъ с того своею грамотою не издержавъ к намъ отпустити.

И мы по приговору пословъ твоихъ з бояры с нашими послали к тебѣ пословъ своихъ, дворецкого тверского и намѣсника муромского Михаила Долматовича Карпова, да казначѣя своего и намѣсника тулского Петра Ивановича Головина, да дьяка Тарасья Курбата Григорьева сына Грамотина, додѣлывати тово дѣла, что послы твои зделали, и у тебя перемирную грамоту взяти и на той грамоте тебя х крестному целованью привезти. И нашего болшого посла Михаила Долматовича Карпова не стало невѣдомо какими обычеи, товарыщи его, казначѣй нашь и намѣсникъ тулской Петръ Ивановичъ Головинъ, да диякъ нашь Тарасей Курбатъ Григорьевъ сынъ Грамотина, какъ к тебѣ пришли, и ты то ни во што поставя, через присягу пословъ своихъ, по ихъ приговору дѣлати не похотѣлъ, и нашихъ пословъ обезчестя, посадилъ еси ихъ за сторожи, якъ вязней, в великой нуже. А что наши послы тебѣ посольства не правили, и они, видя твою гордость, что еси противъ нашего имяни не всталъ и о нашемъ имени самъ не вспросилъ, не зсмѣли без нашего вѣдома тебѣ тое гордости стерпѣти. А впередъ уже какъ ни гордися, то тебѣ уже не встрѣшно будетъ. А к урядникомъ твоимъ посломъ нашимъ у себя на подворье посолство было правити не пригоже, тово из предковъ твоихъ не бывало. Да о томъ много говорити ныне нѣсть потреба. А к намъ еси прислалъ гонца своего Петра Гарабурду з бездѣлною грамотою, а самъ еси почалъ на насъ изо многихъ земель рать копити. А которую еси грамоту к намъ прислалъ с Петромъ с Харабурдою и в той своей грамоте писалъ еси, чтобы намъ то дѣло, которое твои послы здѣлали, отставити, а к своимъ посломъ новой наказъ свой послати и велѣти имъ изнова дѣлати о Лифлянской землѣ. И то гдѣ ведетца, чтоб целовалъ крестъ, да порушитъ его? Хоти послы что и не гораздо здѣлаютъ, а то не рушитца, терпятъ то до урочныхъ лѣтъ; послы продѣлаютца, ино на нихъ за то опалу кладутъ, а что здѣлаютъ, тово никакъ не передѣлываютъ и нигдѣ тово не передѣлываютъ, а крестного целованья не переступаютъ. Не токмо что во хрестьянскихъ государьствахъ тово не ведетца, чтобы такъ через крестное целованье дѣлати, какъ ты захотѣлъ дѣлати (а зовучися государемъ хрестьянскимъ, а не по хрестьянскому обычаю захотѣлъ еси дѣлати, поругаючися нашему крестному целованью, что мы к тебѣ на грамоте крестъ целовали, и через присягу пословъ своихъ, которое они учинили за твою душу, и через все то да изнова дѣлати, и тово нигдѣ не ведетца!), а и в бесерменскихъ государьствахъ тово не ведетца, чтоб роту и правду переступити, хотя и в бесерменехъ, и государи дородные и разумные то держатъ крѣпко и на себя похулы не наведутъ, а хто порушитъ правду, и они тѣхъ укоряютъ и хулятъ и нигдѣ правды не переступаютъ. А и в предкехъ твоихъ тово не бывало, чтобы порушити то дѣло, на чомъ послы здѣлаютъ, какъ ты учинилъ новую причину! И в книгахъ своихъ во всѣхъ вели искати, ни при Олгерде, ни при Ягайле, ни при Витофте, ни при Казимире, ни при Олбрехте, ни при Александре, ни при Жигимонте первомъ, ни при нынешнемъ Жигимонте Августе, и николи тово не бывало, какъ ты учинилъ новую причину. А коли тѣхъ прежнихъ государей пишешь предки своими, и о чемъ по ихъ уложенью не ходиши, а свои обычеи новые всчиняешь, которые приходятъ к неповинному кроворозлитью хрестьянскому? А тѣ всѣ прежние предки твои, что послы ихъ здѣлаютъ, то не рушивали. И мы, слышавши таковое неподобное дѣло, твоего гонца Петра Гарабурду позадержали, а чаючи тово, что ты на подобное дѣло сойдешь и то дѣло довершишь с послы с нашими. И намъ учинилося вѣдомо, что ты на рать подвиженъ.

И мы твоего гонца Петра Гарабурду к тебѣ отпустили, а с нимъ к тебѣ отпустили своего гонца Ондрѣя Михалкова з грамотою, а в грамоте своей к тебѣ писали есмя, что тому статися нелзя, что, порушивъ крестное целованье, да изнова дѣлати; и ты б то дѣло с нашими послы додѣлалъ, какъ твои послы приговорили с нашими бояры; а о Лифлянской землѣ слалъ бы еси к намъ иных своихъ пословъ и мы с ними велимъ бояромъ своимъ дѣлати какъ пригоже. И ты тово не послушавъ болма на ярость подвигся еси и, зламавъ присягу пословъ своихъ, нашихъ еси пословъ выбилъ из своей земли, кабы злодѣвъ, не давъ имъ своихъ очей видети. А за ними вборзе прислалъ еси к намъ гонца своего Венцлава Лопатинского з грамотою, а в ней про наше государство многие неправые слова писалъ еси и насъ укоряя; о нихъ же нѣсть намъ потреба писати подробну, а после того гонца нашего Ондрѣя к намъ отпустилъ еси, а с нимъ свою грамоту прислалъ еси такъ же яряся. А самъ пришелъ еси со многими землями и с нашими израдцами, с Курбскимъ и з Заболоцкимъ и с Тетеринымъ и с ыными с нашими израдцами ратью. И нашу вотчину городъ Полоцко израдою взялъ еси. Наши воеводы и люди противъ тебя худо билися и городъ Полоцко тебе израдою отдали. А ты идучи к Полоцку грамоту свою писалъ еси ко всѣмъ нашимъ людемъ, чтобы намъ наши люди израживали, а тебѣ з городы подавалися и с мѣсты, а насъ еси за нашихъ измѣнниковъ карати хвалился. А надѣешся не на воинство, на израду! А мы тово не чаючи, что тебѣ такъ учинити, надѣючися на крестное целованье пословъ твоихъ — чево из веку не бывало, какъ ты учинилъ — пошли были есмя своей очины очищати Лифлянские земли. И какъ мы пришли въ свою отчину во Псковъ, и намъ учинилося про тебя вѣдомо, что ты пришелъ к нашей вотчине к Полоцку ратью, и мы, не хотячи через крестное целованье с тобою кровопролитства дѣлати, сами противъ тебя не пошли и людей болшихъ не послали, а послали есмя в Соколъ немногихъ людей провѣдати про тебя. И пришедши под Соколъ воевода твой виленской со многими людми, городъ Соколъ новымъ умышленьемъ зжегъ и люди побилъ и мертвымъ поругался беззаконнымъ обычаемъ, чево ни в бѣзверныхъ не слыхано: убьютъ ково на бою да покинутъ, ино то ратной обычей; а твои люди собацкимъ обычеемъ дѣлали, выбирая воеводъ и детей боярскихъ лутчихъ мертвыхъ, да у нихъ брюха възрѣзывали, да сало и жолчь выимали какъ бы волховнымъ обычаемъ. Пишешь и зовешся государемъ хрестьянскимъ, а дѣла при тобѣ дѣлаютца не прилишны хрестьянскому обычею: хрестьяномъ не подобаетъ кровемъ радоватися и убийствомъ и подобно варваромъ дѣяти.

И мы еще будучи в терпѣньи, а чаючи тово, что ты мѣру познаешь, поволили бояромъ своимъ с твоими паны обослатися, да и сами с тобою обсылалися есмя и не одинова. И ты вознесся безмѣрьемъ и какъ из предковъ твоихъ велося по тому еси дѣлати не похотѣлъ, и по прежнимъ обычеемъ пословъ своихъ к намъ послати не похотѣлъ еси, а самъ еси учалъ на нашу землю наряжатися ратью. А которую еси грамоту к намъ прислалъ з гонцомъ своимъ с Венцлавомъ с Лопатинскимъ и в той твоей грамоте написано, что послы наши «перед маистатъ твой возвани», ино то кабы нѣкоторые незнаемые сирота, а не послы, и приведши ихъ кабы сиротъ поставили у предверного подножия и оттудова яко на небо подобно Богу бесѣдовати, таково нашихъ пословъ «перед твоимъ маистатомъ ставленье» и твоей гордыни превозношенье! Да и во всѣхъ земляхъ тово не слыхано: хоти и не от великого государя послы придутъ к великому государю, не токмо от ровного, и они пословъ держатъ посольскимъ обычеемъ, а не за простыхъ людей мѣсто, ни за данщиковъ мѣсто «перед маистатомъ» ихъ не ставятъ. Также и с нашихъ бояръ человекомъ с Левою с Стремоуховымъ прислалъ еси к намъ свою грамоту опасную на наши послы (а твои панове рада писали к нашимъ бояромъ, чтобы мы к тебѣ по той твоей опасной грамоте послали пословъ своихъ), а та твоя опасная грамота писана не тѣмъ обычеемъ, какъ пишутся опасные грамоты посломъ, та твоя грамота писана кабы молодымъ купецкимъ людемъ через твое государьство проезжая. И такова твоя высость чему уподобити? И к своему ты воеводе виленскому такъ укоризнено не напишешь, какъ та грамота писана. А такие есмя укоризны не слыхали ни от турецкого, ни от иныхъ бесерменскихъ государей.

И мы ещо для кровопролитства хрестьянского в терпѣньи будучи, посылали есмя к тебѣ дворянина своего Григорья Офонасьевича Нащокина з грамотою, а в грамоте своей к тебѣ писали есмя, чтобы ты по звыклому обычею послалъ к намъ пословъ своихъ. А рѣчью есмя с своимъ дворяниномъ к тебѣ приказывали, толко ты не похочешь по звыклому обычею послати к намъ пословъ своихъ, и ты б к намъ прислалъ на наши послы свою опасную грамоту подобную, а не такову какъ с Левою с Стремоуховымъ, и мы к тебѣ пословъ своихъ и через прежние обычеи часа того пошлемъ, а ты б нашихъ пословъ дождался в своемъ государьстве. И ты нашего дворянина Григорья к намъ отпустилъ, а с нимъ к намъ прислалъ еси свою грамоту и пословъ своихъ по звыклому обычею к намъ послати не похотѣлъ еси. А в своей грамоте писалъ еси, чтобы мы к тебѣ послали своихъ пословъ, да и опасную еси грамоту на наши послы прислалъ, а срокъ еси учинилъ нашимъ посломъ у себя быти, какъ не возможно не токмо что посломъ поспѣти, ни гонцу к тому сроку бывать. А самъ еси какъ отпустилъ нашего дворянина Григорья, хотя видѣти кроворозлитье хрестьянское, тотчасъ на конь сѣлъ, не дожидаяся нашихъ пословъ, пошелъ еси на нашу землю ратью. А тово при предкехъ твоихъ николи не бывало, что послы идутъ, а они бы ратью шли, — нолны послы чево не здѣлаютъ, ино то толды рать пойдетъ, да и тутъ не скоро. А ныне при тебѣ за мечемъ миритись, ино то которой миръ?

И мы видячи твое нежалѣнье о хрестьянстве, пословъ есмя своихъ к тебѣ послали наскоро, столника своего и намѣсника нижегородцкого князя Ивана Васильевича Сицкого-Ярославского, да дворянина своего думного и намѣсника елатмовского Романа Михайловича Пивова, да дьяка своего Фому Дружину Пантелѣева сына Петелина. А перед ними послали есмя к тебѣ парабка своего молодого Федьку Шишмарева з грамотою, чтобы еси нашихъ пословъ подождалъ в своей землѣ. И тотъ нашь гончикъ встрѣтилъ тебя на дорозе блиско Витепска, и ты на тое нашу грамоту ни поглянулъ, а самъ еси пошелъ на нашу землю ратнымъ обычаемъ, ничего не опуская, не жалѣя крови крестьянские. И мы велѣли своимъ посломъ к тебѣ и в рать итти, чево нигдѣ не ведетца, что в рати посломъ быти. И мы и тутъ тебя тѣшили, да не утѣшили, и ты нашихъ пословъ не подождалъ и в Витепске и пошелъ еси на нашу землю ратью, а нашихъ пословъ велѣлъ еси за собою вести тихо. А в тѣ поры наши изратцы Велижъ и Усвятъ и Озерища по твоимъ жаловалнымъ грамотамъ твоимъ людемъ отдали, а самъ еси пошелъ к Лукамъ, а нашихъ пословъ велѣлъ еси за собою вести. И, пришедъ к Лукамъ, учалъ еси приступати, а нашимъ посломъ велѣлъ еси в тѣ поры посолство правити, и туть которому посолству быти? Такая великая неповинная кровь хрестьянская розливаетца, а посломъ посолство дѣлати! А паны твои рада, к нашимъ посломъ приходя, говорили урѣзывая однымъ словомъ: любо здѣлай такъ, ино будетъ миръ, а не здѣлаютъ такъ, какъ паны говорятъ, ино миру нѣтъ. А и такъ которой миръ? Паны с послы в шатрѣ говорятъ о миру, а в тѣ поры по городу без престани бьютъ, о чомъ посломъ с паны с твоими дѣлати? А ты все то и поималъ, и посломъ ужь и посолствовати нѣчего, ано уже посолство ихъ все изрушилося! А к намъ еси прислалъ гонца своего Григорья Лазовицкого з грамотою и с нимъ отпущалъ нашего сына боярского Микифора Сущова, и тутъ писалъ еси неподобное дѣло, чему сстатися не мочно, а другово еси гонца своего Гаврила Любощинского прислалъ к намъ з грамотою, что взялъ еси Луки, кабы грозя намъ и похваляяся. Да сроки чинишь неподобные, какъ поспѣть не мочно не токмо что нашимъ гонцомъ к тебѣ, ни твои гонцы к тѣмъ срокомъ к намъ не приезжаютъ; а ѣздятъ дорогами лениво, а в томъ невинная кровь хрестьянская розливаетца. И такой непобожности ни в бесерменскихъ государьствахъ не слыхано, чтоб рать билася, а послы посолствовали. Коли послы, и они посолство дѣлаютъ, а коли захотять воевати, и они что нибуди вставятъ, да посолство порвуть, да ратью пойдутъ.

И волочилъ еси нашихъ пословъ за собою осень всю, да и зиму всю держалъ еси ихъ у себя, и отпустилъ еси ихъ ни счѣмъ, а тѣмъ всемъ насъ укоряя и поругаяся намъ. А что твои паны рада говорили нашимъ посломъ под Невлемъ и на чомъ хотѣли толды дѣлати, да какъ у тебя были послы наши в Варшеве и паны твои рада по тому не захотѣли дѣлати. А в кою пору приходили твои паны рада к нашимъ посломъ с отвѣтомъ, и в ту пору с ними пришли твоихъ людей человѣкъ с сорокъ, а паны твои рада нашимъ посломъ сказали, что то твоя меншая рада. И тово ни при которыхъ твоихъ предкехъ не бывало, чтобы тутъ опричь пановъ радныхъ иншие люди были. И то знатно, что твои панове рада всю землю наводятъ на кроворозлитье хрестьянское, желаючи крови розливати хрестьянские. А то твои панове жалѣючи ли о крови хрестьянские нашимъ посломъ в Варшеве говорили: «Которые дѣла под Невлемъ мы с вами, а вы с нами говорили и чего есте просили, что против того объявили, и по тѣмъ мѣрамъ на покой хрестьянству статися не можетъ — а после того уж пролилося долгое время и наклады государю нашему и утраты починилися в воиньстве немалые: взялъ государь нашь у государя вашего после того Заволочье, а ныне уж почалъ государь нашь воинство свое збирати изнова, и то ведь не без накладу ж». И то хрестьянское ли дѣло твои панове говорятъ, а о кровопролитстве хрестьянскомъ не жалѣютъ, а о накладе жалѣютъ? А коли тебѣ убытокъ, и ты Заволочья не ималъ, хто тебѣ о томъ билъ челомъ? А то не жаданье ли кровопролитства — пословъ у себя держий, а дѣла с ними не дѣлай, а от своего брата обсылки не ждий, а воинства изнова збирай, да то розчитай в накладъ? Хто тебя заставливаетъ такъ убычитца?

А какъ отпустилъ еси к намъ пословъ нашихъ, и ты с ними к намъ приказывалъ, толко мы с тобою похотимъ доброго дѣла, ино есть ещо коли пословъ намъ к тебѣ послати. И мы ещо в терпѣньи будучи, а чаючи того, что ты узнаешься и безмѣрье отставишь и на мѣру сойдешь, и послали есмя к тебѣ другихъ пословъ, дворянина своего и намѣсника своего муромского Остафья Михайловича Пушкина с товарыщи. И ты и тутъ на подобную мѣру не пришелъ, высокою мыслью обнялся, приказывалъ еси с паны радами своими к нашимъ посломъ, что тебѣ инако с нами не мириватися без всеѣ Лифлянские земли и без наряду, что в тѣхъ городѣхъ; да Сѣбежа бы намъ тебе ж поступитися, а Велижъ и Невль готовы у тебя, а Луки и Заволочье и Холмъ, то за хрептомъ покинуто, и Озерища и Усвятъ. Да к тому бы ещо намъ тебѣ заплатити твой подъемъ, какъ еси наряжался на нашу землю, а тово четыреста тысячь золотыхъ червонныхъ, а помиритца бы вѣчнымъ миромъ. А будто ты присягалъ на томъ, что тебѣ отыскивати у насъ Лифлянские земли и иныхъ давно зашлыхъ дѣлъ, которые ещо при великомъ государе блаженные памяти Иванне, дѣде нашемъ, и при Александре королѣ дѣла дѣлалися.

И коли тому такъ быти, ино то что за миръ? Ныне казну у насъ взявши, да обогатѣвъ, а насъ изубытчивши, да на нашу казну людей нанявши, а землю нашу Лифлянскую взявши, да в ней наполня своими людми, да немношко погодя, да собрався того силнеѣ, да насъ же воевать, да и досталное отнять! Ино и не миряся то же дѣлати и невинная кровь крестьянская розливати! Ино то знатно, что хочешь без престани воевати, а не миру ищешь; мы б тебѣ и всеѣ Лифлянские земли поступилися, да ведь тебя не утѣшить же, а после того тебѣ кровь проливати же! Во се и ныне у первыхъ пословъ нашихъ чего еси не просилъ, а с нынешними с нашими послы и ты прибавилъ Сѣбежъ, и ты, тебѣ дай то, и ты възмѣришься, да иного запросишь, да ни в чомъ мѣры не поставишь, да не помиришься. Мы ищемъ того, какъ бы кровь хрестьянская уняти, а ты ищешь того, какъ бы воевати, да кровь хрестьянская неповинная проливати. Ино чѣмъ намъ с тобою помиритца, а ведь не помиряся тому же быти. А то все ныне при тебѣ дѣлаетца не по хрестьянскому обычею! А писали есмя к тебѣ о томъ и не одинова, чтобы еси к намъ прислалъ своих пословъ по прежнимъ обычеемъ, ино бы ранеѣ кровопролитство неповинное хрестьянское унялося. А нашимъ посломъ мирново постановенья не умѣть здѣлати по тому: мы с которымъ дѣломъ к тебѣ пословъ своихъ пошлемъ, и ты по тому не похочешь дѣлати, да иное дѣло вставишь, да порвавъ, да воевать; да х тому ещо пословъ просишь, а самъ завсе на конѣ готово сидишь, а сроки покладываешь с бесеременского обычея, какъ не мошно поспѣти. Во се и ныне мы то уже чаяли, тебя утѣшили, и послали пословъ своихъ со всѣмъ с тѣмъ, какъ тебѣ надобно, и ты того всего не полюбилъ, да вставя которому дѣлу не пригоже дѣлатися, да дѣла не дѣлавши, самъ еси на конь сѣлъ, да пошелъ на нашу землю ратью. Ино по тому такъ и ссталося, какъ мы к тебѣ писали, что нашимъ посломъ николи у тебя доброва дѣла не здѣлати.

А что о нашей вотчине о Лифлянской землѣ, и то сставлено не по правде, что она твоя, и николи тово не можешь указати — от Казимера ни при которыхъ предкехъ твоихъ — чтоб она была х коруне Полской и к великому княжеству Литовскому. А будетъ у тебя тому писмо есть или какое утверженье, и ты пришли к намъ, и мы тово посмотримъ, да по тому учнемъ дѣлати какъ пригоже. И тебѣ того не умѣть указать! Развее какъ люторство въ твоей землѣ учинилося, ино о Лифлянской землѣ началъ воевода виленской панъ Миколай Яновичъ Радивилъ и иные паны рада для кровопролитства хрестьянского. От лѣта семь тысячь шездесятъ семаго, какъ присылалъ король Жигимонтъ Августъ пословъ своихъ, воеводу подляшского пана Василья Тишкевича с товарыщи, а с ними к намъ приказывалъ о лифлянтехъ, кабы о чюжой землѣ, что государь ихъ им поручилъ не толко межь собою и нами постановенья учинити, но и все хрестьянство в покое радъ видѣти; а вѣдаючи то, что мы валку ведемъ з закономъ Рѣши Немецкие земли и Лифлянские, чево не опустятъ цѣсарь и Рѣша Немецкая, а к тому, что княже Брандоборский Вилгеръ, арцыбискупъ Рижский, кровный его, для которого кривды на ту землю прошлого году тягнулъ, докуды ся узнали в своемъ выступе и его просили, и онъ, привернувши князя арцыбискупа во все прежнее его достоинство, и ихъ просбу принялъ, а ихъ земли не казячи, что крестьяне суть, про то и насъ напоминаетъ, чтобы есмя стерегли кровопролитья хрестьянского, а лутчи со княземъ арцыбискупомъ Рижскимъ, с кровнымъ его, покойне ся заховать. И ты б посмотрилъ тово, коли бы та Лифлянская земля была х коруне Полской и к великому княжеству Литовскому, и онъ бы еѣ припомянулъ, а то еѣ не припомянулъ ничѣмъ и своею еѣ не назвалъ, приказывалъ об ней кабы чюжой; а и на нихъ ходилъ войною не для своего покоренья, для своего кровного, арцыбискупа Ризского Вилгерма, что его лифлянты поизобидили, и онъ за его обиду ходилъ, а не за то, чтоб ему повинны были. А и самъ написалъ, что «ихъ земли не казячи», — памятуй же на то, что «ихъ земли», а не своей. А после того прислалъ к намъ король Жигимонтъ Августъ лѣта семь тысячь шестдесятъ осмаго своего посланника Мартына Володкова, и с нимъ к намъ приказывалъ о Лифлянской землѣ, что она издавна предкомъ его от цысарства хрестьянского подданна ко отчинному панству ихъ, к великому княжеству Литовскому, под мочь и в оборону. И ты б, Стефанъ король, розсудилъ, пригоже ли такъ государемъ неодностайные рѣчи говорити: с послы своими приказывалъ кабы о чюжой землѣ, а тутъ уже приказалъ, что будто ему от цысарства поддана, да и почалъ еѣ своею называти! А в грамоте своей писалъ, что княжате, мистръ Кетлеръ и иные, втеклися припадаючи до маистату его. И такое неправое дѣло панове рада коруны Полские и великого княжества Литовского удѣлавши и почали называть Лифлянскую землю своею подданною и вослали в неѣ своихъ ротмистровъ баламутовъ. И коли бы то правда была, ино бы одно слово было, а то розными словы ухищряючи говорили и писали, чѣмъ бы приметатися к Лифлянской землѣ и неповинная кровь хрестьянская проливати.

И после того панове твои учали говорити, будто мы через присягу вступилися в Лифлянскую землю, а тово не могутъ указати и по ся мѣста, на каковѣ то мы листе присегали. И после того почали паны твои рада говорити, что мы присягу и листы свои опасные порушили, а вступилися в Лифлянскую землю, а мы того ничего не рушили, и в грамотахъ в перемирныхъ с предки с твоими нигдѣ не написана ни в которую сторону и в листехъ опасныхъ нигдѣ того не написано, что намъ своей отчины Лифлянские земли не очищати. Будетъ пакъ у тебя твоихъ предковъ о Лифлянской землѣ нашихъ прародителей и наши грамоты есть какие, и ты ихъ пришли к намъ или писмо с нихъ пришли к намъ, и мы уже болши того о Лифлянской землѣ и не говоримъ, а то опрочѣ кровопролитства оправдания у тебя нѣтъ никоторого. А чего в писмѣ нѣтъ, и то которое дѣло рушити, ано его и не бывало, и чего не бывало и то что рушити? А у пановъ твоихъ то и слово о лифлянты — воюетъ, порушилъ присягу, порушилъ опасной листъ. А коли та земля особно стояла, а были онѣ наши данщики, и были в ней мистръ и арцыбискупъ и бискупы, а по городомъ были князцы, а литовского чоловека и иныхъ господарствъ жаднаго в них чоловека не бывало, и тогды з Литвою присега и опасные листы рушены же ли были? И хто ими владел, литовские же ли ротмистры? И тобе того не мочи указати!

А коли они не разорены были, и к намъ присылали бити чоломъ, а сами з нашими вотъчинами, каковы сами, з Великимъ Новым-городомъ и со Псковомъ, въ своихъ сплетках мир имали. И в тыхъ их челобитныхъ писано, что они нам в томъ добили чоломъ, что они приступали к королю полскому и к великому князю литовъскому, и им вперед къ королю полскому и к великому князю литовскому никакъ не приставати и ничимъ не помагати. А похошъ того посмотрити, и мы к тобе с тых ихъ грамот послали списки в сей же своей грамоте. А будеть похочешъ тыхъ самыхъ грамотъ посмотрити, и ты пришли посмотрить своихъ великихъ послов, и мы имъ тые грамоты за печатьми покажемъ, какъ лифлянты нашимъ прародителем и деду нашому блаженныя памети великому государу Ивану и отцу нашому блаженныя памети великому государу Василию и цару всея Руси били чоломъ за свои вины, и какъ они от коруны Полское и от великого князства Литовъского отписалися. И коли бы то была земля Лифлянтъская к Полше и к Литве — и лифлянты бы такъ въ своихъ челобитныхъ грамотахъ не писали. О чемъ пакъ предкови твои ихъ от того не встягивали, что они къ прадеду нашому блаженныя памети к великому государу Василию Василевичу присылали бити чоломъ в лете шест тысеч девятъсотъ шестдесят осмомъ, про которого ты пишешъ, будто он с Казимеромъ королемъ о Великомъ Новегороде постановение вел? И коли бы та реч слушна была, ино бы через Новгородъ лифлянты къ прадеду нашому не присылали бити чолом. Также и к деду нашому блаженныя памети великому государу Иоанъну и к отцу нашому блаженныя памети к великому государу Василию, цару всея Руси, и к намъ многижда присылали бити чоломъ и ты было приходы послов ихъ и челобитъя к намъ на Москве посполитому наряду всяких вер и чужеземъцомъ ведомо не тайно, явно. А предки твои к прародителемъ нашимъ и к намъ о томъ не писывали, еще мы были и не в свершеномъ возрасте, чтобы мы ихъ челобития не приймали, и в них не вступалися, и своими лифлянтовъ не называли; и коли бы то была ихъ земля и предкове бы твои о томъ не молчали, а коли молъчали, ино то вжо не ихъ земля!

А что твои панове говорятъ, коли бы то земля наша была и нам было што с нею перемирие брать? Ино та земля была особная, а у нас была наша отчина в прикладе, и жили в ней все немецкие люди, а писали перемирные грамоты с нашими вотчинами, с Великимъ Новымъгородомъ и со Псковомъ, по нашому жалованию, какъ мы имъ велимъ, по тому какъ мужики волостныя меж себя записы пишут, какъ им торговати, а не по тому, какъ государи межъ себе перемирные пишуть. А ты пишешъся прускимъ, а в прусех свое княже и у тебя присега с ним естъ, ино по тому и прусы не твои? А то по тому жъ лифлянты были наша прикладная отчина, какъ у тебя прусы. А что панове твои говорять, коли бы то была наша отчина и мы имъ и приложеныхъ подавали: ино та наша отчина Лифлянтская земля была не нашие веры, а жили в ней все немецкие люди, и наши прародители и мы ихъ пожаловали, дали имъ в томъ волю, что имъ мистром и преложеныхъ обирати по ихъ вере и по ихъ обычаю, а для рускихъ купцов, что приездчая к нимъ торговали, были у них церкви хрестиянские и дворы и слободы. А хоти и преложоных они имали, и они ведь имали у папы, ведь бискуповъ всих ставить папа, а не корол, а предкове твои бискупов не ставили. А что арцыбискупъ Вилгермъ был старого Жикгимонта короля кровный его, ино ему местечка нигде не было, ино по королеву прошению лифлянты ему дали арцыбискупъство ризское; а ведь его ставил в арцыбискупы папа жъ, а не корол: короли ведають мирские дела, а церъковные дела ведаеть папа да арцыбискупы и бискупы; ино по тому Лифлянтская земля ваша же ли? А что панове твои говорять, что лифлянты рать вели блаженныя памети с великимъ государем Василиемъ и царемъ всея Руси с отцомъ нашымъ, и тому дивитисе нечому! Многижъды подданой, хотя ис подданства выступити, да государу своему противитца ини его за то казнят. А Ягайло и Витолтъ такъ с прусы битву вели и предки твои с Кондратомъ, княземъ мазовецкимъ, воевалися. А ко отцу нашому блаженныя памети великому государу Василию, цару всея Руси, присылал к нему бити чоломъ княже пруский Олбрехтъ, немецкого чину высокий маистръ пруский, маркрабий брандемборский, статинский, памерский, касубъский и вендиский, дука бургравий ноурмеръский, княз рунгенский о помочи на старъшого Жикгимонта короля. И ты и самъ по чему ко Кгданъску ходил ратию? Ведь он твой, и къ своему почто ратию ходить? А такъ Лифлянтская земля рать против отца нашого по тому жъ учинила. А что панове твои говорать, что лифлянты утеклися до вас, королей полскихъ и великихъ князей литовскихъ, ино покаместа они въ своей воли были, и они к вамъ по чему не утекалися? А как они намъ израдили, и мы на нихъ гнев свой положили и их разрушили, и они к вамъ утеклися. Иного во всей вселенной хто беглеца приимаеть, тот с нимъ вместе неправ живеть; и то не в чужое ли вступился еси? А о чемъ, коли они были не разрушены, и вы ими не умели владети? А коли Витолтъ зъ Ягайломъ розницу вел о отцове убийстве, и в которыхъ онъ немцахъ былъ, и с которыми немцы к Вилне ратию приходилъ, и мало Вилни не взял?! И того тобе жаднымъ словомъ указати нелзя, коли была Лифлянтская земля не разрушена, чтобъ она была послушна къ королевству Полскому и к великому князству Литовскому; и то по всяких справахъ может се знати, что Лифлянтская земля болшей присегала к нашому государству, нижли к вашому.

И о томъ что много и говорити! To уже указано, что вы за посмех называете Лифлянтскую землю своею, а то все ныне, хотя неповинного кровопролитства хрестиянского, паны твои взывають Лифлянтскую землю не по правде своею подданою. А что твои панове рада говорили послом нашымъ, что ты на том присегал, что тобе Лифлянтское земли доступати, и то хрестиянское ли дело, что того для присегать, что за посмехъ, напрасно хотя гордости и корысти и разширения государъству, неповинная кров хрестиянская розливати? Ино ты писал, что предкове наши з неправъдою своею государъство размножили, — а ты з великою правъдою отъискиваешъ, с кровопролитъствомъ, черезъ присягу? А что панове твои рада говорили нашимъ посломъ, что они за лифлянты стали со всею землею, что Лифлянтская земля костелъ римъской, з ними поляки одна вера, и той всей земли пригоже то быти в твоей стороне, а в одной земли два государа, и тут добру не бывать: «А у нас государъ поволной: обираемъ собе государа, кого захотят, которой государъ у нас ни будеть, и он без нас ничого не делаеть; а что и захочеть делати, ино мы не дадимъ; а ныне нашого государа нашого какъ есмя обирали, и мы то ему сказывали, что многие места от нашие земли по неправдамъ государа вашого и предков его отлучоны; и государъ нашъ намъ на томъ присегал, что ему давно зашлыхъ местъ отъискивати и Лифлянтская земля очистити». И то которое хрестиянское дело? Называетеся хрестияне, и у папы и у всих римлянъ и латын то и слово, что однако вера греческая и латынская; а коли собор был в Риме при Евгении папе римъскомъ, от создания миру в лето шест тысечное девят сотъ чотыридесятъ семое, и тогды был на томъ соборе греческий цар Цариграда Иван Мануйлович, а с нимъ патреархъ Цараградъский Иосифъ (на томъ его соборе и не стало), а из Руси был тогды Исидор митрополитъ, и уложили на томъ соборе, что однако быти греческой вере и з римскою. Ино паны твои то ли хрестиянство держать, что не любять под греческою верою Лифлянтское земли? А они и своему папе не верають: папа ихъ уложил, что однако вера греческая и латынская, и они то разрушают и отводять людей от греческой веры к латинъской, и то хрестиянское ли дело? А у насъ которые в нашей земли держать латинскую веру, и мы их силою от латинское веры не отводим и держимъ ихъ въ своемъ жаловании зъ своими людми ровно, хто какой чести достоин, по их отечеству и по службе, а веру держать, какову захотят. А что паны твои говорили, что в одной земли два государа, и тут добру не бывать; и мы вжо к тобе о томъ и послали, чтобъ ты с нами постановение учинил о Лифлянтской земли, и ты с нами постановения подобного не учинишъ. А что ты присегал на томъ, что тобе давно зашлых местъ отъискивати и Лифлянтская земля очистити, так же и паны твои межъ себя о томъ присегали, что имъ за то стояти, ино то для неповинного кровопролитства хрестиянского уделано з бесерменского обычая. И тот твой миръ знатен: ничого иного не хочешъ, толко бы хрестиянство истребити, мирити ли се тобе с нами и твоим паном, бранити ли ся, толко бы тобе свое хотение и твоим паном улучити на пагубу на хрестиянскую. Ино то что за мир? To прелесть! А толко намъ тобе всее Ляфлянтское земли поступитися, и намъ в том убытокъ великий будет, ино то что за мир, коли убытокъ?

А ты ничого иного не хочеш, толко бы тобе над нами вперед силну быти. И чимъ намъ тобе самим над собою силу давати? И коли еси силен и желателен крови хрестиянское, и ты силою проливая кров неповинную хрестиянскую емли. А и под Невлемъ панове твои рада посломъ нашимъ, столнику нашому и наместнику нижегородскому князю Ивану Василевичу Ситцкому Ярославскому с товарыщи, также жадая крови хрестиянское, говорили: толко мы тобе не поступимся всее Лифлянтское земли, и ты хочешъ тыхъ всих местъ доступати, которые от великого князства литовского къ московскому государъству отлучени, а на том тобе не переставывать и не успелося будеть, чого ныне доступити, и то и вперед не уйдеть. И коли такое твое и панов твоихъ рад непрестанное умышление и желание на неповинное крови розлитие хрестиянское, и тут которому миру быти и доброго дела ждати! Изначала же, тебя емлючи панове на государство, на том тебе к присязе приводили, что тобе всих давно зашлыхъ дел отъискивати, — ино на што было и послов посылати? Одною душею да двожды присегати: паном и земли ты присегал, что тобе того доступати, а послы, что тобе зделати с нами мир. И тобе уж на том присегати, что иных местъ намъ поступитися, что пригоже! Да на томъ присегати жъ, ино не ведомо будеть, которая присега крепчей, и самому тобе на той ли присязе быти, на чом еси земли присегал, или на той тобе присязе быти, что послы твои с нами зделают или наши послы с тобою зделають меж нас? Ино тутъ одной присязе которой-нибуд быти изрушеной, а тому статися не мочно, что присеги обе крепко держены были, а не изрушени; и тутъ которому доброму делу быти? И по тому межъ обеюх наших земел довека кровопролитству не перестать. А и то хрестиянским ли то обычаем делаетца, какъ еси ослободил нашимъ посломъ к намъ отпустити нашого сына боярского Микифора Сущова и твое панове рада велели тую грамоту, которую к намъ посылають, къ собе принести, да ее чли, а вели писати то жъ, что ты пишеш, и иново ничого не дали писати? Ино то не ведомо послы, не ведомо полоняники, не ведомо твои люди, не ведомо мои люди, что жадного слова без твоего ведома не смеют писати. Иное то прамое вытеснение, а не такъ, какъ твои послы по своей воли зделали, и ты тое присягу изламал. Ино что послов и посылать, коли вы всею землею на кровопролитство устремилися? Сколко пословъ ни посылай, что ни давай, а ничимъ не утешишъ, а миру не бывать. А что твои жъ паны говорили, что они на том тобе и взяли, что давно зашлые дела исправити, да и самъ еси писалъ и приказывал с послы и с посланники и не одинова. И то къ которому доброму делу пристоить: с обе стороны не одинъ государъ извелся, и ты уже отошли на Божий суд, а ты болши за сто летъ изыскиваешъ. Ино то тые вси государи не умели того здумати, што за свое стоять, а которые при нихъ были бояре и паны рада, тые глупы были, что того не отыскивали никоторыми обычеи, не токмо что кровию? А ты тых всихъ предковъ своих дородней, а паны рада твои умнее отцовъ своихъ; чого отцы ихъ не умели отыскать, что они кровопролитством отыскивають! Дале жъ уже что и от Адама делалося, и того станеш отъискивати! И коли давно зашлые дела отъискивати, и тут опроче кровопролитства иного нечого ждати; и коли ты пришол крови проливать, и паны тебя взяли на государъство крови жъ розливать, ино на што было пословъ просити? Ведь ничимъ не утешить, доколева кровопролитства насытятца хрестиянского. Ино то знатъно, что ты делаешъ, предаваючи хрестиянство бесерменомъ! А какъ утомишъ обе земли, Рускую и Литовскую, такъ все то за бесермены будеть. И ты хрестиянин именуешъсе, Хрыстово имя на языци обносишъ, а християнству испровержения желаешъ.

А что вечным миром хочешъ з нами миритисе, ино и преж сего при твоих предках перемирие крепчей бывало миру: перемирия нихто не рушивал, а миры вечные всегда рушилися; а ныне и поготову нечому верити по тому, что тобе присяга ни во что порушити за игры места: что послы твои на чом намъ присегали на грамоте, и ты тую присягу порушил, да кровъ проливать почал. Ино нечому верити, коли за присягнение нетвердо держишся, и по тому вечному миру межъ нас быти с тобою нелзя, что нечому верити. А город Себежъ, который есмя з Божею волею еще не в звершеные свои лета въ свое имя поставили при старшемъ Жикгимонте короли, и он з своей побожности, не хотя видети кроворозлитъства во крестиянстве, какъ естъ государъ хрестианъский, хотя покою видети во крестиянстве, того местца намъ поступился, а за то с нами кровопролитства во хрестиянстве не велъ. И тот бы городъ самъ любо зжечи или розволочити велел, а землю бы намъ тобе тое к Полоцку поступитисе; а ты пришлец, а того просишъ, что не пригодитца к делу; ино тутъ какъ доброму делу быти, коли твое такое прошение неподелное? А что ты писал в своей грамоте, что есмя посылали къ тобе послов своих, и что послы нашы великие, дворанинъ нашъ и наместникъ муромъский Остафей Михайлович Пушкин, да дворанин нашъ и наместник шацкой Федор Анъдреевич Писемъской, да диякъ Иван Андреевъ сын Трифанова, до тебе пришли з листомъ нашымъ верущим, и в томъ листе пишеть, чтобъ ты имъ веру дал, что они именемъ нашим учнуть тобе говорити; ино то во всякомъ опасномъ листе пишется такъ, и что будеть тобе не в обычей, что в той земли делалося до тебя, и ты, старых панов спрося, про то уведай. А что они тобе объявили, что они полную науку имут, а зсылаешъсе на ихъ грамоту, и по сей твоей грамоте, что к намъ послы наши писали, ино ты о всемъ о томъ паномъ своимъ приказовал посломъ нашымъ говорити, и по тому, как послы нашы к намъ писали, что твои у нас запросы, доброму делу статися не возможно. А что намъ дати полная наука посломъ своимъ, ино полнее того какъ наука давати! И так тебе послы наши поступалися болшей семидесятъ городов — Полоцка и с пригороды и из нашие вотчины из Лифлянтские земли городов оприч Курлянъские земли, а Курлянская земля к тобе к тому наддатка, а в ней естъ городов с тридцат. А того ни в которых государствах не ведетца, чтобъ городовъ поступилися; нихто никому ни одного города не поступится, а мы тобе столко городов поступалися, а тебе на доброе дело не могли привести! А что они просили у тебе в нашу сторону из нашие отчины и Лифлянтские земли Новгородокъ, Сыренескъ, Адежъ и Ругодевъ, а ты и того намъ не хочешъ поступитися! А что они просили у тебе нашые извечъные вотъчины, что ты поималъ, и та наша отчина прародителей наших, и намъ было какъ тобе той своее отчины поступатися, то наша отчина извечная от прародителей нашыхъ! И ты того всего делати не похотел, а хотел ихъ отпустити без дела; и они тебе просили, чтобы еси имъ позволил с нами обослатися, а ты имъ объявил, каковым обычаемъ межъ нами приязни статися пригоже, и намъ бы вглянувши в писание своих пословъ, во всих тыхречахъ науку имъ достаточную и моц полную дати.

И мы писанъе своих пословъ вычли гараздъ и вси твои объявления вразумели; ино таковое твое объявление, не токмо намъ меж себе приязни статися не пригоже, и доброе пожитие и покой хрестиянству разораеть и на кровопролитъство наводить, но и потомком нашымъ на многие лета не возможно в приязни быти, развее на долгий час межъ себе кровопролитъство вести безъпрестанное. А науку намъ достаточную и моц полную болшей того какъ давати? А что пишешъ о своемъ войску, что будуть близко наших границ, ино от того убытокъ будеть, ино то давно ведомо, что ты завсе прагнешъ на кровопролитъство хрестиянское! А что город Себежъ намъ разрушити, а землю его тобе поступитися, ино то к доброму делу не пристоить; и коли бы ты хотелъ покою въ християнъстве, и ты бъ к городу к Полоцку не ходил и его не ималъ, ино бы то все была одна земля, ино бранитися не о чом. А и тутъ похочешъ правды держати, ино Себежъ с Полоцкомъ при старшемъ Жикгимонъте короли и при новомъ Жикгимонте Августе короли перемирие былъ, а брани ни о чомъ не бывало, а ты нынеча все зъ задоромъ пишешъ. А что твои панове рада говорили, что ты против Себежа велиш Дрис зжечъ — ино такъ младенъцовъ омыляють, какъ твои панове то говорили; а намъ в томъ которой прибытокъ? Мы Себежъ велим зъжечи, а ты велишъ Дрис зъжечи, а обе земли у тебя будуть! И ты, зжогши, да опятъ велишъ поставить. Ино то твоих пановъ ухищрение, а не дело! А что пишешъ в своей грамоте, чтобъ намъ миритися межи себе такъ, какъ бы доброе дело непорушно утверъжалося на добро хрестиянъское, а межи бы насъ приязнь множиласе, а малымъ бы деломъ болших делъ порушити не хочешъ, — и ты пишешъ, чтобъ было дело доброе непорушно, а сам же всякими обычаи доброе дело разрушаешъ, а малым бы делом болших не порушити, и ты ни малого ни болшого дела въ крепости не поставишъ, толко одно то, чтобъ воевати!

А что писалъ еси о купецкихъ людехъ, ино тые задержаны по тому, что учинилася межъ нас розмирица, а держать их во всякомъ покое, а не якъ вязней, и товары ихъ вси у нихъ не поотниманы, на тых же у нихъ дворехъ стоять, на которых дворех они стоять, а не отпустимъ ихъ для того, чтобъ они, пришедши к тобе, вестей не сказывали, что они в нашемъ государстве ведають, по тому жъ, какъ ты для вестей и за нашимъ прошениемъ наших вязней не выдаешъ на окупъ и на отмену для того, чтобъ намъ про тебе и про твою землю ведома не было. А коли Богъ дасть, межъ нас доброе дело будеть, и мы их тогды отпустим со всими ихъ маетностями без всякое шкоды; а подлинъно есмя к тобе о том особную свою грамоту послали. А чтобъ намъ твоего дворанина Крыштофа Держка не задержавъ к тобе отпустити к тому сроку, какъ еси нашим посломъ объявил, и мы его отпустили, как намъ успелося. А тот твой дворанин Крыштофъ Держко приехал к нам за трынадцать ден от того сроку, и ему было к тобе к тому сроку не поспети же; а хоти бы мы его и поборжей того отпустили, и к тому бы сроку хоти и поспел, и тобе было нам тым не утешить же, и от кровопролитства не унять же; поспееть ли, не поспееть ли, мир ли, не мир ли, а однако кровопролитству быти! А предки твои вси всего того дожидалися на своихъ на столечных местех, а не в ратном походе, ни на пограничных местех. И мы к тобе его отпустили какъ ся вместило. А что подъему просиш, и то вставлено з бесерменского обычая: такие запросы просят татарове, а въ хрестиянских государствах того не ведется, чтобъ государъ государу выход давал; того во крестиянехъ не ведется, то ведеться в бесерменех, а в хрестиянъских государствах нигде того не сыщешъ, чтобъ межъ себя выходы давали; да и бесермены межъ себе выходов не емлют, развее на хрестиянех емлют выходы. А ты зовешъся государем хрестиянскимъ, почто на хрестиянех просишъ выходу з бесерменъского обычая? А за што намъ тобе выход давати? Нас же ты воевал, да такое пленение учинил, да на насъ же правъ убытокъ. Хто тебе заставливал воевать? Мы тобе о томъ не били чоломъ, чтобъ ты пожаловалъ воевалъ! Правъ собе на томъ, хто тебе заставливалъ воевать, а нам тобе не за што платити. Еще пригоже тобе намъ тые убытки заплатити, что ты напрасно землю нашу приходя воевал, да и людей всихъ даромъ отдать. Да и то по хрестиянски ли у тебе делается, что ходя к тобе послы наши и посланники и гонцы по твоим опасным грамотам, и которых они людей от себе отворочають назад и подводы, и твои украинные люди, оршане и дубровляне и иныхъ многих городов, тых наших людей и проводников, которых отворочивають послы наши и гонцы, ихъ самых грабять и обыскивають военънымъ обычаем и лошади у них отнимають? Да что много писати, коли устремился еси на такое кровопролитство и гордыню, а побожность хрестиянскую на сторону отложа, и в такое безмирие и высость взялся еси, кабы хочеш вдруг поглотити, и фалишъся яко Амаликъ и Сенахиримъ или якожъ при Хоздрое Сарваръ воевода, хваляся на царствующий град, глаголет: «He блазнитеся убо о Бозе, в Онже веруете, утре бо градъ вашъ, яко птицу, рукою своею возму!». Мы жъ положихомъ Вышняго прибежище собе и уповаем на силу животворащаго креста, и ты воспомяни Максемтея в Риме, како силою честнаго и животворащаго креста погибе; и вси гордящеися и висящеися николи жъ без погибели не бывають <...> И коли ужъ такъ, что все кровопролитие, а миру нетъ, и ты бъ наших послов к намъ отпустил, а православънаго хрестиянства кровопролитства и нас з тобою Богъ разсудить.

Будеть же похочешъ воздержатися от неповинъного кровопролитъства хрестиянъского, и мы с тобою хотимъ перемирья и вечного пожития. А какъ намъ с тобою быти въ вечном покое или в перемирьи и по тому, какъ мы к тобе приказывали з своими послы, з двораниномъ своимъ и наместникомъ муромъскимъ с Остафъемъ Михаловичымъ Пушкинымъ с товарыщи, и ты в перемирье с нами по тому быти не похотел, и нынече и мы с тобою в перемирии быти не хотим, и въ вечном покою быти не хотимъ по тому, какъ есмо приказывали къ тобе зъ своими послы, столникомъ своимъ и наместником нижегородскимъ со княземъ Иваномъ Василевичом Ситцким Ярославскимъ с товарыщи, и з нынешними своими послы, з двораниномъ и наместникомъ муромским, с Остафъемъ Михайловичом Пушкинымъ с товарыщи. А хотимъ с тобою в перемирье быть и въ вечном покою по тому, какъ есмя ныне къ своимъ послом наказали, и грамоту свою прислали и науку имъ дали о последнемъ деле, какъ межъ нас с тобою мочно имъ доброе дело постановити. А чтобы намъ прислати къ посломъ своим листъ свой отвористый, какъ намъ межъ себе в доброй приязни быти, а тобе бы иноверно ку застановению покою приходити, и на листе своемъ отвористомъ и писав прислати, за которымъ бы листомъ послы наши дела таковые становити и докончивати могли на покой хрестиянский, — и мы тому листъ свой послали отвористый и за своею печатью къ своимъ посломъ.

А болшей того намъ в перемирии с тобою быти нелзя, а хотимъ с тобою в перемирье быти по тому, какъ есмо ныне к тобе писали, а иные есмо речи послали, и наказ к посломъ своимъ, и велели тобе говорити. И толко похочешъ с нами доброе приязни и в докончание быти или в перемирье, и ты бъ былъ по тому, какъ есмо ныне посломъ своим приказали, къ дворанину своему и наместнику муромскому Остафъю Михайловичу Пушкину с товарыщи. А будеть же не похочешъ доброго дела делати, а похочешъ кровопролитъства хрестиянского, и ты бъ наших послов к намъ отпустил, а уже вперед летъ на сорокъ и на пятдесятъ посломъ и гонцомъ промежъ нас не хаживать. А какъ к нам послов наших отпустишъ, и ты бъ ихъ проводити велел до рубежа, чтобъ ихъ тыи твои украинные лотры не побили и не пограбили; будеть што над ними учинитца какая шкода, и та неправда от тобе жъ будеть. Мы убо советовахомъ собе и тобе благая, ты же непослушлив, якоже онагръ конь, убо на брань готовъ; от Господа же помощъ! Мы жъ о всемъ возложихомъ упование на Бога, тотъ, якоже хощеть, и завершить намъ благая силою своею животворащего креста. На его силу уповая и вооружився во всеоружие креста, против врагов своихъ ополчаемъся силою крестною.

А сю есмя свою грамоту запечатали своею болшею печатью, извещая тобе, каково намъ Богъ поручилъ государство. Писана в царъствия нашого дворе града Москвы лета сем тисечъ осмъдесятъ девятого июня въ двадцать девятый ден, индикта девятого, государъствия нашого сорокъ шостого, а царствъ наших: Росейскаго тридцать четвертого, Казанского двадцать осмого, Астороханского двадцать семого.

А это — грамота от государя к королю, пересланная с его гонцом Криштофом Держком
(перевод Я.С. Лурье)

<...> мы, смиренный Иван Васильевич, удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Руси <...> по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому желанию, — Стефану, Божьей милостью, королю Польскому <...>.

Прислал ты к нам гонца своего Криштофа Держка с грамотой, а в грамоте своей писал нам, что наши полномочные послы — дворянин и наместник муромский Остафий Михайлович Пушкин и дворянин наш и наместник шацкий Федор Писемский и дьяк Иван Андреев сын Трифонов — прибыли к тебе с нашей верительной грамотой, в которой мы просили тебя доверять их словам, сказанным от нашего имени. Ты пишешь, что они объявили тебе, что пришли со всеми необходимыми полномочиями, чтобы заключить христианский мир; и когда ты им позволил вести переговоры с панами твоей рады, они потребовали сохранения за нами четырех замков в Ливонской земле: Новгородка Ливонского, Сыренска, Адежа и Ругодива, да еще прибавили к этому города, которые в прошлом году с помощью Божьей перешли в твои руки; за это они были отправлены назад, не окончив переговоров. А затем они попросили, чтобы ты дозволил им послать к нам за полномочиями о всех объявленных тобою условиях, какие ты им объявил, чтобы между нами установились добрые отношения, и ты разрешил им это. Ты хочешь, чтобы, ознакомившись с посланием наших послов, мы дали им достаточные указания об этом в своей полномочной грамоте, в соответствии с которой наши послы могли бы вести дела и договариваться о христианском мире и установлении дружбы и братства между нами; удостоверившись в этом, ты согласишься заключить мир. А указания и полномочия своим послам ты просишь послать не мешкая, ибо для тебя убыточно держать внутри своего государства набранные войска, а если подвинуть их ближе к границе, тогда, по твоим словам, и нашему государству не избежать убытков. Ты пишешь также, что велел нашим послам упомянуть крепость Себеж, построенную на земле Полоцкой, не ради какой-нибудь корысти, а только для того, чтобы установленная дружба не была нарушена своевольными людьми, ибо возле Себежа всюду расположены села и люди полоцкие; нам же, пишешь ты, следует мириться так, чтобы доброе дело нерушимо укрепилось на благо христиан, а дружба между нами все более усиливалась. Но ты предлагаешь это только на наше усмотрение и решение, а сам ты ради блага христиан не собираешься этим малым делом разрушать больших. Тех же твоих купцов, которые без всякой вины задержаны в нашей земле, ты просишь добровольно выпустить со всем их имуществом и тем самым дать тебе доказательство нашей склонности и готовности к дружбе. С этой своей грамотой ты послал к нам своего дворянина Криштофа Держка, и ты просишь без всякой задержки отпустить его к тебе, чтобы он не опоздал к сроку, указанному нашим послам.

Твои же паны, как писали наши послы, дворянин и наместник муромский Остафий Михайлович Пушкин с товарищами, говорили им от твоего имени, что ты с нами помиришься, только если мы уступим тебе всю Ливонскую землю до последнего волока, что Велиж, Усвят и Озерище — все это уже у тебя и что мы должны разрушить крепость Себеж, да еще уплатить тебе четыреста тысяч золотых червонцев за твой убыток, который ты понес, когда снаряжался, отправляясь воевать наши земли; а Луки Великие, Заволочье и Холм беспрекословно оставлены нами при отступлении.

Мы никогда еще не встречали такой гордости и недоумеваем: ведь нынче ты собираешься мириться, а твои послы предъявляют такие безмерные требования, — чего же они потребуют, прервав мирные переговоры? Паны твоей рады говорили нашим послам, что они приехали торговать Ливонской землей. Так что же: если наши послы торгуют Ливонской землей, то это плохо, а если твои паны нами и нашими владениями играют и из гордости предлагают невозможное — это хорошо? Да это не торговля была, а переговоры.

А когда в вашем государстве были благочестивые христианские государи — от Казимира до нынешнего Сигизмунда-Августа — они жалели проливать христианскую кровь и посылали к нам своих послов, и наши послы к ним ездили, и наши бояре вели с их послами предварительные переговоры, и их королевские послы в раде с нашими послами вели предварительные переговоры и неоднократно принимали решения, выгодные для обеих сторон, чтобы невинная христианская кровь не лилась напрасно и между государствами царили мир и спокойствие, — вот к чему стремились паны в прежней раде. Ездят много туда и обратно, побранятся с послами и снова помирятся, и делают дело долго, а не в один час обернутся. А ныне мы видим и слышим, что в твоей земле христианство умаляется; поэтому-то паны твоей рады, не беспокоясь о кровопролитии среди христиан, действуют наскоро. И ты бы, король Стефан, припомнил все это и рассудил: по христианскому ли это обычаю делается?

Когда послал ты к нам своих полномочных послов — воеводу мазовецкого Стефана Крыйского с товарищами, — то они договорились с нашими боярами, написали от твоего имени грамоту, какую хотели, по своей воле, и, целуя крест и привесив к той грамоте свои печати, присягнули, что ты напишешь такую же свою грамоту, какую они написали в Москве, привесишь к ней свою печать и присягнешь, целуя крест, перед нашими послами, что будешь соблюдать эту грамоту в течение указанных лет, а наших послов отпустишь с той своей грамотой, не задерживая.

Мы же, согласно решению твоих послов и наших бояр, послали к тебе своих послов — дворецкого тверского и наместника муромского Михаила Долматовича Карпова, своего казначея и наместника тульского Петра Ивановича Головина и дьяка Тарасия-Курбата Григорьева сына Грамотина довести до конца то дело, о котором договорились твои послы, взять у тебя грамоту о перемирии и привести тебя на той грамоте к крестному целованию. Наш полномочный посол Михаил Долматович Карпов скончался неизвестно от чего, а когда его товарищи, наш казначей и наместник тульский Петр Иванович Головин и наш дьяк Тарасий-Курбат Григорьев сын Грамотин, пришли к тебе, то ты, ни с чем не считаясь, вопреки присяге твоих послов, соблюдать их соглашение не захотел, предал наших послов бесчестию и насильно посадил их под стражу, как узников, с великим притеснением. А отказались вести с тобою переговоры наши послы потому, что они, увидя твою гордость, когда ты не встал при произнесении нашего имени и не спросил о нас, не решались без нашего ведома стерпеть такую гордость. Отныне же, как бы надменно ты ни поступал, мы ни на что не будем отвечать. А вести переговоры с твоими управителями у себя на подворье нашим послам не подобало: при предках твоих никогда так не бывало. Но много говорить об этом здесь нет надобности. Ты же прислал к нам своего гонца Петра Гарабурду с непристойной грамотой, а сам начал собирать против нас войска из многих земель. А в грамоте, присланной с Петром Гарабурдой, было написано, чтобы мы отказались от условий, принятых твоими послами, и составили новый наказ своим послам, и велели им снова договариваться о Ливонской земле. Где же это ведется, чтобы целовать крест, а потом нарушать договор? Даже если послы совершают что-либо неподобающее, то и тут не нарушают соглашения, а ждут истечения срока, установленного договором; послы ошибутся, на них за это кладут опалу, а что сделано, того никак не переделывают, нигде не переделывают и присяги на кресте не нарушают. Не только в христианских государствах не принято нарушать крестное целование, как ты захотел сделать (называясь христианским государем, ты захотел действовать не по-христиански, надругаясь над нашим крестным целованием, и вопреки присяге твоих послов, данной твоим именем, захотел делать все сызнова, — это нигде не ведется!), но и в басурманских государствах не принято нарушать клятву и обязательство, даже басурмане, если они государи почтенные и разумные, держат клятву крепко и не навлекают на себя хулы, а тех, кто нарушит обязательство, укоряют и хулят и нигде не нарушают обязательства. Да и у предков твоих этого не бывало, чтобы нарушить то, о чем послы договорились, тут ты установил новый обычай! Прикажи поискать во всех своих книгах — ни при Ольгерде, ни при Ягайле, ни при Витовте, ни при Казимире, ни при Альбрехте, ни при Александре, ни при Сигизмунде-старшем, ни в наше время при Сигизмунде-Августе — никогда не бывало того, что ты совершил по своему новому обычаю. И если уж ты этих прежних государей называешь своими предками — чего же ты по их установлениям не действуешь, а заводишь свои новые обычаи, которые приводят к пролитию невинной христианской крови? Те прежние государи, предки твои, не нарушали обязательств своих послов. И мы, узнав о таком неподобающем деле, задержали твоего гонца Петра Гарабурду, ожидая, что ты согласишься на достойное соглашение и доведешь дело с нашими послами до конца. И тут мы узнали, что ты готовишься к войне.

И мы отпустили к тебе твоего гонца Петра Гарабурду, а с ним своего гонца Андрея Михалкова с грамотой, а в грамоте своей тебе писали, что нельзя так поступать: нарушив крестное целование, все делать заново; тебе следовало доделать то дело, о котором договорились твои послы с нашими боярами; а о Ливонской земле ты должен прислать к нам других своих послов, и мы поручим боярам договориться с ними, как должно. И ты, не послушав этого, впал в еще большую ярость и, нарушив присягу своих послов, выгнал наших послов из своей земли, как каких-то злодеев, не допустив их до своих очей. А с ними ты наспех прислал к нам своего гонца Венцлава Лопатинского с грамотой, а в ней написал о нашем государском величестве многие несправедливые слова и укоры, о которых не стоит подробно писать, а после этого отпустил к нам нашего гонца Андрея, прислав с ним грамоту, также наполненную яростью. Сам же ты пошел со многими людьми из разных земель и с нашими изменниками — с Курбским, Заболоцким, Тетериным и другими нашими изменниками войной. И нашу вотчину, город Полоцк, взял изменой: наши воеводы и люди плохо дрались против тебя и изменнически сдали тебе город Полоцк. Ты же, идя на Полоцк, сам писал нашим людям грамоту, чтобы они нам изменяли и переходили к тебе с крепостями и городами, и хвалился, что покараешь нас за наших изменников. Не на войско надеешься — на измену! А мы, не ожидая, что ты так поступишь, и надеясь на крестное целование твоих послов (ведь ты поступил так, как от веку не бывало!), пошли было очищать свою вотчину, Ливонскую землю. Но когда мы пришли в свою вотчину, в Псков, до нас дошла весть о тебе, что ты пришел с войной к нашей вотчине, к Полоцку, и мы, не желая вопреки крестному целованию начинать с тобой кровопролитие, сами против тебя не пошли и много людей не послали, а послали лишь немногих людей к Соколу разведать о тебе. Тем временем твой воевода виленский, придя со многими людьми к Соколу, небывалым способом зажег город Сокол и перебил наших людей, а над мертвыми надругался беззаконным образом, как не слыхано и у неверных: убить кого-нибудь в бою и оставить — это военный обычай, а твои люди поступили собачьим обычаем: выбирали трупы воевод и лучших детей боярских, разрезали у них животы и вынимали у них сало и желчь, как бы для колдовства. Ты пишешь и называешь себя государем христианским, а дела у тебя делаются недостойные христианских обычаев: христианам не подобает радоваться крови и убийствам и действовать, подобно варварам.

И мы, все еще сохраняя терпение и надеясь, что ты умеришь свои притязания, разрешили своим боярам снестись с твоими панами, да и сами к тебе посылали, и не однажды. Но ты возгордился безмерно и не захотел делать так, как велось при твоих предках, и не пожелал послать к нам послов по прежним обычаям, а начал снаряжать войско против нашей земли. В грамоте же, которую ты прислал нам со своим гонцом Венцлавом Лопатинским, написано, что наши послы «призваны перед твой маестат», — как будто это какие-то безвестные сироты, а не послы, и поставили их, этих сирот, у порога, и оттуда они беседуют с тобой, как с Богом на небесах: так выглядит это «призвание послов перед твой маестат» и твоя безмерная гордыня! Да и во всех землях такого не слыхано: когда к великому государю приходят послы не только от равного, но даже и не от великого государя, то держат их по посольским обычаям, а не как простых людей, не как данников, не ставят их «перед маестатом». Также, когда ты прислал нам со слугой наших бояр Левой Стремоуховым свою охранную грамоту для наших послов (а паны твоей рады написали нашим боярам, чтобы мы по этой охранной грамоте послали своих послов), то эта грамота оказалась написана не таким образом, как пишутся охранные грамоты для послов: твоя грамота написана как бы для мелких купцов, проезжающих через твое государство. На что похоже такое высокомерие? Ты бы даже своему воеводе виленскому не написал так оскорбительно, как написана эта грамота. Таких оскорблений мы не слышали ни от турецкого, ни от иных басурманских государей.

Но мы, все еще сохраняя терпение, чтобы не допустить пролития христианской крови, послали к тебе своего дворянина Григория Афанасьевича Нащокина с грамотой, а в грамоте своей писали тебе, чтобы ты послал к нам своих послов по прежнему обычаю. Устно же мы передали тебе с этим дворянином, чтобы ты, если не захочешь послать к нам послов по прежнему обычаю, прислал бы нам подобающую охранную грамоту для наших послов, а не такую, как с Левой Стремоуховым, и тогда мы к тебе тотчас же пошлем своих послов, хотя это и противоречит прежним обычаям, а ты бы дожидался наших послов в своем государстве. Ты отпустил к нам нашего дворянина Григория с грамотой к нам, но послать к нам по прежнему обычаю послов не пожелал. А в своей грамоте ты писал, чтобы мы прислали к тебе своих послов, и прислал на наших послов охранную грамоту, но указал такой срок для прибытия послов, что невозможно было не только послам поспеть, но и гонцу к такому сроку не бывать. А сам, желая пролития христианской крови, как только отпустил нашего дворянина Григория, тотчас же сел на коня, не дожидаясь наших послов, и пошел войной на нашу землю. А этого при предках твоих никогда не бывало, чтобы послы ехали, а война шла, — только когда послы чего-нибудь натворят, тогда начинали войну, да и то не сразу. А мириться с мечом в руках, как теперь при тебе, — какой же это мир?

И мы, видя, что ты не щадишь христианства, спешно послали к тебе своих послов — своего стольника и наместника нижегородского князя Ивана Васильевича Сицкого-Ярославского, и своего думного дворянина и наместника елатмовского Романа Михайловича Пивова, и дьяка своего Фому-Дружину Пантелеева сына Петелина. А перед ними послали к тебе своего молодого слугу Федьку Шишмарева с грамотой, прося, чтобы ты подождал наших послов в своей земле. И этот наш гонец встретил тебя на дороге вблизи Витебска, но ты даже не взглянул на нашу грамоту, а сам пошел на нашу землю военным походом, никого не пропуская и не жалея христианской крови. И мы велели своим послам идти к тебе в военный стан, хотя еще никогда не бывало, чтобы послы находились в войске. Мы и тут хотели тебя ублаготворить, да не ублаготворили, — ты и в Витебске не подождал наших послов и пошел на нашу землю войной, а наших послов велел вести за собою не спеша. А тем временем наши изменники по твоим жалованным грамотам сдали твоим людям Велиж, Усвят и Озерище, а сам ты пошел к Лукам, а наших послов велел вести за собой. И, придя к Лукам, ты начал приступ, а нашим послам велел тем временем вести переговоры, но какие же тут могут быть переговоры? Проливается столько невинной христианской крови, а послам вести переговоры! А твои паны, приходя к нашим послам, говорили, отрубая одним словом: либо сделай так, тогда будет мир, а не сделают так, как говорят паны, тогда мира не будет. Что же это за мир? Паны с послами в шатре говорят о мире, а в то же время по городу бьют непрерывно, — что ж тут послам с панами твоими делать? А когда ты все занял, тут послам уже и посольствовать нечего — тут уже всему их посольству конец! А к нам прислал ты своего гонца Григория Лазовицкого с грамотой и с ним отпустил нашего сына боярского Никифора Сущова, а предлагал при этом неподобающее дело, которое не может осуществиться, а другого своего гонца Гавриила Любощинского прислал к нам с сообщением, что взял Луки, как бы грозя нам и хвастаясь. А сроки ты устанавливаешь неподобающие, так что не только наши гонцы к тебе, но и твои гонцы к нам за такие сроки не могут приехать; ездят же они по дорогам лениво, а из-за этого льется невинная христианская кровь. И такого нечестия даже в басурманских государствах не слыхано, чтобы войска сражались, а послы тут же вели переговоры. Если послы — то они и ведут переговоры, а если хотят воевать, то выставляют какую-нибудь причину, прерывают переговоры и шлют войска.

Всю осень таскал ты за собой наших послов, да и всю зиму продержал их у себя, а отпустил их ни с чем, за все это укоряя и ругая нас. А о чем паны твоей рады говорили нашим послам под Невелем и о чем сговорились, от всего этого паны твоей рады отказались, когда послы наши были у тебя в Варшаве. Когда же паны твоей рады приходили к нашим послам с ответом, вместе с ними пришло человек с сорок твоих людей, а твои паны сказали послам, что это твоя младшая рада. Ни при каких твоих предках не бывало, чтобы при переговорах были иные люди, кроме панов рады. Видно, твоя рада, желая лить христианскую кровь, всю твою землю склоняет к пролитию христианской крови. Пожалели ли твои паны о христианской крови, когда они говорили нашим послам в Варшаве: «На тех условиях, о которых мы с вами, а вы с нами сговорились под Невелем и о которых вы просили и получили ответ, христианский мир заключен быть не может, — ведь после этого прошло долгое время и наш государь понес большие расходы и утраты на войско: взял наш государь у вашего государя Заволочье, а теперь начал снова собирать войско, тут уж без расходов не обойтись». По-христиански ли твои паны говорят: проливать христианскую кровь не жалеют, а о расходах жалеют? А если тебе убыток, так ты бы Заволочья не занимал, кто тебе об этом бил челом? А это ли не жажда кровопролития — послов у себя держи, дела с ними не делай, от брата своего послов не дожидайся, а войско снова собирай, да все это еще засчитай в убыток? Кто тебя заставляет так расходоваться?

Отпуская к нам наших послов, ты передавал с ними, что если мы захотим с тобой соглашения, то можем послать к тебе еще послов. И мы, еще сохраняя терпение и надеясь, что ты придешь в себя, откажешься от безмерных требований и проявишь умеренность, послали к тебе других послов, дворянина своего и своего наместника муромского Остафия Михайловича Пушкина с товарищами. Но ты, не зная меры и охваченный заносчивостью, и тут не пошел на приемлемые условия и передал нашим послам через радных панов, что ты с нами не помиришься, пока мы не уступим всю Ливонскую землю со всеми крепостями и снаряжением; кроме того, мы должны уступить тебе Себеж; Велиж и Невель уже у тебя, а Луки и Заволочье и Холм оставлены при отступлении, как и Озерище и Усвят. Да к тому же мы должны еще уплатить тебе за твои сборы, когда ты снаряжался на нашу землю, — всего четыреста тысяч золотых червонцев, и заключить вечный мир. А ты будто присягал, что будешь добывать у нас Ливонские земли и разрешишь другие давние споры времени великого государя блаженной памяти Ивана, деда нашего, и короля Александра.

И если это так будет, то что же это будет за мир? Взяв теперь у нас казну, разбогатев, нанеся нам убыток, да на наши же деньги наняв людей и взяв нашу Ливонскую землю, наполнив ее своими людьми, немного погодя собрав еще больше силы, да на нас же напасть и остальное отнять! Можно ведь и не мирясь все это делать и невинную христианскую кровь проливать! Видно, ты хочешь беспрестанно воевать, а не мира ищешь; мы бы тебе и всю Ливонскую землю уступили, да ведь тебя и этим не успокоить, и после этого все равно ты будешь лить кровь! Вот и теперь — чего только ты у прежних наших послов не просил, а с нынешними нашими послами ты еще прибавил Себеж, а дай тебе его — возгордишься безмерно и иного запросишь и ничем не удовлетворишься и не помиришься. Мы добиваемся, как бы унять кровопролитие христиан, а ты добиваешься, как бы воевать и лить невинную христианскую кровь. Так чем нам с тобой мириться, можно и не мирясь то же делать. Не по христианскому обычаю ныне все это у тебя делается! Мы писали к тебе о том и не однажды, что если бы ты прислал к нам своих послов по прежнему обычаю, то пролитие неповинной христианской крови прекратилось бы скорее. Послы же наши не могут добиться мира потому, что когда мы посылаем к тебе наших послов с каким-нибудь делом, ты на него не соглашаешься, а выставляешь новое требование и, прервав переговоры, принимаешься воевать; да просишь прислать еще послов, а сам все время сидишь на коне наготове, а сроки указываешь по басурманскому обычаю такие, чтобы поспеть было нельзя. Вот ведь и теперь: мы уже надеялись, что тебя ублаготворили, и послали своих послов, согласившись на все, что тебе надобно, а тебе и это не полюбилось, и ты, выставив неприемлемые требования и не сделав дела, сел на коня и пошел на нашу землю войной. Потому-то так и получилось, как мы к тебе писали, что нашим послам никогда не добиться от тебя доброго дела.

А что наша вотчина, Ливонская земля, — твоя, это сочинено не по правде; никогда ты не сможешь доказать, чтобы она — при каких-либо твоих предках со времен Казимира — входила в королевство Польское и великое княжество Литовское. Если же у тебя есть об этом грамота или какое-нибудь доказательство, ты пришли к нам, и мы их рассмотрим и в соответствии с этим будем поступать как подобает. Не доказать тебе этого! Только когда появилось в твоей земле лютеранство, воевода виленский Николай Янович Радзивил и иные паны начали спор о Ливонской земле ради пролития христианской крови. В семь тысяч шестьдесят седьмом (1558/59) году, когда король Сигизмунд-Август присылал послов своих — воеводу подляшского пана Василия Тышкевича с товарищами, они говорили с нами по его поручению о ливонцах, как о чужой земле: что государь их им поручил заключить договор не только между нами и собою, но что он рад и все христианство видеть в мире, что, как он узнал, мы ведем войну с законом Немецкой империи и Ливонии, а этого не допустит император и Немецкая империя, что, кроме того, князь Бранденбургский Вильгельм, архиепископ Рижский, его родственник, и из-за нанесенной Вильгельму обиды он в прошлом году выступал против этой земли и воевал до тех пор, пока ливонцы не осознали своего преступления и не попросили прощения, и тогда он, вернув князю-архиепископу его прежний сан, принял их просьбу, не разрушая их земли, ибо они — христиане; поэтому он и нас просил остерегаться пролития христианской крови, а главное, сохранять мир с его родственником, князем-архиепископом Рижским. Сам посмотри: если бы Ливонская земля входила в королевство Польское и великое княжество Литовское, он бы об этом упомянул, а он вовсе не упомянул и не называл эту землю своею, а говорил о ней как о чужой; войной же он ходил на нее не для того, чтобы ее покорить себе, а ради своего родственника, архиепископа Рижского Вильгельма, потому что его обидели ливонцы; ходил за его обиду, а не для того, чтобы их подчинить. Сам же написал: «не разрушая их землю», — заметь, что «их землю», а не свою. А после этого в семь тысяч шестьдесят восьмом (1560) году прислал к нам король Сигизмунд-Август своего посланника Мартына Володкова и с ним передавал о Ливонской земле, что она издавна христианскими императорами передана его предкам в дополнение к их отчинному владению — великому княжеству Литовскому для укрепления и обороны. Рассуди сам, король Стефан, хорошо ли государям говорить противоречивые вещи: через своих послов передавал как о чужой земле, а тут заявляет, что она ему передана от императора, и начал называть ее своею! А в своей грамоте он писал, что князья, магистр Кетлер и другие, обратились с мольбой о покровительстве к его маестату. И, сделав такое неправое дело, паны королевства Польского и Великого княжества Литовского стали называть Ливонскую землю своей и послали туда своих смутьянов-ротмистров. И если бы они говорили правду, то в одно слово говорили бы, а то говорили и писали разными словами, ухищряясь как-нибудь прибрать к рукам Ливонскую землю и проливать неповинную христианскую кровь.

После этого твои паны стали говорить, что мы, вопреки присяге, вступили в Ливонскую землю, но до сих пор не могут указать, в какой же это грамоте мы присягали. И после этого принялись говорить паны твоей рады, что мы нарушили присягу и охранные грамоты и вторглись в Ливонскую землю, а мы ничего этого не нарушали, ибо Ливонская земля не упоминается в мирных грамотах ни с какой стороны, и в охранных грамотах не говорится, что мы не должны освобождать свою вотчину, Ливонскую землю. Опять-таки, если у тебя имеются какие-нибудь грамоты твоих предков, наших прародителей и наши о Ливонской земле, пришли к нам их или список с них, и мы тогда не будем больше говорить о Ливонской земле, а то, кроме кровопролития, оправдания у тебя никакого нет. А как можно нарушать то, чего ни в каких грамотах нет; его и не бывало, а чего не бывало, то как можно нарушить? А у панов твоих одни и те же слова о ливонцах: воюет, нарушил присягу, нарушил охранную грамоту. Но если эта земля существовала отдельно, а жители ее были нашими данщиками, и были в ней магистр, и архиепископ, и епископы, а в городах — князья, а ни одного литовца или из других государств ни одного человека там не было, то была ли тогда нарушена данная Литве присяга и охранная грамота? И кто ими владел, неужели литовские ротмистры? Этого тебе никак не доказать!

Когда они еще не были разорены, они обращались к нам с челобитными и с такими же нашими вотчинами, как они сами, с Великим Новгородом и Псковом, заключали мир в случаях столкновений. И в тех челобитных они писали, что они испросили у нас прощения за то, что они присоединялись к королю польскому и великому князю Литовскому, и что отныне они никогда не будут присоединяться ни к королю польскому, ни к великому князю Литовскому и ничем не будут им помогать. Если хочешь — можешь посмотреть: мы послали тебе списки с тех грамот при этой своей грамоте. А если, может быть, ты захочешь посмотреть самые эти грамоты, то пошли посмотреть своих великих послов, и мы им покажем грамоты с печатями, в которых ливонцы нашим прародителям, деду нашему, блаженной памяти великому государю Ивану, и отцу нашему, блаженной памяти великому государю и царю всея Руси Василию, били челом о своих винах и отреклись от подчинения королевству Польскому и великому княжеству Литовскому. Но ведь если бы Ливонская земля принадлежала Польше и Литве, то ливонцы не писали бы так в своих челобитных грамотах. Почему опять-таки твои предки не удерживали их, когда они в шесть тысяч девятьсот шестьдесят восьмом (1460) году присылали бить челом прадеду нашему, блаженной памяти великому государю Василию Васильевичу, о котором ты пишешь, будто он заключил соглашение с Казимиром о Великом Новгороде? А если бы это утверждение было справедливо, то ливонцы не посылали бы бить челом нашему прадеду через Новгород. Также и деду нашему, блаженной памяти великому государю Иоанну, и отцу нашему, блаженной памяти великому государю Василию, царю всея Руси, и к нам присылали многократно бить челом, и эти приходы и челобитья их послов были известны в Москве представителям всяких вероисповеданий и чужеземцам не тайно, а явно. А предки твои ни нашим прародителям, ни нам, когда мы еще были в юношеском возрасте, никогда не писали, чтобы мы не принимали челобитья ливонцев и не вступали в их области и своими подданными ливонцев не называли; а если бы это была их земля, то твои предки бы об этом не молчали, а если молчали, значит, это была не их земля!

А что твои паны говорят, что если бы это была наша земля, то зачем нам было с нею заключать перемирие? Так ведь эта земля была особая, наша дополнительная вотчина, жили в ней немецкие люди, а заключали соглашения о перемириях с нашими вотчинами, Великим Новгородом и Псковом, с нашего разрешения и по нашему приказу, подобно тому как мужики в волостях заключают между собой соглашения, как им торговать, а не так, как заключаются перемирия между государями. Ты вот называешься прусским, а в Пруссии свой князь, и ты принимаешь от него присягу — стало быть, Пруссия не твоя? Вот Ливония и была такой же нашей дополнительной вотчиной, как Пруссия у тебя. А что твои паны говорят, что если это была наша вотчина, то мы должны были бы назначить им управителей, но ведь эта наша вотчина, Ливонская земля, была не нашей веры, а жили в ней немецкие люди, и наши прародители и мы оказали им милость, позволили им выбирать магистров и управителей согласно их вере и обычаю, а у них для русских купцов, которые торговали, приезжая к ним, были устроены христианские церкви и дворы, и слободы. А хотя управителей они получали, но ведь они получали их от папы — епископов ведь всех ставит папа, а не король, и твои предки епископов не ставили. А что архиепископ Вильгельм был родственником короля Сигизмунда-старшего, так ведь для него нигде местечка не было, и по просьбе короля ливонцы дали ему архиепископство Рижское; а ставил его в архиепископы опять-таки папа, а не король: короли ведают мирскими делами, а церковными делами ведает папа и архиепископы и епископы; так можно ли из-за этого считать Ливонскую землю вашей? А что паны твои говорят, что ливонцы вели войну с блаженной памяти великим государем и царем всея Руси Василием, отцом нашим, так тут дивиться нечему! Многократно бывает, что подданный, желая выйти из подданства, противится своему государю — за это его и наказывают. Воевали же Ягайло и Витовт с пруссами, а предки твои с Кондратом, князем мазовецким. А к нашему отцу, блаженной памяти великому государю и царю всея Руси Василию, присылал с челобитьем князь прусский Альбрехт, магистр немецкого ордена в Пруссии, маркграф бранденбургский, штеттинский, померанский, кашубский и герцог вендский, бургграф и герцог ноурмерский и князь ругенский о помощи против короля Сигизмунда-старшего. Да ты сам зачем к Гданьску ходил войной? Ведь он твой, а к своему зачем ходить войной? Так и Ливонская земля затеяла войну против отца нашего. Говорят твои паны, что ливонцы обратились за покровительством к вам, королям польским и великим князьям литовским, так почему же они не обращались к вам, пока в своей воле были? А вот когда они нам изменили и мы на них возложили свой гнев и разбили их, тут они к вам и обратились. Во всей вселенной ведь так принято: кто беглеца принимает, тот вместе с ним виновен; не покушаешься ли и ты на чужую собственность? Почему же вы не сумели овладеть ими, пока они не были разбиты? А когда Витовт вел борьбу с Ягайлом из-за убийства отца, к каким именно немцам он обращался и с какими немцами ходил к Вильне войной и чуть не взял Вильны?! Ни единым словом не сможешь ты доказать, что Ливонская земля, пока она не была разбита, подчинялась королевству Польскому и великому княжеству Литовскому; как ни проверяй, всегда обнаруживается, что Ливонская земля в большей степени подчинялась нашему государству, чем вашему.

Да что об этом много говорить! Известно, что вы называете Ливонскую землю своей вздорно, и также сейчас, желая пролития неповинной христианской крови, паны твои несправедливо называют Ливонскую землю своим владением. Говорили еще паны твоей рады нашим послам, что ты присягал, что добудешь Ливонскую землю, — христианское ли это дело: присягать, что будешь, вздорно и напрасно желая славы, богатства и расширения государству, лить неповинную христианскую кровь? Вот ты писал, что предки наши несправедливыми поступками свое государство расширили, — а ты очень справедливо добываешь потерянное, проливая кровь вопреки присяге? Говорили еще твои паны нашим послам, что они за ливонцев вступились всей землей потому, что Ливонская земля римской веры, одной веры с ними, поляками, и поэтому всей этой земле следует быть в твоей власти, ибо нехорошо, чтобы в одной земле было два государя: «А у нас государь по нашей воле: выбираем себе государем, кого захотим; какой бы ни был у нас государь, а без нас ничего не делает; а если и захочет что-нибудь делать, так мы не дадим; а когда мы выбирали теперь нашего государя, то указывали ему, что многие места нашей земли несправедливо отобраны вашим государем и его предками; и государь наш присягал нам, что он будет добывать наши давние владения и очистит Ливонскую землю». Христианское ли это дело? Называетесь христианами, а ведь папа и все римляне и латиняне вечно твердят, что вера греческая и латинская едина; а когда был в Риме в шесть тысяч девятьсот сорок седьмом году от сотворения мира (1439) при папе римском Евгении собор и присутствовал на нем греческий царь Иван Мануйлович, а с ним патриарх Царьградский Иосиф (на этом соборе он и скончался), а из Руси был митрополит Исидор, то на этом соборе постановили, что греческая вера и римская должны быть едины. Так держатся ли твои паны такого же христианства, если они не хотят, чтобы Ливонская земля была под греческой верой? Они и папе своему не верят: папа их установил, что греческая и латинская вера едины, а они это отвергают и обращают людей из греческой веры в латинскую! Христианское ли это дело? А в нашей земле, если кто держится латинской веры, то мы их силой из латинской веры не обращаем, а жалуем их наравне со своими людьми, кто какой чести достоин, по их происхождению и заслугам, а веры держатся какой хотят. Говорят еще твои паны, что если в одной земле два государя, то добру не бывать; так мы же к тебе затем и посылали, чтобы ты заключил с нами соглашение о Ливонской земле, а ты с нами подобающего соглашения не заключаешь. А что ты присягал о том, что будешь добывать отошедшие области и очищать Ливонскую землю, и паны твои также присягали, что будут тебя в этом поддерживать, так ведь это сделано ради пролития неповинной христианской крови по басурманскому обычаю. Вот, значит, каков твой мир: ничего иного не хочешь, кроме истребления христиан; помиришься ли ты и твои паны с нами или будешь воевать, тебе и твоим панам нужно только удовлетворить свое желание губить христиан. Так что же это за мир? Это обман! А если мы тебе уступим всю Ливонскую землю, то нам от этого большой убыток будет, что же это за мир, если убыток?

А ты ничего иного не хочешь, только бы тебе впредь быть сильнее нас. И зачем нам давать тебе силу против самих себя? А если ты силен и жаждешь крови христианской, так ты приди, пролей неповинную христианскую кровь и возьми. Ведь и под Невелем твои паны, тоже желая христианской крови, говорили нашим послам, стольнику и наместнику нижегородскому князю Ивану Васильевичу Сицкому-Ярославскому с товарищами, что если мы тебе не уступим всей Ливонской земли, то ты будешь отвоевывать все те области, которые отделены от великого княжества Литовского к Московскому государству, и не перестанешь делать этого, а если теперь чего-нибудь и не успеешь отвоевать, так оно и потом не уйдет. Если таково твое и панов твоей рады непрестанное стремление и желание кровопролития, тогда какого ж тут ждать мира и доброго дела! Ведь уже сначала, когда паны брали тебя в государи, они привели тебя к присяге, что ты добудешь все давно отошедшие области; чего же было и послов посылать? Одною душой, а дважды ты присягал: панам и земле ты присягал, что будешь добывать земли, а послы твои присягали, что ты заключишь с нами мир. И ты тогда присягни-ка еще уступить нам какие-нибудь места получше! Присягнешь и на этом — и совсем будет непонятно, какая присяга крепче и держаться ли тебе той присяги, которую давал земле, или той присяги, которую давали твои послы, или той, о которой договорятся наши послы? Видно, одной какой-нибудь присяге придется быть нарушенной, нельзя и две присяги вместе соблюсти и не нарушить; какое же тут может быть доброе дело? И поэтому между обоими нашими землями вечно не будет конца кровопролитию. А это по христианскому ли обычаю было сделано, когда ты разрешил нашим послам отправить к нам нашего сына боярского Никифора Сущова, а паны твоей рады велели ту грамоту, которую они к нам посылали, принести к себе, прочли ее и велели им написать только то, что ты пишешь, и ничего иного не дали писать? Неизвестно, послы ли они, пленники ли, неизвестно, твои ли люди или мои, если ни единого слова без твоего ведома не смеют написать. Это прямое притеснение, а ведь твои послы поступали по своей воле, и ты ту присягу нарушил. Так зачем же и послов посылать, если вы всей землей стремитесь к кровопролитию? Сколько послов ни посылай, что ни давай, ничем вас не удовлетворишь и миру не бывать. А твои паны писали, что для того тебя и взяли, чтобы разрешить давние споры, да ты и сам об этом писал и заявлял с послами и посланниками, и неоднократно. Это к добру не приведет: за это время с обеих сторон не один государь умер и предстал на Божий суд, а ты взыскиваешь больше, чем за сто лет. Видно, все те государи не могли придумать, как за свое стоять, а бояре и радные паны у них глупы были, что не взыскивали это никаким образом, а не то что кровью? А ты, видно, всех своих предков лучше, а паны твоей рады умнее своих отцов; чего отцы их не умели добыть, они с кровопролитием добывают! Скоро начнешь взыскивать и то, что при Адаме потеряно! Если давно прошедшие споры разбирать, так тут, кроме кровопролития, ждать нечего, а если ты пришел кровь проливать и паны взяли тебя в государи тоже для того, чтобы кровь лить, то зачем было и послов приглашать? Их ничем не удовлетворишь, пока кровью христианской не насытятся. Оно и видно, что ты действуешь, предавая христианство басурманам! А когда обессилишь обе земли — Русскую и Литовскую, все басурманам и достанется. Называешь себя христианином, Христово имя поминаешь, а хочешь ниспровергнуть христианство.

Ты предлагаешь нам заключить вечный мир, но ведь прежде при твоих предках перемирие было крепче мира: перемирий никто не нарушал, а вечный мир всегда нарушался; а ныне и подавно верить нечему, потому что присяга тебе нипочем, ты, играя, нарушаешь ее: нарушил то, в чем послы твои присягали, начал кровь проливать. Но нечему верить, если ты присяги не соблюдаешь, и невозможно заключить вечный мир между нами, если нечему верить. А крепость Себеж, поставленную нашей властью по Божьей воле в годы нашего детства, при короле Сигизмунде-старшем, он, по своему благочестию, не желая кровопролития как государь христианский и стремясь к миру в христианстве, нам уступил и благодаря этому избежал пролития христианской крови между нами. И ты требуешь теперь от нас самих или сжечь, или разобрать эту крепость, а землю уступить тебе вместе с Полоцком; сам пришелец, а просишь невозможного; какое может быть соглашение, если твое предложение ни с чем несообразно? Ты писал в своей грамоте, что мы послали к тебе послов и что наши послы — дворянин наш и наместник муромский Астафий Михайлович Пушкин, дворянин наш и наместник шацкий Федор Андреевич Писемский и дьяк Иван Андреев сын Трифонов пришли к тебе с верительными грамотами, где говорилось, чтобы ты доверял их словам, сказанным от нашего имени; так ведь такие слова пишутся во всякой охранной грамоте; если же тебе неизвестно, что делалось в этой земле до тебя, спроси старых панов и узнаешь. Говорили они тебе также, что имеют достаточные полномочия, но на тех условиях, о которых нам писали наши послы и которые ты приказал своим панам сказать нашим послам, соглашение заключено быть не может. А на что давать полные указания нашим послам, — полнее этого какие можно дать указания! И так наши послы уступили тебе более семидесяти городов — Полоцк с пригородами и города из нашей вотчины, Ливонской земли, не считая Курляндской земли, а Курляндская земля тебе в придаток, а в ней городов с тридцать. А этого ни в каких государствах не водится — уступать города, никто никому ни одного города не уступит, а мы тебе сколько городов уступили и все-таки не смогли побудить тебя к соглашению! А они просили тебя оставить нам из нашей вотчины, Ливонской земли, Новгородок, Сыренск, Адеж и Ругодив, но ты и этим не хочешь поступиться! Просили они тебя также оставить нам наши извечные вотчины, которые ты захватил; это вотчина прародителей наших, и как же мы можем уступить тебе эти извечные вотчины! И ты обо всем этом договориться не пожелал и решил отослать их не договорившись; а когда они попросили разрешения снестись с нами, ты сообщил им, как между нами могут быть установлены добрые отношения, чтобы мы, ознакомившись с их сообщением, во всех этих делах дали им достаточные указания и полномочия.

Мы внимательно прочли послание своих послов и уразумели все твои предложения, но эти предложения не только не могут привести нас к соглашению, и ты ими не только разрушаешь дружбу и мир между христианами и приводишь к кровопролитию, но делаешь невозможным на долгое время мир между нашими потомками, — им остается только на долгие времена продолжать беспрестанное кровопролитие. А сверх тех подробных указаний и полномочий, которые мы уже дали, что мы можем еще дать? Ты пишешь, что если твое войско будет близко к нашим границам, то от этого будет убыток; так ведь давно известно, что ты всегда жаждешь пролития христианской крови! А разрушить крепость Себеж и землю ее уступить — на это согласиться невозможно; а если бы ты хотел мира среди христиан, так ты бы к Полоцку не ходил и его не забирал, все бы это и была одна земля, не из-за чего было бы и воевать. Если же ты стремишься поступать по закону, то по перемирию, которое было при короле Сигизмунде-старшем и при короле Сигизмунде-Августе новом, Себеж и был вместе с Полоцком, а войны не из-за чего не было; а ты нынче пишешь, только чтобы ссору затеять. Твои радные паны говорили еще, что в обмен за Себеж ты велишь сжечь Дриссу, — таким способом только младенцев надувают; а нам от этого что за прибыль? Мы Себеж велим сжечь, ты велишь Дриссу сжечь, а обе земли у тебя будут! И ты сожжешь, а потом снова велишь поставить. Это ведь ухищрения твоих панов, а не дело! Ты пишешь еще в своей грамоте, что нам нужно мириться так, чтобы на благо христиан доброе дело укрепилось нерушимо, а дружба между нами усиливалась, и что ты не хочешь малым делом разрушать большие, — пишешь о нерушимости доброго дела, а сам всеми средствами доброе дело разрушаешь, опасаешься малым делом разрушить большие, а сам ни большого, ни малого не укрепляешь — только бы воевать!

А что ты писал о купцах, то они были задержаны из-за того, что началась между нами война, а содержат их со всеми удобствами, не как узников, все товары у них не отняты и находятся в тех же дворах, где они сами, а не отпускаем ради того, чтобы они, придя к тебе, не сообщили вестей о нашем государстве, так же как и ты, вопреки нашим просьбам, не выдаешь наших узников ни за выкуп, ни на обмен, чтобы мы не узнали вести ни о тебе, ни о твоем государстве. Но если между нами, Бог даст, будет заключено соглашение, то мы их отпустим со всем имуществом без всякого ущерба; а подробнее мы пишем тебе в особой грамоте. Что же касается того, чтобы отослать твоего дворянина Криштофа Держка без задержки к объявленному тобой сроку, как ты нашим послам заявил, то мы отпустили его, как только успели. Но этот твой дворянин, Криштоф Держко, приехал к нам за тринадцать дней до истечения срока и поспеть к этому сроку не мог, а даже если бы мы его и скорее отпустили и если бы он даже поспел к этому сроку, то все равно мы бы тебя этим не ублаготворили и не отвлекли от кровопролития; поспеет гонец или не поспеет, мир или не мир, а кровопролитие все равно будет! А предки твои в таких случаях ожидали у себя в столице, а не в военном стане, не на пограничных местах. Мы же отпустили его к тебе, как только стало возможно. А что просишь оплатить военные сборы, это ты взял из басурманского обычая: такие требования выставляют татары, а в христианских государствах не ведется, чтобы государь государю платил дань; этого у христиан не ведется, это ведется у басурман, а в христианских государствах нигде этого не сыщешь, чтобы друг другу давали дань; да и басурмане друг у друга дань не берут, только с христиан берут дань. А ты называешься христианским государем; чего же ты просишь с христиан дань по басурманскому обычаю? И за что нам тебе дань давать? С нами же ты воевал, столько народу в плен забрал и с нас же убытки взымаешь. Кто тебя заставлял воевать? Мы тебе о том не били челом, чтобы ты сделал милость, воевал! Взыскивай с того, кто тебя заставил с нами воевать; а нам тебе не за что платить. Следовало бы скорее тебе оплатить нам убытки за то, что ты, беспричинно напав, завоевывал нашу землю, да и людей следовало бы даром вернуть. Да и это по-христиански ли у тебя делается, что когда наши послы, посланники и гонцы на основании твоих охранных грамот отсылают к нам людей и подводы, то твои пограничные жители, оршане и дубровляне и из других многих городов, этих наших людей и их проводников, которых отсылают наши послы и гонцы, грабят и обыскивают по военному обычаю, а лошадей у них отнимают? Да что много писать, если ты стремишься к кровопролитию, отвергая христианское благочестие, и настолько охвачен безудержной гордыней, что словно хочешь все вокруг проглотить, и хвалишься, как Амалик и Сенахерим или воевода Сарвар при Хозрое, который, похваляясь царствующий город взять, говорил: «Не надейтесь на Бога, в которого верите, завтра город ваш, как птицу, возьму моей рукой!» Мы же ищем себе помощи у Всевышнего и уповаем на силу животворящего креста, и ты вспомни-ка Максентия в Риме, погибшего силою чтимого и животворящего креста; также и все гордящиеся и возвышающиеся никогда не избегнут гибели<...>. И если уж так будет, что без конца кровопролитие, а мира нет, то ты бы наших послов к нам отпустил, а за пролитие православной христианской крови нас с тобой Бог рассудит.

Если же захочешь воздержаться от пролития неповинной христианской крови, то и мы с тобой хотим заключить перемирие и вечный мир. А на тех условиях вечного мира или перемирия, которые мы предлагали со своими послами, со своим дворянином и наместником муромским Остафием Михайловичем Пушкиным с товарищами, ты с нами помириться не захотел, а теперь и мы не хотим заключать с тобою перемирие и вечный мир на тех условиях, которые передавали со своими послами, стольником и наместником нижегородским князем Иваном Васильевичем Сицким-Ярославским с товарищами, и со своими нынешними послами, с дворянином и наместником муромским Остафием Михайловичем Пушкиным с товарищами. А хотим заключить перемирие и вечный мир на условиях, о которых теперь сообщили своим послам, послав к ним грамоту с окончательными указаниями, как можно заключить соглашение между нами. Ты писал, чтобы мы послали своим послам грамоту с полномочиями, как нам заключить между собой соглашение, чтобы, удостоверившись в этом, ты мог согласиться на мир и чтобы все это было записано в полномочной грамоте, на основании которой наши послы могли вести эти дела и заключить христианский мир, — мы и послали своим послам эту полномочную грамоту со своей печатью.

Больше ни на какие условия перемирия мы не согласны; мы готовы заключить с тобою перемирие только на тех условиях, о которых теперь написали, и иные дела изложили и послали наказ своим послам, чтобы они тебе сказали. И если ты хочешь с нами соглашения, договора или перемирия, то согласись на условия, переданные нашим послам дворянину и наместнику муромскому Остафию Михайловичу Пушкину с товарищами. Если же не хочешь соглашения, а желаешь пролития христианской крови, то отпусти к нам наших послов и пусть с этого времени между нами в течение сорока—пятидесяти лет не будет ни послов, ни гонцов. А когда ты послов наших отпустишь, то прикажи проводить их до границы, чтобы их твои пограничные негодяи не убили и не ограбили; а если им будет причинен какой-нибудь ущерб, то вина ляжет на тебя. Мы ведь советуем добро и для себя и для тебя, ты же несговорчив, как онагр-конь, и стремишься к битве; Бог в помощь! Мы же во всем возложили надежду на Бога — если Он захочет, то облагодетельствует нас силою своего животворящего креста. Уповая на Его силу и вооружившись крестоносным оружием, ополчаемся силой креста против своих врагов.

Грамоту эту мы запечатали своей большой печатью, чтобы ты знал, какое государство поручил нам Бог. Писана в Москве, в нашем царском дворце, в семь тысяч восемьдесят девятом (1581) году, июня в двадцать девятый день, индикта девятого, на сорок шестом году нашего правления, на тридцать четвертый год нашего Российского царства, двадцать восьмом — Казанского, двадцать седьмом — Астраханского.

Портрет Ивана Грозного

Послание Иоанна Грозного польскому королю Стефану Баторию