Михаил Булгаков почти точно предсказал дату своей смерти. Предсказал тогда, когда был на ногах и выглядел вполне здоровым человеком. Через семь месяцев его не стало. Что это — предчувствие хорошего писателя или опыт хорошего врача? Современные медики говорят, остаться здоровым в той жизни, которую прожил Булгаков, в принципе сложно. Две войны, голод, перенесенный тиф, морфинизм. Да и наследственность у писателя тяжелая — отец Булгакова умер от той же болезни и в том же возрасте, что и Михаил Афанасьевич.
«Имей в виду, я буду очень тяжело умирать, дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках», — сказал Булгаков жене в 1939 году. Елена Сергеевна просьбу выполнила. Писатель скончался дома, переживая страшные боли — даже прикосновения одежды и одеяла были мучительны. Диагноз, поставленный врачами, — нефросклероз, прогрессирующее заболевание почек, осложненное артериальной гипертонией, то есть повышенным давлением.
Почечная недостаточность была у писателя с детства и, скорее всего, досталась ему в наследство от отца. В 1916 году Булгаков получил в Киеве диплом лекаря с отличием. Сначала работал военным врачом на фронте Первой мировой, «пилил ноги», так как самым распространенным солдатским диагнозом тогда была гангрена. После его послали в село Никольское земским доктором, то есть человеком, который лечит почти все — терапевт, хирург и акушер в одном лице.
О работе в Никольском Булгаков напишет свои «Записки юного врача», в том числе о том, как лечил дифтерийный круп у крестьянских детей. Дифтерия — часто смертельная инфекционная болезнь, при которой дыхательные пути может перекрыть тонкая пленка. Круп не дает сделать вдох и убивает пациента, поэтому врачу в те годы приходилось отсасывать пленку специальной трубкой. При такой процедуре нередко заболевал и сам доктор — на счету дифтерии тысячи погибших при работе врачей.
Булгаков лечил от крупа ребенка и понял, что, возможно, заразился. Он решил ввести себе противодифтерийную сыворотку. Она сильно отличалась от современной прививки — да, более или менее защищала от инфекции, но давала тяжелые побочные эффекты. У Булгакова начался кожный зуд, распухло лицо. Чтобы облегчить боль, Булгаков выписал себе рецепт на морфий. Первая жена писателя покупала его в разных аптеках, чтобы не вызывать подозрений, а Булгаков колол себе его дважды в день. Зависимость от морфия он впоследствии смог побороть, а вот привычку к обезболиванию — нет. Она-то, возможно, и привела его к гибели.
Во время Гражданской войны писатель перенес тиф. Выжил. Переехал в Москву. Там много и продуктивно работал. Все чаще писателя стали мучить невыносимые головные боли, которыми он впоследствии наградил героя «Мастера и Маргариты» Понтия Пилата: «Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой.
Чтобы хоть как-то облегчить свое состояние, Булгаков пил много обезболивающих, по 4 порошка за раз. «Одна из причин, по которой у Булгакова прогрессировала болезнь почек, — нефротоксическое действие этих препаратов», — считает профессор Сеченовского университета Леонид Дворецкий.
В 1939 году Булгаков постоянно шутил о своей смерти, говорил, что пишет последнюю пьесу, живет последний год и в квартире уже «покойником пахнет». При этом анализы у него были вполне хорошие. Дело в том, что подтвердить изменения в почках — нефросклероз — могло бы УЗИ, которое тогда еще не изобрели. Оно появится только через 2 года, а в широкую практику войдет еще позже.
В статье профессора Сеченовского университета Леонида Дворецкого «Болезнь и смерть Мастера (о болезни Михаила Булгакова)», опубликованной в апрельском номере журнала «Клиническая нефрология» за 2010 год, подробно рассказывается о болезни Михаила Булгакова и его лечении. В частности Дворецкий говорит, что невротические расстройства у писателя наблюдались еще в 1934 году.
В архиве М.А. Булгакова найден врачебный бланк с медицинским заключением:
«22.05.1934. Сего числа мною установлено, что у М.А. Булгакова имеется резкое истощение нервной системы с явлениями психостений, вследствие чего ему предписаны покой, постельный режим и медикаментозное лечение. Тов. Булгаков сможет приступить к работе через 4—5 дней. Алексей Люцианович Иверов. Врач Московского художественного театра».
О подобных невротических состояниях и попытках их лечения упоминает и сама Елена Сергеевна Булгакова в дневниках 1934 г:
«13-го мы выехали в Ленинград, лечились там у доктора Полонского электризацией».
«25 августа. М.А. все еще боится ходить один. Проводила его до Театра, потом зашла за ним».
«13 октября. У М.А. плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает, не обратиться ли к гипнозу?» «20 октября. М.А. созвонился с Андреем Андреевичем (А.А. Аренд) по поводу свидания с доктором Бергом. М.А. решил лечиться гипнозом от своих страхов».
«19 ноября. После гипноза у М.А. начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь — если бы он мог еще ходить один по улице».
«21 ноября. Вечером — Берг. Внушал М.А., что завтра он пойдет один к Леонтьевым».
«22 ноября. В десять часов вечера М.А. поднялся, оделся и пошел один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один».
В письмах к Викентию Вересаеву Булгаков признавался: «Болен я стал, Викентий Викентьевич. Симптомов перечислять не стану, скажу лишь, что на деловые письма перестал отвечать. И бывает часто ядовитая мысль — уж не совершил ли я в самом деле свой круг? Болезнь заявляла о себе крайне неприятными ощущениями «темнейшего беспокойства», «полной безнадежности, нейрастенических страхов»».
Болезнь Булгакова в полной мере проявилась в в сентябре 1939 года. Именно с того времени вел отсчет своей болезни и сам Булгаков, о чем говорил жене, записавшей в дневнике его слова 11.02.1940 (за месяц до смерти): «...в первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив... Лежу... покой, ты со мной... Вот это счастье...»
В сентябре 1939 г. после серьезной для него стрессовой ситуации (внезапный отзыв писателя, отправившегося в командировку на Кавказ для работы над пьесой о Сталине) Булгаков решает уехать в отпуск в Ленинград. И в первый же день пребывания в Ленинграде, прогуливаясь с женой по Невскому проспекту, Булгаков почувствовал вдруг, что не различает надписей на вывесках. Подобная ситуация однажды уже имела место в Москве — до поездки в Ленинград, о чем писатель рассказывал своей сестре, Елене Афанасьевне: «О первой замеченной потере зрения — на мгновенье (сидел, разговаривал с одной дамой, и вдруг она точно облаком заволоклась — перестал ее видеть). Решил, что это случайно, нервы шалят, нервное переутомление».
Встревоженный повторившимся эпизодом потери зрения, писатель возвращается в гостиницу Астория. Срочно начинаются поиски врача-окулиста, и 12 сентября Булгакова осматривает ленинградский профессор Н.И. Андогский:
«Острота зрения: пр. глаз — 0,5; левый — 0,8. Явления пресбиопии. Явления воспаления зрительных нервов в обоих глазах с участием окружающей сетчатки: в левом — незначительно, в правом — более значительно. Сосуды значительно расширены и извиты.
Очки для занятий: пр. + 2,75 Д; лев. +1,75 Д.
Sol.calcii chlorati cristillisiti 5% -200,0. По 1 ст, л. 3 раза в день.
12.09.1939. Проф. Н.И. Андогский, пр-т Володарского, 10, кв. 8».
Профессор говорит ему: «Ваше дело плохо». Булгаков, сам врач, понимает, что все еще хуже: примерно в 40 лет именно так началась болезнь, унесшая жизнь его отца в 1907 году. Он возвращается из отпуска раньше срока, 15 сентября 1939 года.
Поначалу — осмотры окулиста.
28.09.1939. Окулист: «Двусторонний neuritis optici на левом глазу меньше без кровоизлияний и белых очагов, на правом явления выражены резче: есть отдельные кровоизлияния и белые очаги V.OD приблизительно и без стекол около 0,2. V.OS больше 0,2. Поле зрения при исследовании руками не расширено».
30.09.1939. «Исследование будет повторено c исследованием остроты зрения таблицами. Пиявки можно будет повторить. В глаза два раза в день Пилокарпин и Дионин». Проф. Страхов.
30.09.1939. Повторный осмотр окулиста: «Neuritis optici с кровоизлияниями».
Как видно, на глазном дне выявлены изменения, характерные для тяжелой артериальной гипертонии, о наличии которой у Булгакова до развившихся событий нигде нет упоминаний в имеющихся доступных материалах. Впервые об истинных цифрах АД у писателя мы узнаем только после появления глазных симптомов.
«20.09.1939. Поликлиника Наркомздрава СССР (Гагаринский пр-т, 37). Булгаков М.А. Кровяное давление по Короткову Махim. — 205/ Minim. 120 mm». На следующий день, 21.09.1939, состоялся домашний визит доктора Захарова, который отныне будет курировать М.А. Булгакова до его последних дней. Выписаны приходной ордер за визит (12 руб. 50 коп.) и рецепт на приобретение 6 пиявок (5 руб. 40 коп).
Итак, цифры АД Булгакова оказались довольно внушительными. Неужели такие показатели АД имели место длительное время у писателя, который об этом даже не подозревал? Так или иначе, клиническая ситуация дала основание врачам заподозрить, а скорее всего с высокой вероятностью диагностировать, заболевание почек. В связи с этим начинаются регулярные исследования мочи и крови писателя. Первый анализ мочи в этой серии исследований был произведен 16.09.1939. Приводим его результаты:
«Поликлиника Наркомздрава СССР (Гагаринский пр-т, 37)
Булгаков М.А. Ан. мочи: от 16.09.1939:
Прозрачность — полная, цвет соломенно-желтый, удельный вес — 1016, белок — 0,9%о, эпителий плоский — порядочное количество, лейкоциты — 2—4 в поле зрения, эритроцитов нет, гиалиновые цилиндры — до 10 в препарате, зернистые цилиндры — единичные в препарате, порядочное количество кристаллов мочевой кислоты, слизь — немного».
В начале октября проводится исследование мочи по методу Зимницкого. «Поликлиника Наркомздрава СССР (Гагаринский пр-т, 37)
02.10.1939. Ан. мочи по Зимницкому Булгакова М.А.
1 — 1009. 2 — 1006. 3 — 1006. 4 — 1007. 5 — 1007. 6 — 1007. ДД- 775 к.с. НД — 550 к.с.».
Выявленные изменения в анализах мочи довольно умеренные. Обращают на себя внимание низкий удельный вес и наличие гиалиновых и единичных зернистых цилиндров в препарате. В то же время в моче имеется незначительное количество белка, лейкоцитов в отсутствие эритроцитов. Кристаллы мочевой кислоты в большом количестве, по-видимому, были эпизодической лабораторной находкой, поскольку впредь не обнаруживались. В анализе мочи по Зимницкому обращала внимание изостенурия.
При исследовании периферической крови от 16.09.1939 изменений выявлено не было.
«Поликлиника Наркомздрава СССР (Гагаринский пр-т, 37)
М.А. Булгаков. Анализ крови. 16.09.1939
Эритроциты — 4 700 000, Нв — 78%, цветовой показатель — 0,82, макроцитов нет, паразитов нет, полихроматофилии нет, лейкоциты — 9400, эозинофилы — 4, палочкоядерные нейтрофилы — 2, сегментоядерные нейтрофилы — 75, лимфоциты — 17, моноциты — 2, РОЭ — 7 мм/ч».
Примечательно, что уровень гемоглобина оказался в пределах нормы, что неполностью соответствует концепции наличия у писателя хронической почечной недостаточности (ХПН) на момент исследования. Повторных анализов периферической крови в собранной Е.С. Булгаковой подборке материалов обнаружить не удалось.
Однако были еще и другие анализы:
«25.09.1939. Исследование крови на РВ (для доктора Захарова) отрицательная».
«Исследование № 47445,46 больного М.А. Булгакова от 25.09.1939
Количество остаточного азота в крови по методу Асселя — 81,6 мг% (норма — 20—40 мг%). Реакция на индикан по методу Газа дала следы.
02.10.1939. К-во остаточного азота по методу Асселя — 64, 8 мг% (норма — 20—40 мг%). Р-ция на индикан — отрицательная.
09.10.1939. Остаточного азота 43,2 мг% (норма — 20—40 мг%) индикан — отрицательный».
Полученные результаты подтверждали наличие у пациента ХПН, хотя оставалась не совсем ясной ее причина. Возможно, именно поэтому наблюдавший Булгакова доктор Захаров решил назначить исследование крови на РВ (реакция Вассермана).
Потрясенная неожиданно наступившей тяжелой болезней мужа, Е.С. Булгакова после некоторого перерыва возобновляет дневниковые записи: «29 сентября. Нет охоты возвращаться к тому, что пропущено. Поэтому прямо — к Мишиной тяжелой болезни: головные боли — главный бич. К вечеру Мише легче с головой. Кругом кипят события, но до нас они доходят глухо, потому что мы поражены своей бедой».
Диагноз становится ясен: хроническая почечная недостаточность. Булгаков сам себе его ставит тоже. В письме от 10.1939 к киевскому другу молодости Гшесинскому Булгаков сам озвучивает характер своего заболевания: «Вот настал и мой черед, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения. Я лежу, лишенный возможности читать, писать и видеть свет...» «Ну про что тебе сказать? Левый глаз дал значительные признаки улучшения. Сейчас, правда, на моей дороге появился грипп, но авось он уйдет, ничего не напортив...»
Осматривавший его в том же октябре профессор Мирон Семенович Вовси, авторитетный клиницист, один из консультантов Лечсанупра Кремля, имеющий опыт работы в области патологии почек, автор вышедшей впоследствии монографии «Болезни органов мочеотделения», подтвердил диагноз, и, прощаясь, сказал жене писателя, что дает ему всего три дня жизни. Булгаков прожил еще полгода.
Динамика последующих анализов мочи свидетельствует о постоянно низком удельном весе (1010—1017), умеренной протеинурии, наличии единичных выщелоченных эритроцитов и практически постоянном наличии гиалиновых (до 40 в препарате) и восковидных (реже) цилиндров в различном количестве. За последний месяц в моче отмечено значительное увеличение количества белка (до 6,6%о), количества эритроцитов в поле зрения, а также гиалиновых и восковидных цилиндров в препарате).
Последний анализ мочи, обнаруженный в архиве Е.С. Булгаковой, датируется 29.02 1940. Можно предположить, что больше исследований мочи не проводилось. Возможно, у больного наступила анурия. Тем более что среди имеющихся в архиве материалов обнаруживается листок бумаги с надписью «САЛИРГАН — мочегонное средство». Рядом вклеен бланк амбулатории 1-й терапевтической клиники 1 ММИ, на котором написано: виннокаменная кислота и лимоннокислый натрий. Далее на отдельном листке: 10%-ный раствор Салиргана и 5%- ный раствор Теофиллина.
В попытках найти объяснение этим записям можно предположить, что кем-то из врачей были даны рекомендации (возможно, по телефону) назначения мочегонных препаратов в связи с наступившей анурией. Ведь Салирган является мощным ртутным диуретиком, активно применявшимся наряду с другими ртутными препаратами (новурит, меркузал) во времена болезни Булгакова и даже позже.
В то же время отечное лицо М.А. Булгакова на фотографии, сделанной в феврале 1940 г., подтверждает предположение о возможной анурии, а высокая протеинурия (3,6—6,0%о белка в моче) в анализах с 02.02 по 29.02.1940 дает основание заподозрить даже формирование у писателя нефротического синдрома. Об ухудшении почечной функции свидетельствуют результаты исследования крови от 09.02.1940. Так, если содержание остаточного азота в крови от 24.01.1940 составляло 69,6 мг%, то 09.02.1940 показатели крови ухудшились:
«Остаточный азот по методу Асселя — 96 мг%.
Креатинин крови по методу Яффе — 3,6 мг% (норма — до 2,5 мг%).
Реакция на индикан по методу Газа положительная (+)».
Кстати, упоминание о цитрате тоже, по-видимому, не случайно. Известно, что цитрат натрия использовался для уменьшения почечного ацидоза, а также в качестве осмотического слабительного средства, которое тоже могло быть показано больному с ХПН. В то же время не исключено, что цитрат натрия в виде 5%-ного раствора мог быть предназначен для определения показателей РОЭ по методу Панченкова, поскольку взятие крови для исследований осуществлялось на дому ввиду тяжести состояния Булгакова. Впрочем, как уже упоминалось, результатов исследования периферической крови, за исключением анализа от 12.09.1939 обнаружить не удалось.
Состояние Булгакова неуклонно ухудшалось. По имеющейся подборке рецептов можно предполагать о наличии ведущих клинических симптомов и их динамике. По-прежнему в связи с головными болями продолжали выписываться анальгетические препараты — чаще всего в виде сочетания пирамидона, фенацетина, кофеина, иногда вместе с люминалом. Инъекции сернокислой магнезии, пиявки и кровопускания были основным средством лечения артериальной гипертонии. Так, в одной из записей в дневнике Е.С. Булгаковой находим: «09.10.1939. Вчера большое кровопускание — 780 г, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки».
А вот и врачебные назначения в те дни:
«27.10.1939.Магнезия амп. 6.
27.10.1939. Прошу поставить пиявки Булгакову М.А. к сосцевидным отросткам и вискам с обеих сторон.
Вр. Захаров».
Назначения без даты: «Падутин, сернокислая магнезия 25% внутрь, диуретин + папаверин, настой корня валерианки + бромистый натрий, пиявки — 5—6, кровопускания — 3».
Из воспоминаний Е.А. Земской (племянницы М.А. Булгакова): «...Нашла его страшно похудевшим и бледным в полутемной комнате, в темных очках на глазах, в черной шапочке Мастера на голове, сидящим в постели...», — 08.11.1939.
Союз писателей СССР принимает по мере возможностей участие в судьбе коллеги. Булгакова посещает дома председатель Союза писателей Александр Фадеев, о чем находим запись в дневниках Е.С: «18 октября. Сегодня два звонка интересных. Первый — от Фадеева о том, что он завтра придет Мишу навестить...». По решению Союза писателей ему оказывается материальная помощь в размере 5000 руб. В ноябре 1939 года на заседании Союза писателей СССР рассматривается вопрос о направлении Булгакова с женой в правительственный санаторий «Барвиха».
Основным методом лечения Булгакова там были тщательно разработанные диетические мероприятия, о чем писатель пишет из санатория сестре Елене Афанасьевне:
«Барвиха. 3.12.1939
Дорогая Леля!
Вот тебе новости обо мне. В левом глазу обнаружено значительное улучшение. Правый глаз от него отстает, но тоже пытается сделать что-то хорошее... По словам докторов, выходит, что раз в глазах улучшение, значит, есть улучшение в процессе почек. А раз так, то у меня надежда зарождается, что на сей раз я уйду от старушки с косой... Сейчас меня немного подзадержал в постели грипп, а ведь я уже начал выходить и был в лесу на прогулках. И значительно окреп.... Лечат меня тщательно и преимущественно специально подобранной и комбинированной диетой. Преимущественно овощи во всех видах и фрукты...».
В этих строках Булгаков все-таки еще сохраняет веру в улучшение своего состояния и возможность вернуться к литературной деятельности. К сожалению, возлагавшиеся надежды (если таковые вообще возлагались) на «санаторную услугу» писателю Булгакову не оправдались. Возвратившись из санатория «Барвиха» в угнетенном состоянии, не ощутив практически никакого улучшения и осознав свое трагическое положение, Булгаков пишет в декабре 1939 г. своему давнему другу-медику Александру Гдешинскому в Киев:
«...ну вот я и вернулся из санатория. Что же со мною?.. Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать. Это меня не устраивает по одной причине: мучительно, канительно и пошло. Как известно, есть один приличный вид смерти — от огнестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется. Поточнее говоря о болезни: во мне происходит ясно мной ощущаемая борьба признаков жизни и смерти. В частности, на стороне жизни — улучшение зрения. Но довольно о болезни! Могу лишь добавить одно: к концу жизни пришлось пережить еще одно разочарование — во врачах-терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки! Да и что могут помочь эти исключения, если, скажем, от таких недугов, как мой, у аллопатов не только нет никаких средств, но и самого недуга они порою не могут распознать. Пройдет время, и над нашими терапевтами будут смеяться, как над мольеровскими врачами. Сказанное к хирургам, окулистам, дантистам не относится. К лучшему из врачей, Елене Сергеевне, также. Но она одна справиться не может, поэтому принял новую веру и перешел к гомеопату. А больше всего да поможет нам всем больным — Бог! <...>».
Состояние писателя продолжило ухудшаться. Из дневника Е.С. Булгаковой: «24 января. Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка — не помогло. Приступы тошноты. Вызвала на завтра утром дядю Мишу — Покровского. А сейчас — одиннадцать часов вечера — позвонила к Захарову. Узнав о состоянии Миши, вышел к нам — придет через 20 минут».
03.02.1940. Булгакова консультирует профессор Владимир Никитич Виноградов, личный врач И.В. Сталина, впоследствии чуть было не погибший по «делу врачей». Приведем рекомендации проф. В.Н. Виноградова:
«1. Режим — отход ко сну в 12 часов ночи.
2. Диета — молочно-растительная.
3. Питье не более 5 стаканов в сутки.
4 Порошки папаверина и др. 3 р/день.
5. (сестре) Инъекции Myol/+Spasmol gj 1,0 каждого.
6. Ежедневно ножные ванны с горчицей 1 ст. л.,
10 часов вечера.
7. На ночь микстура с хлоралгидратом, 11 часов вечера.
8. Глазные капли утром и вечером».
17.02.1940. Помимо ранее выписываемых Булгакову рецептов появляется еще один: «Adonilini 20,0 DS по 15 кап. при удушье». Препарат относится к сердечным гликозидам, в назначении которых, вероятно, возникла необходимость. В сигнатуре рецепта ("при удушье") можно догадаться о причине назначения данного препарата — у больного появились признаки левожелудочковой недостаточности, скорее всего на фоне выраженной артериальной гипертонии. На следующий день (18.02.1940) действительно назначается шесть пиявок. Среди других рецептов, выписанных одним и тем же врачом (Захаровым?):
«19.02.1940. Cito. Anaesthesini 0,5 n 6 gj 2—3 при рвоте.
24. 02.1940. Chloroformi/// 300,0 по 1 чайной ложке через 20—30 мин.
24.02.1940. Cerii oxalyci a 0,3 S. По 1 пор. на прием.
Ну и конечно же: Пирамидон, кофеин при головных болях. Пирамидон (порошок) при головных болях».
На одной из последних фотографий, подписанной 11 февраля, М.А. Булгаков в зимней одежде, что свидетельствует о его «выходах из дома» в те дни, хотя данная фотография могла быть сделанной несколько раньше, например 24. 01.1940.
Действительно, в дневниковой записи жены писателя находим: «24 января 1940 г.: Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка — не помогло. Приступы тошноты. /.../ Живем последние дни плохо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман. Я писала. Жалуется на сердце. Часов в восемь вышли на улицу, но сразу вернулись — не мог, устал».
За две недели до смерти визит врача из п-ки Наркомздрава 25.02.1940.
«Status: Общее тяжелое состояние, резкие тяжелые головные боли. Сердце: тоны глухие. Аритмии не отмечается. Пульс симметричен на обеих руках, но неравномерен 74—92 в 1 минуту. Кровяное давление макс. 195—200 мин — 100. Впечатление предуремического состояния. Врач М. Росселов...»
О последних днях умирающего писателя так вспоминал друг Булгакова, режиссер и сценарист Сергей Ермолинский: «Это были дни молчаливого нравственного страдания. Слова медленно умирали в нем... Обычные дозы снотворного перестали действовать. И появились длиннющие рецепты, испещренные кабалистическими латинизмами. По этим рецептам, превосходившим все полагающиеся нормы, перестали отпускать лекарства нашим посланцам: яд. Мне пришлось самому пойти в аптеку, чтобы объяснить, в чем дело. <...> Я поднялся в зал, попросил заведующего. Он вспомнил Булгакова, своего обстоятельного клиента, и, подавая мне лекарство, печально покачал головой. <...> Ничего уже не могло помочь.
Весь организм его был отравлен... ...он ослеп. Когда я наклонялся к нему, он ощупывал мое лицо руками и узнавал меня. Лену он узнавал по шагам, едва только она появлялась в комнате. Булгаков лежал на постели голый, в одной набедренной повязке (даже простыни причиняли ему боль), и вдруг спросил меня: "Похож я на Христа?.." Тело его было сухо. Он очень похудел...» (запись 1964—1965 гг.).
Свои дневники Е.С. Булгакова заканчивает с последним вздохом Михаила Афанасьевича: «10.03.1940. 16 часов. Миша умер».
На одной из последних страниц тетради с записями Е.С. Булгакова приводит список врачей, лечивших и консультировавших М.А. Булгакова:
«Профессора и доктора, лечившие Булгакова во время (М.А. Булгакова) болезни. Проф. Андогский, Арендт, Раппопорт, Забугин, Аксенов, Захаров; проф. Вовси, проф. Страхов. Проф. Бурмин. Проф. Герке. Левин, Бадылкес. Манюкова. Мария Павловна. Проф. Кончаловский. Проф. Авербах, проф. Виноградов. Жадовский, Покровский П.Н., Покровский М.М... Цейтлин, Шапиро М.Л., Блументаль В.Л., Успенский В.П., Струков».