Оригинальное название: Булгаков и Сталин
Жанр: лекция
Автор и докладчик: Алексей Варламов
Длительность: 15 минут 50 секунд
Язык: русский
Производство: «Академия "Фома"»
Страна: Россия
Год: 2017
Лекцию читает Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А.М. Горького. Он рассказывает об отношениях Михаила Булгакова и Сталина.
Текст лекции
1 часть
Однако нельзя сказать, чтобы все у Михаила Афанасьевича Булгакова в середине 20-х годов складывалось гладко. Была опубликована повесть «Роковые яйца». Но, скажем, «Собачье сердце» — повесть, которую все мы с вами хорошо знаем, наверняка видели фильм, снятый по ней, не была пропущена цензурой.
В 26-м году на квартире Булгакова произошел обыск, проведенный ОГПУ. Позже Михаила Афанасьевича вызвали на Лубянку. У него отобрали дневник, который он вел, его рукописи. Ему устроили довольно жесткий допрос, во время которого выясняли его политические взгляды. И ныне протокол этого допроса опубликован, и мы знаем, как отвечал Булгаков. А отвечал он прямо, честно, ничего не скрывая. Говорил, что не любит революцию, что во время гражданской войны был на стороне белых, что на события исторические он смотрел с ужасом. Может быть, эта прямота, на самом деле, его и спасала.
Так или иначе, как мне представляется, тогда, в середине 20-х годов, в голове у Булгакова складывалась такая картина мира — в «Роковых яйцах» это чувствуется и, может быть, немного в «Собачьем сердце» — что самое страшное: революция, разруха, гражданская война, кровь, насилие — все это ушло, а дальше история будет развиваться эволюционно. Она будет двигаться в сторону возвращения к обычным, естественным нормам и законам бытия. Будет двигаться в сторону утверждения домашних, семейных, вечных человеческих ценностей. Как мне представляется, ему казалось, что в этом мире он найдет свое место. В этом мире он будет работать как прозаик, драматург.
Булгаков не конфликтовал с советской властью. Он не любил ее — это правда. Но он хорошо понимал, что она пришла всерьез и надолго, и хорошо понимал, что по своей натуре он не борец, не оппозиционер, не диссидент (если воспользоваться более поздним словом). Он просто хотел выстроить свои отношения с советской властью таким образом, что, признавая ее независимость, он рассчитывает на то, что она будет признавать его независимость. Уважая ее закон, он предполагал, что она будет уважать его внутренние законы и позволит ему писать то, что он хочет, то, как хочет, то, как он думает. Казалось бы, его театральные опыты свидетельствовали о том, что так дальше и будет развиваться. Да, пусть бесится, пусть ярится, сколько угодно, критика, но собака лает — караван идет.
Однако в 1928—1929 годах вся эта благостная картина начала постепенно рушиться. Случилось так, что в 28-м году Булгаков предложил Московскому Художественному театру свою новую пьесу, которую он, наверное, любил больше всех предыдущих и в которую вложил больше всего души. Пьесу, которая называлась «Бег». Это была такая альтернативная история его собственной жизни. Как мне представляется, это была попытка взглянуть на другой вариант своей судьбы — такой «сад разбегающихся тропок». Что было бы, если там, в Батуме, он повернул не направо, на север — в Москву, а налево — в Турцию, Константинополь, а потом перебрался бы в Европу. Как бы там он жил среди русских эмигрантов. Состоялся бы он как писатель? Как человек русского зарубежья? Скорее всего, он давал отрицательный ответ на это, но ему хотелось исследовать это как художнику.
Пьеса была превосходная, лирическая, очень новаторская, очень мелодичная, музыкальная — блистательная пьеса. Она очень понравилась руководству театра. Очень понравилась Горькому, который был весомый человек. Но враги Булгакова оказались хитрее. Они поняли очень важную вещь: пьесу надо подстреливать, как и самолет, на взлете. «Дни Турбиных» не смогли запретить потому, что когда к ним цеплялись, театр говорил: «Помилуйте, мы вложили столько денег в эту пьесу, она приносит нам такой капитал, что пожалейте нас, оставьте нам ее. И тогда «Бег» решили запретить до того момента, как будут сделаны костюмы, декорации, разыграны роли. И пьесу запретили. Это было для Булгакова страшным ударом и в общем сигналом, что все очень непросто в этом советском королевстве.
Но мало того, не поставленный «Бег» утянул за собой еще те три пьесы, которые шли на московских сценах и обеспечивали Булгакову и финансовое благополучие, и уверенность в себе и положение драматурга. В 29-м году была запрещена пьеса «Дни Турбиных», вслед за тем закрыли «Зойкину квартиру», далее потопили «Багровый остров». Надо сказать, что долгое время причина, по которой власть так переменилась по отношению к Булгакову, была не очень понятна.
Дело в том, что у Булгакова, конечно, был покровитель. Его покровителем был сам Сталин. Известно, что Сталин часто ходил в театр, очень любил Московский Художественный театр, очень любил классическое искусство. И Сталину импонировали булгаковские герои. Да, они были враги, но честные враги. Сталин, как восточный человек, боялся яда в стакане и кинжала в спину. Герои пьесы «Дни Турбиных» никогда на такое коварство и подлость не пошли бы. Они были готовы только к открытому бою. Сталин таких врагов уважал. И вдруг что-то случилось: Сталин от Булгакова отказывается.
Причем в самом конце 1928 года Сталин получил письмо от группы советских драматургов, во главе с неким Билль-Белоцерковским, который прямо ставил перед вождем вопрос: «Почему на сцене лучшего советского театра идет откровенно контрреволюционная пьеса? Почему Вы, Иосиф Виссарионович, допускаете наличие таких безобразных фактов, а «красные» пьесы, пьесы хороших советских драматургов в этом театре не идут?» Что Сталин ответил Билль-Белоцерковскому? «Вы научитесь, товарищ хороший, писать так, как товарищ Булгаков, тогда мы с вами будем разговаривать». «А в пьесе Булгакова, — добавлял Коба, — ничего, на самом деле, контрреволюционного нет. Даже если Булгаков симпатизирует своим героям, это не значит, что они сильны и правы. Объективно сильны и правы оказались большевики, как показала история». Вольно или невольно Булгаков оказался союзником Сталина.
И тем не менее пьесу запрещают. Что случилось? Долгое время никто ничего не понимал. Но в 1929 году, как выяснилось позднее, в Москве прошла неделя украинской литературы. Приехали украинские писатели и на встрече со Сталиным — ее стенограмма опубликована — просто взяли Кобу за горло: «Уберите антиукраинскую пьесу». И Коба испугался. И Коба сдал Булгакова. И Коба, который с легкостью отшвырнул своих советских, перед украинскими «прогнулся». Это были вопросы большой политики, которые, может быть, аукаются и ныне, но что было, то было, из истории этого не вычеркнешь.
2 часть
Таким образом год 1929-й — год великого перелома, год коллективизации, оказался годом перелома и в частной судьбе советского драматурга Михаила Булгакова. Все его благополучие, вся его независимость рухнули в одночасье. Булгакова ждала, как он писал в одном из писем, «гибель, улица, нищета». Он остался без средств к существованию. И тогда он решает написать еще одну пьесу. Пьесу, которая, казалось бы, далека от современности, казалось бы, не затрагивает острые или не острые вопросы советской жизни. Пьесу, которая получила название «Кабала святош» и была посвящена великому французскому драматургу Мольеру, безмерно любимому Булгаковым.
Булгаков очень любил Мольера, считал, что это один из самых лучших драматургов в мировой истории. И об этой своей любви к Мольеру он написал пьесу. Казалось бы, что в ней плохого для советской цензуры. Но цензура ее не пропустила. Цензура была не глупа, она очень хорошо поняла и увидела, из пьесы торчали «булгаковские уши», что Михаил Афанасьевич написал о самом себе. Что, исследуя взаимоотношения Мольера и короля, Мольера и других актеров, Мольера и его врагов и завистников, Булгаков писал про вечное положение художника и власти, драматурга и театра, драматурга и царя. Вот это было важно автору, он писал об этом трагическом положении, об этом безумии, которое на самом деле окружает театра, окружает подлинного творца. О той цене, которую художник платит за талант, независимо от политического режима. И эта пьеса производила настолько ошеломительное впечатление, что только безумец мог бы ее пропустить. Пьесу запретили. И тогда Булгаков понял, что это конец. Что здесь, в этой стране и в это время, в этих конкретных исторических условиях, как художник, как писатель и драматург он никому не нужен. И что ему оставалось делать?
Оставалось только одно — обращаться к верховной власти. Он написал письмо Сталину, где сначала перечислил все свои обиды, привел все аргументы, по которым его положение в стране невыносимо. Он назвал тех критиков, которые травили его, как собаки травят волка. Он привел наиболее яркие грубые цитаты, где его оскорбляют, — собрал все эти факты, написал очень длинное письмо. И в конце этого письма попросил Сталина: «Отпустите меня за границу, я здесь не могу. А если это невозможно, тогда дайте мне какую-нибудь работу, иначе я просто умру с голода».
Это письмо Булгаков отправил Сталину в конце марта 1930 года. Тут надо заметить, что в том же марте 30-го года была опубликована знаменитая статья Сталина «Головокружение от успехов». Казалось бы, она была далека от культуры и литературы, потому что была посвящена коллективизации, перегибам в ней — все это мы помним по роману Шолохова «Поднятая целина». Но к литературе, видимо, тоже имела отношение, потому что травлю Булгакова стали рассматривать как некий «перегиб» — культурный и литературный. Поэтому Сталин обратил внимание на булгаковское письмо, заинтересовался им.
В 1930 году случилось еще одно трагическое обстоятельство — 14 апреля покончил жизнь самоубийством Владимир Маяковский. Сталин хорошо понимал, что письмо Булгакова тоже таило эту скрытую угрозу суицида. Это было письмо, написанное человеком в полном состоянии отчаяния и безвыходности. Сталин не хотел второй труп и позвонил Булгакову. Это факт, который хорошо известен. Но вот на что надо обязательно обратить внимание. Сталин позвонил Булгакову 18 апреля 1930 года. Это был очень важный день — это была пятница Страстной недели. И нет сомнения, что в голове Булгакова, который далеко и давно ушел от Церкви и религии, но все-таки родился в воцерковленной семье, церковный календарь существовал. И Сталин, который еще дальше ушел от религии, но все-таки в юности учился в Тифлисской духовной семинарии, тоже не мог не держать в голове церковного календаря. Это, разумеется, не значит, что Сталин специально дожидался Страстной Пятницы, что позвонить Булгакову.
Но тот факт, что этот разговор состоялся не когда-нибудь, а в этот день имеет, на мой взгляд, глубокое духовное символическое значение, в том числе и потому, что именно этот день является днем, когда происходит действие романа «Мастер и Маргарита», и в его исторической части — легенде про Иешуа, и, на самом деле, в его московской части.
И еще потому, что когда все булгаковские пьесы были сняты, Булгаков не мог не понимать, что, значит, он потерял покровителя. Значит, Сталин от него отвернулся, в каком-то смысле умыл руки. Значит, на Сталина надавил какой-то синедрион, какая-то кабала надавила на него и заставила предать того, кого он любил или, по крайней мере, ценил и уважал. И это, конечно, та коллизия, которая повторяется в сюжете Пилат и Иешуа. То, что именно жизнь так перетекала в литературу, судьба писателя становилась основой для романа, мне кажется, в этом удивительном, мистическом совпадении — а Булгаков неслучайно писал в своем письме Сталину: «я писатель мистический» — это, на мой взгляд, очень важно.
Итак, состоялась беседа, к которой Булгаков, на самом деле, не был готов. В Москве он жил в атмосфере, которые любили розыгрыши («приколы», как бы мы сегодня сказали), в момент, когда раздался звонок, у него был дневной сон. Прозвучал какой-то голос «С Вами будет говорить товарищ Сталин». Он думал, что это розыгрыш. А когда понял, что это действительно говорит товарищ Сталин, то не сумел собраться. И Сталин провел эту беседу, похожую на фехтовальный поединок, гораздо более собранным, точным, сильным, смелым, уверенным в себе. Сталин стал напирать на Булгакова.
Разумеется, мы не можем в точности воспроизвести реплики этого диалога, потому что никто стенограмму не вел. Мы знаем только из воспоминаний жены Булгакова, о чем они говорили. Но думаю, что там была очень важная фраза, произнесенная Сталиным: «Что мы Вам очень надоели, товарищ Булгаков?» И вот это «мы Вам очень надоели» — очень важно. Потому что Булгаков в своем письме к Сталину хотел пожаловаться на ту критическую свору, ту литературную банду, которая его травила. А Сталин не стал себя отделять от этих людей. Он как бы взял на себя ответственность за них, это был государственный человек: «Мы Вам очень надоели». Он сказал: «Может быть, Вам действительно поехать за границу или... «И вот здесь Булгаков поймался, он потом корил себя ужасно за этот разговор, за то, что не сказал: «Да, отпустите меня за границу, я не могу здесь больше жить, не могу здесь больше работать, я здесь задыхаюсь и никому не нужен». Но Сталин его переиграл, и Булгаков как загипнотизированный стал говорить:
— Я долго думал, Иосиф Виссарионович, и решил, что русский писатель должен жить в России.
Это очень правильные и хорошие слова, но в булгаковском случае тут есть некоторая инфляция смысла. И Сталин спросил:
— А где бы Вы хотели работать?
— В Московском Художественном театре, но меня туда не берут.
— Вы еще раз туда позвоните, товарищ Булгаков.
Он позвонил на следующий день, и его взяли на работу в Московский Художественный театр. И так началась совершенно новая полоса, новая эпоха в его не очень долгой жизни.