Весной 1918 года Михаил и Тася вернулись в Киев. «Мы ехали, потому что не было выхода — в Москве остаться было негде», — вспоминала Татьяна Николаевна. Обстановка была непростой, по итогам Брестского мира большая часть Украины оказалась под немцами, и русский земский доктор, еще несколько лет назад служивший в русской армии, оказался не то в зоне оккупации, не то за границей. Однако весной 1918 года это его не слишком волновало, после двух лет практически ежедневного ужаса и напряжения ему нужен был только покой. Булгаковы поселились в доме № 13 на Андреевском спуске, где жили братья Михаила Николай и Иван, кузен Константин, а также две сестры — Вера и приехавшая чуть позднее со своим мужем Леонидом Карумом Варвара. К тому времени их мать Варвара Михайловна вышла замуж за доктора Ивана Павловича Воскресенского и вместе с младшей дочерью Еленой переехала к нему.
В Киеве Булгаков стал свидетелем и участником великих и страшных событий 1918 и 1919 годов, которые он описал в в «Белой гвардии». Булгаков увидел смерти, кровь, страдание в некогда мирном и счастливом городе. «Что за это время происходило в знаменитом городе, никакому описанию не поддается, — вспоминал он в очерке «Киев-город». — Будто уэльсовская анатомистическая бомба лопнула под могилами Аскольда и Дира, и в течение 1000 дней гремело и клокотало и полыхало пламенем не только в самом Киеве, но и в его пригородах, и в дачных его местах в окружности 20 верст радиусом. Когда небесный гром (ведь и небесному терпению есть предел) убьет всех до единого современных писателей и явится лет через 50 новый, настоящий Лев Толстой, будет создана изумительная книга о великих боях в Киеве. Наживутся тогда книгоиздатели на грандиозном памятнике 1917—1920 годам».
Именно Булгакову суждено было точнее всех описать произошедшее в Киеве в пору войны между красными и белыми, но прежде чем это сделать, 27-летнему врачу надо было излечиться от наркотической зависимости. И помог ему в этом отчим, Иван Павлович Воскресенский. Татьяна Лаппа рассказывала: «Он воспринял все происходящее очень серьезно. После раздумий Иван Павлович сказал, что готов взять лечение на себя, но осуществлять он его хотел бы только через мои руки, никого больше не посвящая в суть дела». Тася начала приносить от Воскресенского запаянные ампулы с подменой, которые внешне выглядели как наркотик. «Михаил Афанасьевич ждал меня с нетерпением и сразу же сам делал себе инъекцию. Время шло, по договоренности с Иваном Павловичем я стала приносить такие ампулы реже, объясняя это тем, что в аптеках почти ничего нельзя достать. Михаил Афанасьевич теперь довольно спокойно переносил эти перерывы. Догадывался ли он о нашем заговоре? Мне кажется, что через некоторое время он все понял, но принял правила игры, решил держаться, как ни трудно это было. Он осознавал — вот он, последний шанс. Очень не хотел попасть в больницу». Такое лечение помогло избавиться от зависимости.
В доме на Андреевском спуске Булгаков жил среди близких ему людей, в привычном дружеском кругу. Счастье возвращения домой через несколько лет он опишет в «Белой гвардии». Жизнь в Киеве при немцах была поначалу довольно спокойной. «Порядок был идеальный. И тишина. Все было чинно-мирно. Продукты были любые. И публика ходила шикарная... шляпы... при немцах дамы шикарные ходили», — рассказывала Татьяна Николаевна. Хотя на самом деле киевский мир лета 1918 года оказался обманчивым и хрупким, и позднее в романе Булгаков это очень точно изобразил: «Дело в том, что Город — Городом, в нем и полиция — варта, и министерство, и даже войско, и газеты различных наименований, а вот что делается кругом, в той настоящей Украине, которая по величине больше Франции, в которой десятки миллионов людей, этого не знал никто. Не знали, ничего не знали не только о местах отдаленных, но даже, — смешно сказать, — о деревнях, расположенных в пятидесяти верстах от самого Города».
В тот год на юг хлынула толпа спасавшихся от большевиков москвичей и петроградцев, многие из них осели в Киеве. В «Белой гвардии» Булгаков говорил: «И вот, в зиму 1918 года, Город жил странною, неестественной жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии. За каменными стенами все квартиры были переполнены. Свои давнишние исконные жители жались и продолжали сжиматься дальше, волею-неволею впуская новых пришельцев, устремлявшихся на Город. <...> Бежали седоватые банкиры со своими женами, бежали талантливые дельцы, оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять связи с тем новым миром, который нарождался в Московском царстве, домовладельцы, покинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. <...> Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров. Вся эта масса, просачиваясь в щель, держала свой путь на Город». Михаил занялся частной врачебной практикой, он открыл в доме № 13 венерологический кабинет. «Михаил частной практикой занимался, принимал больных, делал им уколы. Я ему помогала...», — рассказывала Татьяна Николаевна.
Когда в Австрии и в Германии началась революция, немцы стали уходить из Украины, оставив на произвол судьбы гетмана Скоропадского. Петлюровские отряды подступили к Житомиру, к Киеву и некоторым другим городам. Гетману пришлось в спешном порядке набирать добровольцев из подростков, учеников гимназий и семинарий. Через два дня гетман с остатками немцев покинул Киев. Город был обречен. Потом послышалась издали музыка, замелькали на улицах петлюровские солдаты — Киев заняли новые властители...
Что касается доктора Михаила Афанасьевича Булгакова, то, как вспоминала Татьяна Николаевна о событиях, описанных в «Белой гвардии», это было «тогда, когда юнкера ходили и к петлюровцам попали в ловушку... И Михаил ходил. К нему приходили разные люди, совещались и решили, что надо отстоять город. И он ушел. Мы с Варей вдвоем были, ждали их. Потом Михаил вернулся, сказал, что все было не готово и все кончено — петлюровцы уже вошли в город. А ребята — Коля и Ваня — остались в гимназии. Мы все ждали их... Варин муж, Карум, уходил с немцами. Генералы и немцы — они должны были отбить петлюровцев. А они все побросали и ушли. Но в Германию Карум не уехал, он быстро появился».
После свержения гетмана Скоропадского 14 декабря 1918 г. к власти пришла Директория УНР. Булгаков в это время продолжал заниматься частной практикой. Однако когда войска Директории под командованием Петлюры уходили, они забрали с собой и доктора Булгакова. К счастью, ему удалось сбежать от них. Этот эпизод в жизни Булгакова — мобилизация в армию Петлюры, кратковременное в ней пребывание, присутствие при расправе петлюровцев с кем-то из мирных жителей и совершенный с риском для жизни побег — позднее отразится в рассказах «Необыкновенные приключения доктора», «В ночь на 3-е число» и «Я убил».
Директорию сменили большевики, которые были у власти с 5 февраля 1919 г. до прихода в Киев 31 августа 1919 г. Добровольческой армии под командованием А.И. Деникина. В течение этого времени Булгаков оставался в городе. Приход деникинцев булгаковеды связывают с насильственной мобилизацией писателя в ряды белых, что, как показывают документы и воспоминания близких Булгакова, не соответствует действительности.
О событиях лета — начала осени 1919 г. в своих воспоминаниях рассказал Леонид Сергеевич Карум:
«На Андреевском спуске, 13 было всё так же весело, как прежде. И в центре была группа Миши Булгакова. Его работа венерологического врача шла успешно. Только в последний месяц, когда в июле 1919 года большевики объявили поголовную мобилизацию, Миша скрылся из Киева, на мобилизационный пункт не явился, а скрывался в районе Бучи по знакомым дачам.
Этим он избежал мобилизации. С появлением добровольцев он опять появился в квартире, но объявил, что оставаться в Киеве больше не намерен, а поедет на Кавказ, где поступит на военную службу.
В общем, когда я приехал в Киев на свою старую квартиру по Андреевскому спуску, 13, то там были только Варенька, Тася и доктор Миша Булгаков. Студенты Коля и Ваня успели уже в первые шесть дней поступить в Добровольческую армию и уйти из Киева. Коля Судзиловский перебрался опять в Житомир. Миша хотел ехать со мной.
Я пробыл в Киеве 5 дней. На шестой день отыскал вагон, куда мы погрузились с Варенькой, Мишей и Тасей. Вагон прицепили к поезду, который шёл в Таганрог, и 30 августа 1919 г. мы двинулись в путь».
Отъезд семьи Карумов был связан с переводом в Феодосию Киевского военного училища, где Л.С. работал преподавателем; семья Булгаковых воспользовалась подвернувшейся оказией. Факт совместного отъезда Карумов и Булгаковых подтверждается также рассказом дочери Леонида Сергеевича Карума — Ирины Леонидовны.
О том, что происходило с семьей Булгаковых после 30 августа (12 сентября) 1919 г., как они оказались на Кавказе, — достоверных сведений нет.
С большой долей вероятности можно предположить, что врачу Булгакову пришлось в течение нескольких месяцев работать в военном госпитале, поскольку иных возможностей заработать средства к существованию у него просто не было. Конечно же, ему приходилось лечить раненых белых офицеров и солдат. Возможно, ему доводилось ездить в перевязочный отряд, быть свидетелем боев казаков с горцами под Чечен-аулом, попадать в окружение и т. д. Скорее всего, этим служба врача Булгакова у белых и ограничилась, но уже этого было достаточно для того, чтобы попасть в поле зрения ЧК с предсказуемым исходом. Худшего не случилось, но среди родственников писателя разговоры на эту тему были до конца их жизни под запретом.
Не будем забывать и строки из письма от 13 ноября 1960 года Е.С. Булгаковой к брату писателя Н.А. Булгакову:
«...существует много сказок и легенд, вроде того, что он служил в белой армии, что он был в эмиграции, что он жил за границей и так далее. И когда бывает, что мне задают эти вопросы, и я говорю, что он никогда не был в армии, что он всегда был штатским врачом, сначала земским, а потом частным в Киеве, — и что только его писательская наблюдательность позволила ему с такой яркостью, живостью все описать, — люди широко раскрывают глаза...»
Жили Булгаковы осенью и зимой 1919 года в разных городах — Владикавказе, Грозном, Беслане. Там обстановка была вполне мирная, через много лет Татьяна вспоминала: «...дамы такие расфуфыренные, извозчики на шинах. Ни духов, ни одеколона, ни пудры — все раскупили». В то же время в полях на белых нападали местные чеченцы и ингуши. Но с каждым новым днем становилось очевиднее, что прежнее не вернется, белые продолжали отступать и больше не одерживали крупных побед. Татьяна Николаевна вспоминала о том, что «...госпиталь расформировали, заплатили жалованье — "ленточками". Такие деньги были — кремовое поле, голубая лента. Эти деньги никто не брал, только в одной лавке — и я на них скупала балыки... Было ясно, что белые скоро уйдут».
Тогда же в жизни Булгакова произошло очень важное событие, он начал печататься. Первыми опубликованными текстами стали газетные статьи во владикавказской прессе. Из первых дошедших до нас булгаковских текстов известны два фельетона: «Грядущие перспективы» и «В кафе». А первым рассказом Булгакова можно считать не дошедший до нас, за исключением нескольких фрагментов, текст под названием «Дань восхищения», опубликованный во Владикавказе в феврале 1920 года. В военных действиях Булгаков больше не принимал участие, он стал журналистом, публицистом, литератором. «Врачом он больше, сказал, не будет. Будет писателем», — вспоминала Татьяна Лаппа.
В феврале 1920 года во Владикавказе стали выпускать ежедневную газету «Кавказ», ее редколлегию вошли писатели Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Евгений Венский и сын известного журналиста А. В. Амфитеатрова Владимир, в нее был приглашен и начинающий литератор Михаил Афанасьевич Булгаков. Первый номер газеты вышел 15 февраля, и, возможно, поэтому позднее Булгаков сказал своему другу П.С. Попову: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».