С переездом Булгакова и Белозерской в Обухов переулок, в квартиру, которую они называли «голубятней», изменился круг знакомств писателя. Вместо Крешковых, Коморских, Кисельгофов, живших в районе Бронных улиц и Патриарших прудов и охотно принимавших Булгакова с его первой женой, тщеславно гордившихся знакомством с писателем и одновременно державшихся с ним несколько фамильярно, что Михаила Афанасьевича раздражало, в его окружении появились люди более именитые и почтенные. Именно этих людей позднее назвали «пречистенским кругом».
В своих воспоминаниях Любовь Белозерская перечисляла: «Помню остроумного и веселого Сергея Сергеевича Заяицкого; громогласного Федора Александровича Петровского, филолога-античника, преподавателя римской литературы в МГУ; Сергея Васильевича Шервинского, поэта и переводчика; режиссера и переводчика Владимира Эмильевича Морица и его обаятельную жену Александру Сергеевну. Бывали там искусствоведы Андрей Александрович Губер, Борис Валентинович Шапошников, Александр Георгиевич Габричевский, позже член-корреспондент Академии архитектуры; писатель Владимир Николаевич Владимиров (Долгорукий), переводчик и наш "придворный поэт"; Николай Николаевич Волков, философ и художник; Всеволод Михайлович Авилов, сын писательницы Лидии Авиловой (о которой так восторженно отзывался в своих воспоминаниях И.А. Бунин). По просьбе аудитории В.М. Авилов неизменно читал детские стихи про лягушечку. Вспоминается мне и некрасивое, чисто русское, даже простоватое, но бесконечно милое лицо Анны Ильиничны Толстой. <...>
Вспоминается жадно и много курящая писательница Наталия Алексеевна Венкстерн и друг юности Н.Н. Лямина известный знаток Шекспира М.М. Морозов, человек, красивый какой-то дикой тревожной красотой. Бывали у Ляминых и актеры: Иван Михайлович Москвин, Виктор Яковлевич Станицын, Михаил Михайлович Яншин, Цецилия Львовна Мансурова и Елена Дмитриевна Понсова. Слушали внимательно, юмор схватывали на лету. Читал М.А. блестяще: выразительно, но без актерской аффектации, к смешным местам подводил слушателей без нажима, почти серьезно — только глаза смеялись...»
В этом обществе, которое Булгаков называл людьми «высокой квалификации», он занял подобающее положение. В этом кругу впервые по-настоящему оценили его произведения и его личность, и неслучайно Булгаков написал на сборнике «Дьяволиада»: «Настоящему моему лучшему другу Николаю Николаевичу Лямину. Михаил Булгаков, 1925 г., 18 июля. Москва». Повесть «Роковые яйца» была написана незадолго до переезда и ее, в отличие от «Собачьего сердца», впервые опубликованного через много лет после смерти автора, печатали при жизни автора. В 1925 и 1926 годах ее опубликовали в сборнике «Недра» и журнале «Красная панорама» (№ 19—22, 24 за 1925 год).
«Собачье сердце» Булгаков писал на «голубятне» зимой 1925 года, проживая в нескольких шагах от квартиры ее главного героя, своего дяди — врача-гинеколога Николая Михайловича Покровского. Именно его называли прототипом близкие женщины писателя — Надежда Афанасьевна Земская, Татьяна Николаевна Лаппа и Любовь Евгеньевна Белозерская. Издательская судьба «Собачьего сердца» сложилась несчастливо. Ее очень хотел опубликовать в «Недрах» Н.С. Ангарский, рассчитывая развить успех «Роковых яиц», но обойти советскую цензуру не удалось. «...цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь "Собачье сердце", и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски. Пишет грошовые фельетоны в какой-то "Гудок" и, как выражается, обворовывает сам себя», — писал о Булгакове В.В. Вересаев М.А. Волошину в апреле 1925 года.
Тогда Ангарский предложил Булгакову написать письмо Льву Борисовичу Каменеву, о чем писателю сообщил сотрудник редакции Борис Леонтьевич Леонтьев: «Дорогой и уважаемый Михаил Афанасьевич, Николай Семенович прислал мне письмо, в котором просит Вас сделать следующее. Экземпляр, выправленный, "Собачьего сердца" отправить немедленно Л.Б. Каменеву в Боржом. На отдыхе он прочтет. Через 2 недели он будет в Москве и тогда не станет этим заниматься. Нужно при этом послать сопроводительное письмо — авторское, слезное, с объяснением всех мытарств и пр. и пр. Сделать это нужно через нас... И спешно!» В сентябре стало известно о реакции Каменева. Леонтьев писал: «Повесть Ваша "Собачье сердце" возвращена нам Л.Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: "это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя"...»
Позднее начальник Главлита Лебедев-Полянский рассказывал на одном из совещаний: «Мы очень долго возились с такими писателями, как, например, Булгаков. Мы все рассчитывали, что Булгаков как-нибудь сумеет перейти на новые рельсы, приблизиться к советскому строительству и пойти вместе с ним попутчиком, если не левым, то бы правым или средним, или каким-нибудь другим. Но действительность показала, что часть писателей пошла с нами, а другая часть писателей, вроде Булгакова, не пошла и осталась самой враждебной нам публикой до последнего момента...»
А далее следовал пересказ «Собачьего сердца», в котором явно обозначена мера советского понимания булгаковской повести: «Какой-то профессор подхватил на улице собачонку, такую паршивенькую собачонку, никуда не годную, отогрел ее, приласкал ее, отошла собачонка. Тогда он привил ей человеческие железы. Собачонка выровнялась и постепенно стала походить на человека. Профессор решил приспособить этого человека в качестве слуги. И что же случилось? Во-первых, этот слуга стал пьянствовать и буянить, во-вторых, изнасиловал горничную, кажется. Потом стал уплотнять профессора, словом, безобразно себя вел. Тогда профессор подумал: нет, этот слуга не годится мне, и вырезал у него человечьи железы, которые ему привил, и поставил собачьи. Стал задумываться: почему это произошло? Думал, думал и говорит, надо посмотреть, чьи же это железы я ему привил. Начал обследовать больницу, откуда он взял больного человека, и установил — "понятно, почему все так вышло — я ему привил железы рабочего с такой-то фабрики". Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований...»
Весной 1925 года Булгаков официально развелся с первой женой Татьяной Лаппа и оформил брак с Любовью Белозеровой. А в начале лета после вежливой переписки с Максимилианом Волошиным, который был восхищен «Белой гвардией», а также «Роковыми яйцами», получил приглашение провести месяц в Коктебеле. «Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад Вас видеть в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное). Техничес<кие> сведенья: из Москвы почтов<ый> п<оезд>, прямой вагон на Феодосию. Феодосия — Коктебель: линейка (1 1/2 р.) или катер (нерегулярно). Обед 60—70 к<опеек>. Июль—август — наиболее людно. Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих. Максимилиан Волошин».
Для Михаила Афанасьевича это был первый отпуск за много лет. В Крым в июне поехали вдвоем с Любовью Евгеньевной. Однако Белозерская позднее говорила, что «если сказать правду, Коктебель нам не понравился. Мы огляделись: не только пошлых кипарисов, но вообще никаких деревьев не было, если не считать чахлых, раскачиваемых ветром насаждений возле самого дома Макса». В начале лета гостей у Волошина было очень мало: Софья Федорченко с мужем, супруги Габричевские, поэт Георгий Шенгели, 26-летний Леонид Леонов, с которым Булгаков был знаком по Москве, но с которым так и не сдружился. Не стал Булгаков поддерживать отношения и с самим Волошиным, на отправленное тем через год предложение погостить он ответил вежливым отказом.
К Булгакову и его произведениям в то время уже присматривались советские спецслужбы. Впервые на него обратили внимание еще в 1922 году, после публикации заметки в ноябрьском номере берлинского журнала «Новая русская книга». Тогда Булгаков задумал составить «полный библиографический словарь современных русских писателей», и потому просил всех «русских писателей во всех городах России и за границей» присылать ему «автобиографический материал». Особого криминала в действиях молодого литератора обнаружено не было, да и замысел так и не был реализован, и ГПУ оставило Булгакова на несколько лет в покое, хотя следить за ним не прекращало. На литературных чтениях, на которых весной 1925 года Булгаков читал «Собачье сердце», присутствовали осведомители, которые затем писали доносы, в которых говорилось о явных антисоветских настроениях Булгакова.
7 мая 1926 года в комнате Булгакова был проведен обыск. Основанием послужило письмо Г.Г. Ягоды к В.В. Молотову с приказом «произвести обыски без арестов у нижепоименованных 8-ми лиц, и по результатам обыска, о которых Вам будет доложено особо, возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится, кроме ЛЕЖНЕВА, и еще ряд лиц по следующему списку...». В этом списке значились имена Ю.В. Ключникова, Ю.Н. Потехина, В.Г. Тан-Богораза, С.А. Адрианова, А.М. Редко, М.В. Устрялова. Седьмым в списке был Булгаков, по ошибке названный Михаилом Александровичем. После обыска забрали рукопись повести «Собачье сердце» и дневники писателя, этим и ограничились. Через некоторое время после обыска Булгаков написал письмо в ОГПУ с просьбой вернуть дневники и рукописи. Не получив ответа, Булгаков обратился с аналогичной просьбой к Председателю Совета народных комиссаров Рыкову. Но и там ему ничего не ответили.
Вскоре после обыска Булгаковы нашли новое жилье в Малом Левшинском переулке. «Мы переехали. У нас две маленьких комнатки — но две! — и хотя вход общий, дверь к нам все же на отшибе. Дом — обыкновенный московский особнячок, каких в городе тысячи тысяч: в них когда-то жили и принимали гостей хозяева, а в глубину или на антресоли отправляли детей — кто побогаче — с гувернантками, кто победней — с няньками. Вот мы и поселились там, где обитали с няньками. Спали мы в синей комнате, жили — в желтой. Тогда было увлечение: стены красили клеевой краской в эти цвета, как в 40-е — 50-е годы прошлого века. Кухня была общая, без газа: на столах гудели примусы, мигали керосинки. Домик был вместительный и набит до отказа. Кто только здесь не жил! Чета студентов, наборщик, инженер, служащие, домашние хозяйки, портниха и разнообразные дети...» — вспоминала Любовь Евгеньевна.
В сентябре 1926 года Булгакова вызвали, точнее, доставили на допрос в ГПУ. Во время допроса он говорил: «..."Повесть о собачьем сердце" не напечатана по цензурным соображениям. Считаю, что произведение "Повесть о собачьем сердце" вышло гораздо более злободневным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны. Очеловеченная собака Шарик получилась, с точки зрения профессора Преображенского, отрицательным типом, т. к. подпала под влияние фракции. <...> Должен отметить, что неоднократно получал приглашения читать это произведение в разных местах и от них отказывался, так как понимал, что в своей сатире пересолил в смысле злостности и повесть возбуждает слишком пристальное внимание».
Тут же он объяснял свою творческую позицию: «На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги».
Допрос на Лубянке проходил 22 сентября 1926 года, а на следующий день, 23 сентября, во МХАТе состоялась генеральная репетиция постановки «Дни Турбиных» с участием членов правительства и Главреперткома. Этот день стал для Булгакова решающим. С этого времени он стал в какой-то степени неприкасаемым для властей. Он вышел из безвестности и поднялся на тот уровень, где его имя стало на слуху у каждого, кто следил за культурой. Для Михаила Афанасьевича начался период славы, хоть и короткой, но очень яркой. И принесла ему славу не литература, как он того ожидал, а драматургия.
История создания пьесы «Дни Турбиных», ее постановки на сцене МХАТа и горькой театральной славы ее автора — все это отразилось в неоконченном «Театральном романе». Так же как и его герой Максудов, Булгаков начал работать над пьесой еще до предложения театра о сотрудничестве. Исследователи творчества писателя называют дату начала работы над пьесой — 19 января 1925 года.
Как вспоминал заведующий литературной частью театра П. Марков: «МХАТ узнал Булгакова в 1925 году. Уже первая встреча с ним оставила впечатление необыкновенное — острого, оригинального и в то же время предельно глубокого человека. Его роман "Белая гвардия" появился в одном из толстых журналов, и театр задумался над возможностью сделать из романа пьесу. Булгаков охотно принял предложение театра...»
Первый вариант пьесы был завершен в конце лета того же года. Тогда же, в августе, у Булгакова появился режиссер. Им стал ровесник писателя Иван Яковлевич Судаков. В начале октября Судаков сказал Булгакову, что пьеса его превосходна, что она получила полное одобрение Станиславского и поддержку Луначарского и будет поставлена в марте. 14 октября 1925 года в присутствии Булгакова состоялось заседание репертуарной коллегии, которая постановила «признать, что для постановки на Большой сцене пьеса должна быть коренным образом переделана», а «на Малой сцене может идти после сравнительно небольших переделок».
15 октября Булгаков написал письмо одному из художественных руководителей МХАТа Лужскому, в котором соглашался внести поправки в пьесу, но не переписывать ее заново, и настаивал на ее постановке в этом сезоне на Большой сцене. 16 октября Лужский сообщил о письме Булгакова актерам, и так называемая «нижняя палата» театра, состоявшая из И. Судакова, Б. Вершилова, Ю. Завадского, Е. Калужского и других, фактически приняла условия драматурга и лишь не смогла гарантировать постановки пьесы в сезон 1925/26 года.
Булгаков всю осень переделывал «Белую гвардию», свидетельством чего стали строки из его письма Софье Федорченко, с которой он познакомился летом 1925-го в Коктебеле: «Я погребен под пьесой со звучным названием. От меня осталась только тень, каковую можно будет показывать в виде бесплатного приложения к означенной пьесе».
Успех порождал успех. «Белая гвардия» еще не была поставлена, а слухи о новом драматурге пошли по Москве, им заинтересовался театр Вахтангова. Булгаков вступил в переписку с режиссерами В.В. Кузой и А.Д. Поповым. Они предложили Булгакову написать комедию для театра. Для этого театра Булгаков написал пьесу «Зойкина квартира». В конце января 1926 года он заключил договор с Камерным театром на постановку «Багрового острова».
В прессе стали появляться статьи о готовящихся постановках. 7 января 1926 года о репетициях «Белой гвардии» сообщила «Вечерняя Москва», 12 февраля в этой же газете написали о планах Московского камерного театра поставить пьесу «Багровый остров», 25 февраля, там же опубликовали беседу с режиссером А.Д. Поповым о спектакле «Зойкина квартира». В марте 1926-го МХАТ заключил с Булгаковым договор на пьесу «Собачье сердце», которую он пообещал дать к 1 сентября. Меньше чем за год было заключено четыре контракта с театрами. Булгаковым очень серьезно заинтересовались и в театрах других городах. Главный режиссер ленинградского Большого драматического театра А.Н. Лаврентьев решил включить в репертуар БДТ сразу две пьесы — «Белую гвардию» и «Зойкину квартиру».
Возможно, в этом необычайном театральном успехе и кроется причина некоторого равнодушия Булгакова к его писательско-издательской судьбе, при жизни автора оборвавшейся весной 1926 года, когда вышло в свет второе издание сборника «Дьяволиада». После этого Булгаков еще напечатал в «Красной панораме» и «Медицинском работнике» рассказы, предназначавшиеся для книги «Записки юного врача» («Стальное горло», «Крещение поворотом», «Вьюга», «Тьма египетская», «Звездная сыпь», «Полотенце с петухом», «Пропавший глаз»), а также тематически связанные с этим циклом рассказы «Я убил» и «Морфий». В любом случае, театральные дела отныне занимали его куда больше литературных.
М.А. Булгаков. 1926 г. Фото Н.А. Ушаковой
М.А. Булгаков, Л.Е. Белозерская, Н.Н. Лямин, С.С. Топленинов. На подмосковной даче в Крюково. 1926 г.
М.А. Булгаков с друзьями в Крюково. 1926 г.
А.И. Толстая, Н.Н. Лямин, Л.Е. Белозерская, П.С. Попов. Фото из архива Н.А. Обуховой. Середина 1920-х гг.
Н.Н. Лямин, А.И. Толстая, Н.А. Ушакова, Я.М. Ковач и П.С. Попов. Фото из архива Н.А. Обуховой. Середина 1920-х гг.
А.И. Толстая, Н.Н. Лямин, Л.Е. Белозерская, Я.М. Ковач, П.С. Попов. Фото из архива Н.А. Обуховой. Середина 1920-х гг.
П.С. Попов, Н.Н. Лямин, А.И. Толстая, Л.Е. Белозерская и Я.М. Ковач на отдыхе. Фото из архива Н.А. Обуховой
Обложка сборника рассказов М.А. Булгакова. 1926
Ордер на обыск М.А. Булгакова. 7 мая 1926 года
Собственноручные показания М.А. Булгакова. 22 сентября 1926 года
Копия протокола допроса Булгакова в ОГПУ. 22 сентября 1926 г.
Заявление Булгакова в Наркомпрос с просьбой о ходатайстве в возвращении ему дневника. 30 октября 1926 г.