Статьи, заметьте, не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим («Мастер и Маргарита», гл. 13. Явление героя).
Сразу после премьеры пьесы «Дни Турбиных» 5 октября 1926 года на сцене МХАТа в прессе появилось много отрицательных отзывов о ней. Несмотря на то, что спектакль пользовался большим зрительским успехом, после разгромных рецензий «Дни Турбиных» были сняты с репертуара в апреле 1929 года. Михаил Булгаков собирал все газетные вырезки с критикой его творчества.
«На стенах его кабинета и столовой висело очень много газетных вырезок, это были наиболее ругательные рецензии...» (М.М. Яншин).
«...ему не оставалось ничего другого как вести стенограмму, сейсмограмму тех разрушительных ударов, которые обрушивались на него» (Н. Грознова).
В письме Правительству СССР Михаил Булгаков говорил:
«Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных — было 3, враждебно-ругательных — 298.
Последние 298 представляют собой зеркальное отражение моей писательской жизни.
Героя моей пьесы "Дни Турбиных" Алексея Турбина печатно в стихах называли "сукиным сыном", а автора пьесы рекомендовали как "одержимого собачьей старостью". Обо мне писали как о "литературном уборщике", подбирающем объедки после того, как "наблевала дюжина гостей".
Писали так:
"...Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит... Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя... Я человек деликатный, возьми да и хрясни его тазом по затылку... Обывателю мы без Турбиных, вроде как бюстгальтер собаке, без нужды... Нашелся, сукин сын, нашелся Турбин, чтоб ему ни сборов, ни успеха..." («Жизнь искусства», № 44, 1927 г.).
Писали "О Булгакове, который чем был, тем и остался, новобуржуазном отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы" («Комс. правда» 14/X.1926 г.).
Сообщали, что мне нравится "атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля" (А. Луначарский, «Известия», 8/X.1926 г.) и что от моей пьесы "Дни Турбиных" идет "вонь" (Стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927 г.), и так далее, и так далее...».
Альбомные вырезки, собранные Михаилом Булгаковым, хранится в архиве.
Театральный критик, историк театра Анатолий Миронович Смелянский, автор книги «Михаил Булгаков в Художественном театре» (1986), изучавший эти вырезки в архиве, говорил:
«Альбом за полвека обветшал, вырезки пожелтели и потрескались. Порой они рассыпаются от прикосновения человеческой руки. Прочитав альбом от корки до корки, не раз вспомнишь Ахматову: надо ли ворошить сгоревшие угли, надо ли погружаться в эту истлевшую, отшумевшую, искреннюю, поразительно слепую, курьезную, злобную, яростную лавину, которая обрушилась на драматурга и мхатовский спектакль еще до выхода официальной премьеры? Я думаю, что это надо сделать. Ведь совсем не зря Булгаков, ответственно относившийся к своей литературной судьбе, создавал этот альбом, эту летопись трудов и дней, этот обвинительный акт против критической слепоты. Слишком дорого заплачено за прозрение, чтобы оставить этот альбом старательным архивистам, которые давно уже не выдают его из-за ветхости, пометив знаком "О.П." — ограниченное пользование.
Стоит взглянуть на бесконечную ленту газетных вырезок глазами писателя, увидеть его подчеркивания наиболее поразивших мест, чтобы почувствовать обжигающую правду времени, которую ничем не заменишь».
Вырезки из газет и журналов 1920—1929 годов из альбома М.А. Булгакова
Л. Авербах:
«Рассказы М. Булгакова цельны, выдержаны, единое в них настроение и единая тема. Тема эта — удручающая бессмыслица, путаность и никчемность советского быта, хаос, рождающийся из коммунистических попыток строить новое общество... Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета» («Известия», 1925, 20.IX).
В. Шкловский («Михаил Булгаков»):
«Как пишет Михаил Булгаков.
Он берет вещь старого писателя, не изменяя ее строения и переменяя ее тему. ...Он — способный малый, похищающий "Пищу богов" для малых дел. Успех Михаила Булгакова — успех вовремя приведенной цитаты» («Наша газета», 1926, 30.V).
«Советской власти, по выражению докладчика [А. Луначарского], не нужно "булгаковское искусство"» (Известия, 1920, 7.X).
П.Б. («Об одном литературном диспуте»):
«Неверно, что в литературе у нас два непримиримых лагеря. Апологетов новой буржуазии, вроде Булгакова, сравнительно немного» («Жизнь искусства», 1926, № 44, с. 14).
Е. Мустангова («О Михаиле Булгакове»):
«Литературная судьба Булгакова печальна: до сих пор имя его затрагивалось лишь в небольших рецензиях, которые отводили ему обычно полочку между Эренбургом и Замятиным, и этим оценка Булгакова, как писателя, исчерпывалась.
А между тем Булгаков заслуживает внимания марксистской критики двумя неоспоримыми качествами: 1) несомненной талантливостью, умением делать литературные вещи и 2) не-нейтральностью его, как писателя, по отношению к советской общественности, чуждостью и даже враждебностью его идеологии основному устремлению и содержанию этой общественности» («Жизнь искусства», 1926, № 45, с. 13).
Н. Боголюбов («Еще о "Зойкиной квартире"»):
«В смысле социально-политическом булгаковские пьесы — это попытка потерянного, отчаявшегося и ничему не научившегося сменовеховца утвердить себя в советской действительности со всем грузом упадничества, принесенного из древне-дореволюционных времен» («Программы государственных академических театров», 1926, № 64, с. 11).
В. Правдухин («Литература сигнализирует»):
«...М.Булгаков стал одним из самых популярных беллетристов именно благодаря своему скепсису.
Булгаков — упадочный писатель в том смысле, в каком им был А. Чехов. Едва ли он по существу "контрреволюционен". Поскольку ему талантливо удается показать «антисоветских» людей, он делает небесполезную работу познания действительности» («Ленинградская правда», 1927, 27.II).
Т. Рокотов («Нужна суровая правда»):
«Сравните тон и отношение к пролетарским писателям и к такому явному идеологу чаяний новой буржуазии, как Булгаков. Там критика, граничащая с пасквилем, здесь — трогательные кавычки, в которые взяты антисоветские герои булгаковских произведений» («Красная газета. Вечерний выпуск», 1927, 19.III).
Г. Горбачев («Критический дальтонизм»):
«В. Правдухин... искажает перспективу... по существу хочет сказать, что в нашей литературе все общественно-актуальные по теме и пафосу, все пролетарские и революционные произведения натянуты, ходульны и неубедительны» («Ленинградская правда», 1927, 20.III).
В. Правдухин («Ленивые умы»):
«Меня обвиняют в пасквильной критике-травле пролетписателей, в чрезмерном восхвалении "идеолога чаяний новой буржуазии — Булгакова". Никакого восхваления М. Булгакова в десяти строчках, ему посвященных, у меня нет. Угодно Т. Рокотову искать его в кавычках к слову "антисоветских" — это его дело, если он не может понять, что это неуклюжее, неестественное слово требует особой отметки.
Неправ и т. Горбачев, говоря, что — по Правдухину — "знаменем литературной эпохи является едва ли не Булгаков". Я утверждал и утверждаю, что знаменательно то, что Булгаков популярен, его много читают, его пьесы... имеют чуть ли не самый большой успех. Все это говорит о настроениях читателя...» («Красная газета. Вечерний выпуск», 1927, 25.III).
Г. Горбачев («Отступление Валериана Правдухина»):
«Правдухин отказывается от того непомерного значения, приписывавшегося им Булгакову, которое набрасывало тень на всю нарисованную им литературную перспективу. Правдухин не настаивает и на защите Булгакова от обвинений в контрреволюционности...» («Красная газета. Вечерний выпуск», 1927, 29.III).
Ж. Эльсберг («Булгаков и МХАТ»):
«Булгаков выражает настроения той обывательщины, главным контрреволюционным оружием которой является сплетня и анекдот. Именно поэтому анекдот и каламбур, — в общем остроумные, но довольно часто очень дешевые и почти всегда контрреволюционные, — имеют такое большое значение в творчестве Булгакова.
Обывательщина, обусловливающая творчество Булгакова, идеологически совершенно беспомощна, и потому его тенденция сводится к тому, что он подлинно-значительное сводит к мелко-смешному и обратно, доставляя каждому обывателю приятное сознание того, что только его собственные исторические судьбы подлинно велики» («На литературном посту», 1927, № 3, с. 49).
Е. Мустангова («Михаил Булгаков»):
«Булгаков не хочет приспособиться. Обывательский скепсис по отношению к организованной силе нового хозяина жизни остается основной чертой его мироощущения» («Печать и революция», 1927, № 4, с. 84).
Г. Горбачев («Творчество М. Булгакова»):
«У Булгакова нет четких монархических высказываний Шульгина, а есть то, чего у Шульгина нет: настроение какого-то всепрощения, признания конечной моральной правоты, жертвенности, героизма, права на славу и покой за обеими героически дравшимися в гражданской войне сторонами...» («Красная газета. Вечерний выпуск», 1927, 24.V).
П. Лебедев-Полянский:
«...если бы советская власть в лице партийных представителей и цензурных органов не вмешалась в репертуар 26—27 года, то этот репертуар Художественного и других театров был бы заполнен булгаковщиной, сменовеховщиной, мещанством...» («Пути развития театра», 1927, с. 214).
И. Кор («Ударим по булгаковщине!»):
«Организуем блокаду против булгаковщины, против "заката" пролетарской диктатуры на фронте искусства...» («Рабочая Москва», 1928, 5.XI).
А. Фадеев:
«...Булгаковых рождают социальные тенденции, заложенные в нашем обществе. Замазывать и замалчивать правую опасность в литературе нельзя. С ней нужно бороться» («Рабочая Москва», 1928, 7.XII).
А. Лежнев:
«Булгаков — писатель молодой, начавший писать лишь в советскую эпоху. Его бойкий талант, фрондерство и рецензентский испуг создали ему большую известность. Он остроумен, иногда зол, но редко выходит за пределы фрондерства — зубы его не оставляют глубоких следов» (Лежнев А., Горбов Д. Литература революционного десятилетия. 1917—1927. — Харьков, 1929, с. 83).
И. Нусинов («Путь М. Булгакова»):
«Творчество М. Булгакова стоит под знаком гибели его класса»;
«Булгаков принял победу народа не с радостью, а с ненавистью, с великой болью. Он жаждет отомстить победителю за фактическую победу моральным поражением...»;
«...трудно найти другого писателя, который бы с такой последовательностью и настойчивостью выполнял "социальный заказ" своего класса. Чем Булгаков, по существу, занят? Он все время занимается прославлением Турбиных и дискредитированием революции.
И какая систематичность! Едва пять лет, как М. Булгаков вошел в литературу, и какую "плановую пятилетку" он выполнил!» («Печать и революция», 1929, № 4).
Ф. Раскольников:
«Огромным плюсом минувшего сезона является сильный удар, нанесенный по нео-буржуазной драматургии запрещением "Бега" и снятием театром Вахтангова "Зойкиной квартиры" («Вечерняя Москва», 1929, 3.VI).